Книга Люди сороковых годов онлайн - страница 14



XIV
Первый удар

Любовь слепа: Павел ничего не видел, что Мари обращалась с ним как с очень еще молодым мальчиком, что m-me Фатеева смотрела на него с каким-то грустным участием и, по преимуществу, в те минуты, когда он бывал совершенно счастлив и доволен Мари. Успокоенный словами Фатеевой, что у Мари ничего нет в Москве особенного, он сознавал только одно, что для него величайшее блаженство видаться с Мари, говорить с ней и намекать ей о своей любви. Сказать ей прямо о том у него не хватало, разумеется, ни уменья, ни смелости, тем более, что Мари, умышленно или нет, но даже разговор об чем бы то ни было в этом роде как бы всегда отклоняла, и юный герой мой ограничивался тем, что восхищался перед нею выходившими тогда библейскими стихотворениями Соколовского.[36]

И скрылась из вида долина Гарана,

И млечной утварью свет божий, –

декламировал он, почему-то воображая, что слова «долина Гарана» и «млечная утварь» обрисовывают его чувства.

– Вы знаете, этот господин сослан? – говорил Павел.

– Да, знаю! – отвечала Мари.

– И знаете, за какое стихотворение?

– Гм! Гм! – подтвердила Мари.

– Шутка недурная-с! – подхватил Павел.

Мари ничего на это не сказала и только улыбнулась, но Павел, к удовольствию своему, заметил, что взгляд ее выражал одобрение. «Черт знает, как она умна!» – восхищался он ею мысленно.

Когда Мари была уже очень равнодушна с Павлом, он старался принять тон разочарованного.

 
Что мне в них —
Я молод был;
Но цветов
С тех брегов
Не срывал,
Венков не вил
В скучной молодости! –
 

читал он, кивая с грустью в такт головою и сам в эти минуты действительно искреннейшим образом страдал.

Однажды он с некоторою краскою в лице и с блистающими глазами принес Мари какой-то, года два уже вышедший, номер журнала, в котором отыскал стихотворение к N.N.

– О жрица неги! – начал он читать, явно разумея под этой жрицей Мари, –

 
О жрица неги, счастлив тот,
Кого на одр твой прихотливый
С закатом солнца позовет
Твой взор то нежный, то стыдливый!
Кто на взволнованных красах
Минутой счастья жизнь обманет
И в утро с ложа неги встанет
С приметной томностью в очах!
 

Мари на это стихотворение не сделала ни довольного, ни недовольного вида, даже не сконфузилась ничего, а прослушала как бы самую обыкновенную вещь.

Вскоре после того Павел сделался болен, и ему не велели выходить из дому. Скука им овладела до неистовства – и главное оттого, что он не мог видаться с Мари. Оставаясь почти целые дни один-одинешенек, он передумал и перемечтал обо всем; наконец, чтобы чем-нибудь себя занять, вздумал сочинять повесть и для этого сшил себе толстую тетрадь и прямо на ней написал заглавие своему произведению: «Чугунное кольцо». Героем своей повести он вывел казака, по фамилии Ятвас. В фамилии этой Павел хотел намекнуть на молодцеватую наружность казака, которою он как бы говорил: я вас, и, чтобы замаскировать это, вставил букву «т». Ятвас этот влюбился в губернском городе в одну даму и ее влюбил в самого себя. В конце повести у них произошло рандеву в беседке на губернском бульваре. Дама призналась Ятвасу в любви и хотела подарить ему на память чугунное кольцо, но по этому кольцу Ятвас узнает, что это была родная сестра его, с которой он расстался еще в детстве: обоюдный ужас и – после того казак уезжает на Кавказ, и там его убивают, а дама постригается в монахини. Рвение Павла в этом случае до того дошло, что он эту повесть тотчас же сам переписал, и как только по выздоровлении пошел к Имплевым, то захватил с собой и произведение свое. Есперу Иванычу сказать об нем он побоялся, но Мари признался, даже и дал ей прочесть свое творение.

– Главное тут, кузина, – говорил он, – мне надобен дневник женщины, и я никак не могу подделаться под женский тон: напишите, пожалуйста, мне этот дневник!

– Хорошо, – сказала Мари и немного улыбнулась.

Когда Вихров через несколько дней пришел к ним, она встретила его с прежней полуулыбкой.

– Ты все тут о любви пишешь, – сказала она, не глядя на него.

– Да, – отвечал он, напротив, уставляя на нее глаза свои.

Дневником, который Мари написала для его повести, Павел остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где были написаны слова: «о, я люблю тебя, люблю!», он несколько раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.

Касательно дальнейшей судьбы своего творения Павел тоже советовался с Мари.

– Я вот, как приеду в Москву, поступлю в университет, сейчас же напечатаю.

– Погодил бы немножко, ты молод еще очень! – возражала та.

– Но я не то, что сам напечатаю, а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, – объяснил Павел, – что ж, тот не убьет же меня за это: понравится ему – возьмет он, а не понравится – откажется! Печатаются повести гораздо хуже моей.

– И то правда! – согласилась Мари.

Покуда герой мой плавал таким образом в счастии любви, приискивая только способ, каким бы высказать ее Мари, – в доме Имплевых приготовлялось для него не совсем приятное событие. Между Еспером Иванычем и княгинею несколько времени уже шла переписка: княгиня, с видневшимися следами слез на каждом письме, умоляла его переселиться для лечения в Москву, где и доктора лучше, и она сама будет иметь счастье быть при нем. Есперу Иванычу тоже хотелось: ему, может быть, даже думалось, что один вид и присутствие до сих пор еще любимой женщины оживят его. Анна Гавриловна также не имела ничего против этого: привыкшая исполнять малейшее желание своего идола, она в этом случае заботилась только о том, как его – такого слабого – довезти до Москвы. Наконец Еспер Иваныч призвал Мари и велел написать к княгине, что он переезжает в Москву. Мари приняла это известие с неописанным восторгом; как бы помешанная от радости, она начала целовать руки у отца, начала целовать Анну Гавриловну.

– Да что же вы, матушка барышня, прежде-то не сказали, что вам так хочется в Москву? – проговорила та.

– Не смела, Анна Гавриловна: я думала, что век уж здесь стану жить.

– Да что же у вас, жених, что ли, там какой есть, который вам нравится?

– Все есть, там блаженство! – проговорила Мари и, закрыв себе лицо руками, убежала.

– Надо скорей же ехать! – проговорил Еспер Иваныч, взглянув значительно на Анну Гавриловну.

– Да! – отвечала та в некотором раздумье и тотчас же пошла сделать некоторые предварительные распоряжения к отъезду.

Первая об этом решении узнала Фатеева, приехавшая к Имплевым ранее Павла. Известие это, кажется, очень смутило ее. Она несколько времени ходила по комнате.

– Я, в таком случае, сама перееду в деревню, – проговорила она, садясь около Мари и стряхивая с платья пыль.

Мари посмотрела на нее.

– А муж разве пустит? – спросила она.

– Вероятно! – отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. – Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную еще завел… Все же при мне немножко неловко… Сам мне даже как-то раз говорил, чтобы я ехала в деревню.

– Что ж ты будешь там одна в глуши делать? – спросила ее Мари с участием.

– Умирать себе потихоньку; по крайней мере, там никто не будет меня мучить и терзать, – отвечала m-me Фатеева, закидывая голову назад.

Мари смотрела на нее с участием.

– А Постен тоже переедет в деревню? – спросила она, но таким тихим голосом, что ее едва можно было слышать.

– Вероятно! – отвечала с мелькнувшей на губах ее улыбкой Фатеева. – На днях как-то вздумал пикник для меня делать… Весь beau monde здешний был приглашен – дрянь ужасная все!

Проговоря это, m-me Фатеева закрыла глаза, как бы затем, чтобы не увидели в них, что в душе у ней происходит.

– Право, – начала она, опять передернув судорожно плечами, – я в таком теперь душевном состоянии, что на все готова решиться!

Мари ничего на это не сказала и потупила только глаза. Вскоре пришел Павел; Мари по крайней мере с полчаса не говорила ему о своем переезде.

– Ты знаешь, – начала, наконец, она, – мы переезжаем в Москву! – Голос ее при этом был неровен, и на щеках выступил румянец.

– А я-то как же? – воскликнул наивно Павел.

– Ты сам скоро переедешь в Москву, – поспешила ему сказать Мари; румянец уже распространился во всю щеку.

– А вы также уезжаете? – отнесся Павел к Фатеевой.

– Я уезжаю в деревню, – отвечала она; выражение лица ее в эту минуту было какое-то могильное.

– Совсем уж один останусь! – проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется, не в состоянии была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.

– Совсем молодой человек в отчаянии! – проговорила m-me Фатеева.

Мари держала глаза опущенными в землю.

– Это на вашей душе грех! – прибавила Фатеева.

– Ей-богу, я ни в чем тут не виновата! – возразила Мари серьезно. – Как же я должна была поступить?

– Не знаю, – сказала Фатеева.

Мари задумалась.

Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.

«Мари, – писал он, – вы уже, я думаю, видите, что вы для меня все: жизнь моя, стихия моя, мой воздух; скажите вы мне, – могу ли я вас любить, и полюбите ли вы меня, когда я сделаюсь более достойным вас? Молю об одном – скажите мне откровенно!»

От Еспера Иваныча между тем, но от кого, собственно, – неизвестно, за ним уж прислали с таким приказом, что отчего-де он так давно не бывал у них и что дяденька завтра уезжает совсем в Москву, а потому он приходил бы проститься. Павел, захватив письмо с собой, побежал, как сумасшедший, и действительно в доме у Имплевых застал совершенный хаос: все комнаты были заставлены сундуками, тюками, чемоданами. Мари была уже в дорожном платье и непричесанная, но без малейшего следа хоть бы какой-нибудь печали в лице. Павел пробовал было хоть на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».

Павел, делать нечего, пошел.

Еспер Иваныч, увидев племянника, как бы повеселел немного.

– Ну, и ты приезжай скорее в Москву! – сказал он.

– Я приеду, дядя, – отвечал Павел.

– Да, приезжай! – повторил Еспер Иваныч. – Аннушка! – крикнул он.

Та вошла.

– Дай мне вон оттуда, – сказал он.

Аннушка на это приказание отперла стоявшую на столе шкатулку и подала из нее Есперу Иванычу пакет.

– Это тебе, – сказал он, подавая пакет Павлу, – тут пятьсот рублей. Если отец не будет тебя пускать в университет, так тебе есть уж на что ехать.

– Дяденька, зачем вы беспокоитесь: отец отпустит меня! – проговорил Павел сконфуженным голосом.

– Все лучше; отпустит – хорошо, а не отпустит – ты все-таки обеспечен и поедешь… Маша мне сказывала, что ты хочешь быть ученым, – и будь!.. Это лучшая и честнейшая дорога для всякого человека.

– Я постараюсь быть им, и отец мне никогда не откажет в том, – произнес Павел, почти нехотя засовывая деньги в карман. Посидев еще немного у дяди и едва заметив, что тот утомился, он сейчас же встал.

– Я уж пойду к кузине, – сказал он, – прощайте дядя.

– Прощай! – проговорил Еспер Иваныч и поспешил племянника поскорее поцеловать. Он боялся, кажется, расплакаться и, чтобы скрыть это, усилился даже прибавить с усмешкою: – Не плачь, не плачь, скоро воротимся!

Павел почти бегом пробежал переходы до комнаты Мари, но там его не пустили, потому что укладывали белье.

– Мари, я совсем уже ухожу и желаю с вами проститься! – воскликнул он чуть-чуть не отчаянным голосом.

– Я сейчас выйду! – отвечала Мари и действительно показалась в дверях.

За нею тоже вышла и m-me Фатеева и, завернувшись, по обыкновению, в шаль, оперлась на косяк.

Одна только совершенно юношеская неопытность моего героя заставляла его восхищаться голубоокою кузиною и почти совершенно не замечать стройную, как пальма, m-me Фатееву.

– Ну-с, извольте, во-первых, хорошенько учиться, а во-вторых, приезжайте в Москву! – сказала Мари и подала Павлу руку.

– Слушаю-с, – отвечал он комическим тоном и как-то совершенно механически целуя ее руку, тогда как душа его была полна рыданиями, а руку ее он желал бы съесть и проглотить!

– Ну-с, адье! – повторил он еще раз.

– Адье, – повторила и Мари.

– Вы тоже скоро уезжаете? – обратился Павел к m-me Фатеевой.

– Тоже.

Он и ей протянул руку.

Она ему пожала ее.

Отдать письмо Мари, как видит сам читатель, не было никакой возможности.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт