Книга Дело Артамоновых онлайн - страница 7

7

«Шеф чем-то расстроен не по твоей вине», – такую характеристику дала Яна утреннему состоянию Шефа. Не спрашивая подробностей, я прошел к нему в кабинет. Шеф наматывал проволочку на палец. Он соизволил поднять на меня глаза только после того, как я дважды поздравил его с «прошедшими» и «наступающими».

– Что бы это значило, – произнес он задумчиво, – k slozheniju vlipajut ne opahivajut.

– Чего?! – изумился я. – Это вы на каком языке?

– Неужели у меня такое ужасное произношение! – обиделся он.

«О, да!» – подумал я, но вслух этого не сказал.

– Шеф, я, кажется, понял. К сложению влипают не… пардон… куда?

– Не опахивают. Я посмотрел в словаре. «Опахать» означает вспахать землю вокруг чего-нибудь. Яна предположила, что это что-то пифагорейское. Но меня смущает слово «влипают», оно из твоего лексикона.

– Из моей кармы, скорее… Однако, вы правы, вместо «не опахивают» я бы употребил «не расхлебывают» или «не отмазываются».

– Ты подразумеваешь, что там есть тире. Но его нет, в этом вся проблема.

– Непростая проблема, – кивнул я, – вы из-за нее лишили Яну каникул? Про себя я не спрашиваю.

Шеф тяжело вздохнул и принялся разматывать проволоку. Я насчитал пять витков – не слишком хорошо для конца года.

– В Браске убили человека… – начал он, и у меня непроизвольно вырвалось:

– … с гвоздем?!

– А ты откуда знаешь?

– Догадался, – соврал я. – Лия, должно быть, огорчится.

– Не думаю. Это был другой человек с гвоздем.

– Сколько же их на свете… Подробности известны?

– В полном объеме, – ответил Шеф и рассказал, как он попросил Стевана Другича, с которым проработал десять лет бок о бок, найти подходящего человека, чтобы забрать из «Дориды» часы, принадлежавшие ЧГ. Фраза, поставившая Шефа в тупик, была выгравирована на крышке часов.

Я спросил:

– Местной полиции известно, что Кирилл Хинчин работал у Другича?

– Да, поскольку им удалось установить его настоящее имя. Другич, разумеется, сказал, что о визите Кирилла в «Дориду» он ничего не знает. По кредитной карточке, которую он передал Хинчину, его не отследят. Будем надеяться, что не отследят, – оговорился Шеф.

– А что по поводу личности убийцы?

– Ничего. Нож для колки льда взяли с барной стойки. Посторонних следов на нем нет. Нет и свидетелей, которые видели, что бы кто-то входил в кафе в то время, когда произошло убийство.

– У кого-то тоже кончились боеприпасы, – заметил я.

– Принесешь чек, оплачу, – буркнул Шеф недовольно, – что ты узнал о Борисовой?

– Сорок один год, из них полгода, как вдова. Ее покойный муж, Игорь Борисов, был президентом фаонского «Роботроникса», ему принадлежало сорок процентов акций компании и «Дум-клуб». В его смерти нет ничего криминального: в девяносто восемь любой может скончаться после неудачной пересадки искусственного сердца. Большая часть его акций отошла к детям от первых двух жен, «Дум-клуб» целиком достался Изиде, она им управляет и, как говорят, успешно. Живет одна в доме, который также достался ей в наследство от мужа. Детей нет, любовники есть или, во всяком случае, должны быть, – например, Олли Брайт, о котором вы, как пить дать, слышали или даже видели. Увлекается какой-то древней эзотерикой, медитирует и посредничает…

– Между кем и кем? – перебил Шеф.

– Этого я не знаю. Она медиум.

– Ах, в этом смысле… Продолжай.

– Продолжаю. Вернее, продолжу – сегодня же. В полдень мне назначено свидание у нее дома.

– Почему днем?

– Шеф, – взмолился я, – мы всего три дня как знакомы.

– Мне не до шуток, – прикрикнул он.

– Вечером она едет в клуб. Там не дадут спокойно поговорить. К тому же, она сама пригласила. Я не напрашивался.

– О чем ты собираешься с ней говорить?

– Пока я всего лишь журналист, пишущий для «Сектора Фаониссимо» о фаонских развлечениях. Если мне удастся произвести благоприятное впечатление, то я стану своим человеком в ее клубе. Когда получу доступ в клуб, осмотрю все терминалы и узнаю, кто навел Филби на Лию.

– Пустая затея, – отмахнулся Шеф, – я не отговариваю, но прошу – не переусердствуй.

– Шеф, вам достаточно приказать, и я оставлю Изиду с носом.

– Боюсь, ты мне этого не простишь.

Если Шеф и боялся чего-либо, то только не этого. Указав ему на неискренность, я удалился.

В квартале богатых особняков бетонная коробка Борисова смотрелась вызовом обществу. Если бы не забор на границе участков, я принял бы ее за фамильный склеп, принадлежащий обитателям соседнего дворца с колоннами.

– Вы пунктуальны, – томно произнесла Изида и повела внутрь дома.

Что это, намек на слишком ранний приход или обычный комплимент? – размышлял я, шагая по яркому шерстяному ковру с высоким ворсом. Изида шла впереди, на ней было полупрозрачное, пастельных тонов сари, сквозь ткань просвечивало трико чуть более темного оттенка. Разобранные на пряди волосы спускались на слегка полноватые плечи. Впрочем, нельзя исключать, что их полнило сари.

Навстречу вышла девушка в скромном платье и белом переднике.

– Я уже закончила, – сказала она, потупив глаза.

– Можешь идти, – отпустила ее Изида.

– Горничная? – уточнил я.

– Да.

Помня, как выглядел особняк с улицы, я подумал, что по окончании траура Изида для начала сменила дизайнера. Восточный ковер из натуральной шерсти, задрапированные в синий шелк стены, горящие свечи в стеклянных колбах, горничная вместо робота, – все вместе это походило на борьбу с технической цивилизацией в некотором, очень условном, но дорогом смысле.

– Здесь всегда так было? – спросил я, обводя глазами вытянутый холл.

– Нет. Хотите увидеть, как здесь было раньше?

– Хочу.

– Смотрите. – Она толкнула дверь в одну из комнат и включила свет. – Кабинет я оставила таким, каким он был при жизни мужа.

Я увидел просторную комнату с пустыми белыми стенами, покрытый серым пластиком пол. Единственное окно было закрыто глухими черными портьерами. Справа от окна стоял письменный стол с компьютером. Экран был погашен, но, судя по индикации, компьютер работал – точнее, он находился в режиме ожидания. Рабочее кресло было придвинуто вплотную к столу. У боковой стены стоял жесткий кожаный диванчик, и возле него – небольшой стеллаж, переполненный кипами бумаг и журналов.

– Он не любил бумажные книги, – сказала Изида, заметив, что я разглядываю стеллаж. – Он говорил, их печатают честолюбцы, а читают – снобы, которые думают, будто слово можно держать в руках, как вещь.

– Как хватать за язык? – предположил я.

– Да, наверное, он это имел в виду, – ответила она с загадочной полуулыбкой.

Мы вышли из кабинета, прошли мимо трех запертых дверей, что срывалось за ними, мне не показали. В начале холла я заметил по-женски изящную вазу с засохшими цветами фаонского трока. Когда я заметил такую же вазу в конце холла, я не удержался и спросил, указывая на вазу:

– Может, поменять на живые?

– О, вы не понимаете. В живом есть смерть. В смерти – вечность. Засохшие цветы – это остановившееся время. Я не хочу, чтобы сквозь мой дом время текло, как ему вздумается… сюда, – она встала сбоку от высокого проема с аркой, проем прикрывали бархатные портьеры.

Я их раздвинул и прошел в комнату. После полумрака холла мне показалось, что комната в огне: шелк на стенах полыхнул оранжевым и алым, свечи в колбах и чашах стояли вдоль стен через каждые полметра, на потолке и полированном полу суетились огненные зарницы. Из мебели в комнате была только шкура, которую когда-то носил тигр.

В углу, в опасной близости от свечи, я увидел внушительную стопку старинных книг. Поинтересовался:

– За что вы их здесь свалили?

– Они нужны мне для медитаций.

Как тут было не осмотреть корешки!

Тантры-мантры и прочее в том же духе. Впрочем, не все названия я разобрал. Часть книг была на латыни, греческом и…

– Санскрит, – подсказала она.

– Вы и на нем читаете?!

– Со словарем, – она усмехнулась, – нет, это священные книги. Я впитываю их кончиками пальцев.

Я чуть было не спросил про Брайля. Наверное, спросил бы, если бы не заметил одну книгу на русском. Какой-то Рерих.

– А этого чем вы впитываете?

– Глазами, без словаря.

– Неужели? Тогда это что? – Снизу стопки я вытащил объемный том форматом в четверть листа. Остальные книги едва не завалились.

– Толковый словарь, не параллельный. Теперь подсуньте обратно.

Открыв книгу, я убедился, что поймать ее на слове мне не удалось. А раз так, то я обязан был возвратить книгу на место. Я начал разбирать стопку, но Изиде не понравилось, как я обращаюсь с книгами, и мне велели остановиться.

– Садитесь, – указала она на тигриную шкуру. – Я сейчас приду.

Я изобразил позу лотоса, как умел, она вышла, но тут же портьеры зашевелились вновь, и в комнату вошли две кошки – черная и белая, обе – с короткой ухоженной шерсткой и обе в золотых ошейниках. Они удивленно переглянулись, затем приблизились – сначала белая, следом – черная, и улеглись на шкуре поодаль от меня.

– Вы хоть знаете, на ком лежите? – спросил я кошек.

Черная подняла голову и посмотрела на белую. Та что-то промурчала. Я потянулся к черной, чтобы погладить, но она брезгливо увернулась. Белая приподняла голову и подобрала лапки.

– В следующий раз приду с вапролоком, – пригрозил я им.

Вапролоки питаются шнырьками. Шнырьки же размером с небольшую кошку, и вапролоки их иногда путают.

Изида вернулась с деревянным подносом на коротеньких резных ножках. На подносе дымился кофейник, две металлические чашки имели вид скорее музейный, чем столовый. Поднос она поставила между нами, ловко высекла огонь из перстня на среднем пальце правой руки и подожгла четыре курительные палочки, воткнутые по углам подноса. Запахло чем-то приторным.

– Я добавила бальзам на ауранских травах, – сказала она, разливая напиток.

Судя по его запаху, почву на Ауре удобряли полиэфиром и бензином.

– Сами собирали? – спросил я, разглядывая рисунок на черной глазури. Узкой лентой глазурь покрывала чашку с наружной стороны.

– Травы? Нет… Вы пейте, пустую чашку разглядывать удобнее, – посоветовала она.

Я сделал глоток. Нормально, но не тот случай, чтобы попросить рецепт.

Она подозвала кошек. Те охотно откликнулись на призыв, обошли ее с двух сторон и стали синхронно тереться о колени – они будто исполняли какой-то ритуал.

– Ошейники им не мешают?

– Гекки капризничает иногда, – и она погладила черную кошку. – Софи привыкла.

– Софи, стало быть, мудрая. А Гекки какая? Капризная?

– Гекки – уменьшительное от Гекаты, так звали властительницу ночных кошмаров.

– Если мне не изменяет память, Изида тоже имя не простое. Над чем властвуют изиды?

Она воздела руки над головой и нараспев проговорила:

– Я Исида богиня, владычица слов власти, творящая магические действа, и все, что произносит мой голос, есть чарррыыы… ы, – добавила она еще одно «ы» и рассмеялась, обратив страшное признание в шутку. – Вы принесли богине котенка?

– Жертвенного?

– Нет. Для гольфа.

По дороге к Изиде я заехал в магазин сувениров и купил брелок, который вполне годился для «кошачьего туалета».

– Это не котенок, – разочарованно произнесла она.

– А кто же?

– Медведь-коала.

Шпионы проваливаются на пустяках. Я поспешил отшутиться:

– Придется переименовать игру. Или приучить меня к новой. С роботами воевать, например.

– Хотите, я вам погадаю, – неожиданно предложила она, – и карты скажут, что с вами делать.

Я кивнул:

– Если это поможет.

Она сходила за картами. Зачем-то принесла кусок мела.

– Надо подготовить место. – С этими словами Изида сдвинула кофейник и чашки на одну сторону подноса и на освободившемся пространстве начертила более-менее правильный пятиугольник.

Так и есть, подумал я, без магических фигур – никуда.

– Теперь мы найдем вашу карту. Вы у нас будете Пажом посохов. Паж посохов – это молодой мужчина, пока не обретший свое место в жизни, умный, но неопытный.

Мою карту она нашла в два счета. На карте был изображен босоногий юноша в бронежилете, с глуповатым видом он ощупывал длинным шестом почву под ногами.

– Спасибо, – вяло поблагодарил я. – Вообще-то, я полагал, что карты выбирают наугад.

– Картам нужно указать на того, чей путь им предстоит открыть. Ваша карта ляжет в середине фигуры. Я выложу еще пять карт. Они предскажут вам ваше будущее, – и она начала быстро тасовать колоду. Пальцы у нее были толстые и, вдобавок, коротковаты. Длинные ногти цвета черного жемчуга с рисунком в виде паутинки их несколько удлиняли. Перстни, нанизанные по два – по три, искрили с частотой и яркостью стробоскопа. Завороженный блеском сапфиров, изумрудов и рубинов я не сразу отреагировал.

– Нет уж, только не это! Будущее хорошо тем, что оно неизвестно.

– Это будет поправимое будущее.

– Другое дело. Сдавайте.

На верхний (если смотреть от нее) угол пятиугольника легло колесо с семью спицами, прикрепленное вертикально к деревянному столбу, в целом – похоже на ветряной двигатель. Сверху на колесе восседал Сфинкс – его я, разумеется, узнал. Сфинкс повернулся к нам боком и профилем напоминал Изиду.

– Колесо Фортуны, – пояснила она. – Неплохое начало.

Я взял карту и принялся рассматривать двух персонажей, застрявших в спицах колеса Фортуны. У того, что слева, присутствовал змеиный хвост, у правого – собачья голова.

– Кто они?

– Змей Тифон и бог Анубис, покровитель мертвых. Колесо возносит Анубиса и низвергает в пропасть Тифона.

– То есть вращается оно против часовой стрелки?

– Получается, что так. Ведь Сфинкс идет вперед, слева – направо.

Логично. Сфинкс обязан шагать вперед. Для нас вперед – это слева – направо, следовательно, колесо вращается против часовой стрелки. Противоречий в ее объяснении я не нашел, да и сама карта меня устраивала.

Следующую карту она поместила в правый от Фортуны угол. Картинка была так себе. Молния рассекла зигзагом каменную башню, из горящих окон падали люди с абсолютно индифферентными лицами.

– Можете не комментировать. Сводки новостей я просматриваю регулярно и про метеорит уже слышал. Думаете, он не промахнется?

– Башню наших страхов и сомнений еще называют Богадельней. Подумайте, карты заменяют не сводки новостей, а наше внутреннее око, если оно спит.

Я позволил себе намекнуть:

– Богадельня – это в том числе и больница?

– Если вы о моем муже, то госпиталь, это его прошлое, а не ваше будущее, – отрезала она.

Третья карта была вроде бы ничего. Ее положили под Башней. Бородатый брюнет стоял перед каменной конторкой, в правой он держал молоток, а в левой…

– Что у него в руке? Случайно, не гвоздь?

– Гвоздь? Нет, что вы, это Мудрец, а не плотник. В руке у него резец.

Я попросил прояснить значение карты. Не поумнею ли я часом? И когда, если не секрет, это произойдет?

– Может и не произойти, – утешила Изида, – ведь я предсказываю поправимое будущее.

– Мечите дальше.

Изида продолжила заполнять пятиугольник по часовой стрелке. Карта с девятью серебряными монетами на фоне рассвета легла по соседству с Мудрецом.

Черт, у Человека с Гвоздем тоже были серебряные монеты! А Шеф еще сомневался, стоит ли сюда идти.

– Деньги, – пробормотал я, ну что ж, тоже неплохо…

Изида снова меня разочаровала:

– Девятка динариев предрекает дальнюю дорогу.

– Понятно, для чего пажу посох. Раз девять, значит – дальняя. А если бы выпал только один динарий, то это бы означало одну поездку на «трубе».

– Один динарий, то есть Туз динариев означал бы, что удача сама идет к вам в руки, за ней не нужно было бы ехать даже на «трубе».

– Хорошо. Кладите последнюю. Посмотрим, куда заведет меня дальняя дорога.

Кто б мог подумать, что все закончится так плохо: прилично одетый мужчина висит вниз головой; веревка, завязанная бантиком, опутывает его левую ногу, другой конец привязан к перекладине меж двух осин.

– «Лё пендю», – прочитал я подпись внизу карты. – Почему не «Фёдор»?

– Не пугайтесь, это Повешенный, – произнесла она совершенно будничным тоном.

Ничего себе, утешение. Переход от Мудреца к виселице не лишен смысла:

– М-да, многие знания, многие скорби.

– Вы неправильно поняли, эта карта вовсе не дурной знак. Вам предстоит найти решение сложной задачи. Но прежде вам придется изменить свой взгляд на вещи, абсурдное станет реальным, а то, во что вы верили, оборотится к вам своей нелепой стороной, которую вы раньше не замечали.

– В таком положении, – я указал на Повешенного, – всё предстает в несколько ином свете. Но какой ценою!

– Цена может быть высокой, – покивала она. Мол, меня ждет «саспэнс» в любом смысле слова.

– Итак, госпожа Изида, ваш диагноз?

Изида провела изумрудным перстнем от Колеса Фортуны к Башне, от нее – к Мудрецу, и так далее, пока не вернулась вновь к Колесу Фортуны. Сейчас скажет, что круг замкнулся.

– Судьба переменчива, – против ожидания огорошила она меня. – Принявшего ее подарок без благодарности ждет смерть, разум не всегда логичен. Не будем путать с ним мудрость, которая поможет сократить дальний путь и сделать в конце него правильный выбор.

Дважды два – четыре, сто интермарок – не деньги, е равно эм-це-квадрат, – мысленно продолжил я.

– Если бы вы гадали себе, какую карту вы положили бы в центр?

Изида рассыпала колоду и указательным пальцем выдвинула неплохую карту: симпатичная дама, прической схожая с Изидой, играла на каком-то струнном инструменте, под ее музыку танцевали звезды, орлы, быки и львы.

– Мир, – коротко прокомментировала она.

– Ни больше, ни меньше, – покачал я головой. – А почему?

– Не знаю. Ее выбирала не я. – Она показала мне за спину. – Посмотрите туда. Что вы там видите?

Я посмотрел. На эту странную скульптуру я обратил внимание сразу, как вошел, но принял ее за своеобразный светильник: белая керамическая полусфера с неровными, как бы отколотыми краями стояла вертикально на ребре; внутри полусферы горела свеча в низком стеклянном стаканчике. Теперь, приглядевшись внимательней, я заметил, что в полусфере вырезаны два отверстия – одно в форме мужчины, другое – в форме женщины. С внешней стороны полусферы было прилеплено что-то вроде ручки, как я понял – полой внутри. Концы ручки накрывали оба отверстия, поэтому ручка образовывала подобие тоннеля, соединявшего отверстия с внешней стороны полусферы. В местах соединения с полусферой сечение ручки повторяло контуры соответствующего отверстия. К ручке, примерно посередине, примыкало несколько трубок разного диаметра. Их свободные края были сколоты – трубки словно должны были идти к отколотой части сферы – к другим отверстиям в форме мужчин и женщин.

Чтобы разглядеть скульптуру в деталях, мне пришлось встать с тигриной шкуры и подойти поближе. Все сооружение было около полуметра высотой. Закончив осмотр, я вернулся к Изиде.

– Ну и?

– Вирадж. Этот светильник символизирует Вирадж – Единый Космический Разум, его устройство. Людские разумы соединяются в трансцендентном эмпирее. Поэтому мы в большей степени зависимы друг от друга, чем это кажется большинству людей. Ощущение независимости исходит не от недостатка связей, а от их избытка – так, как иногда человек чувствует себя одиноким в толпе. Вам понятно?

– Квазиабсолютно, – ввернул я ларсоновское словечко. – Что-то похожее я видел на представлении у одного фокусника. Два случайно выбранных зрителя выходят на сцену, где стоят две одинаковые корзины с разноцветными шарами – черными, белыми, красными… Выбранные зрители наугад, каждый – из своей корзины, достают по шару, и шары оказываются одинакового цвета. ЭПР-фокус называется – вроде как еще Эйнштейном придуман был в двадцатом веке.

– Никогда не слышала о таком фокусе, но раз сам Эйнштейн…

Быстрым рывком она поднялась на ноги, прогнулась, распрямляя спину, затем подошла к светильнику «Вирадж» и встала так, чтобы свет падал на нее сзади, и, стало быть, я мог разглядеть контуры ее фигуры сквозь сари.

– Скажите, только честно, мне идет трико?

– Эээ, ммм, – мычал я, озадаченный требованием отвечать честно.

– Я все поняла, можете ничего не говорить, – и с обиженным видом она отвернулась.

– Давайте я спрошу, кто круче – я или Олли Брайт, и мы будем квиты, – предложил я миролюбиво.

Она обернулась и, сдерживая улыбку, проворчала:

– На вас невозможно обижаться. Забудем.

Тем не менее, аудиенция была испорчена. Изида сказала, что ей пора собираться в «Дум-клуб». Провожать ее не надо, над моим членством в клубе она подумает и, разумеется, учтет то, что сказали ей карты.