Книга Снайпер онлайн - страница 8

3

Вечером, без радости выпивая, Фридман и Савельев сидели в ожидании обещанного сюжета.

Геннадий успел отвезти на телецентр кассету, бывший товарищ обещал все сделать в лучшем виде и именно сегодня. До начала «Часа Пик» еще оставалось время, и друзья просто коротали его у телевизора.

Спускался вечер. Рабочий день закончился. Сваи больше не забивали, и в доме царила тишина.

Но в этой тишине царило гнетущее ожидание новых бед.

Неудавшийся пикет подавил их души.

– Ч-черт, – выругался Фридман, без закуски опрокинув рюмку. – У меня перед глазами все еще стоит… Юра, с разбитым ртом и в наручниках… И как этот милиционер бил фары дубинкой.

– Вот-вот – этих гребаных пидоров на настоящую хулиганку не дозовешься. А тут безнаказанно что угодно могут. Только благодаря Сашке Юру до полусмерти не избили и машину ему не изуродовали.

– Но как они ее крюком на платформу волокли… Страшно смотреть, покрышки по гравию, пыль и скрежет…

– И все было напрасным. Как ни старались…

– Ну не совсем напрасным, наверное… Все-таки сюжет покажут, и если эти милицейские безобразия не вырежут, то внимание привлечет. И будет резонанс.

– Тот-то и оно, – мрачно ответил Савельев, наливая водки. – Что «если».

Именно если.

– А что? Может быть?

– Может быть все… Мне глаза этого дерьмака, моего бывшего друга, что-то не понравились, когда он у меня кассету забирал.

– Думаешь?…

– Да нет, ничего особо не думаю. Просто все так складывается, что уже не верится вообще ни во что. Пашка мужик всегда был неплохой. Но ты ведь знаешь, что такое современные СМИ – двадцать четыре часа в сутки стоять раком в ожидании и без всякого вазелина…

– Но ведь ту передачу сделали.

– Да, та прошла каким-то образом. Может быть потому, что «ИКС» мы еще не затронули, в выступлениях фигурировала «неизвестная строительная фирма»…

Фридман вздохнул.

– Ладно, еще не вечер… Ты мне вот что лучше скажи – ты какую-то музыку играл там на пикете? Потрясающая музыка.

– «Ерушалаим». Песня про Иерусалим. Как мне раввин когда-то пояснил, своего рода гимн еврейской стойкости.

– Странно. Я не еврей, но эта музыка…

Савельев крепко сжал в кулаке рюмку.

– Вот я писатель, литератор… Но у меня слов не находится объяснить.

Она меня развернула и понесла… Хоть я и не еврей.

– Знаешь, – невесело улыбнулся Фридман. – Сегодня на площадке я впервые в жизни ощутил себя евреем.

– Неужели?

– Ну, неточно сказал. Не евреем… А… Представителем гонимого народа. Членом сообщества, которого притесняет власть, помноженная на деньги. Понимаешь? Для этого не обязательно быть именно евреем. Я ощутил страшную силу, которая готова была раздавить нас на краю этого котлована и закопать в нем же…

– Но музыка твоя нам помогла, поверь, – Савельев впервые улыбнулся.

– Знаешь… В какой-то момент мне хотелось с голыми руками кинуться на этих драных автоматчиков.

– Мне тоже, – признался Фридман.

– Да уж… Я видел, как ты стоял перед этим дерьмаком в ментовской форме. Мне казалось – еще одно движение, и ты ему голову смычком отхватишь.

– Так оно и было. Слава богу, он оказался умнее. А то мы бы вместе с Юрой сейчас в милиции сидели…

– Страсти роковые… И знаешь что…Вот ты умный еврей…

– …Полуеврей. И вовсе не умный…

– …Не спорь с пьяным русским дураком… Ты умный еврей и посмотри на все с разумной точки зрения. Только попробуй взглянуть…

– Давай. Попробую, – согласился Фридман.

– Скажи мне – от этого нового дома крыша у нас рухнет?

– Не рухнет.

– Или, может, воды не будет, газа, тепла?

– Тоже вряд ли.

– Или нас отсюда всех выселят, депортируют и загонят в барак?

– Тоже нет, – терпеливо отвечал Фридман, чувствуя что друг подходит к какому-то важному для себя выводу и не подгоняя его.

– Ну полупят сваи, надо потерпеть месяц или другой… А потом все затихнет. Потом построят и вообще перестанут нас тревожить. Ну свет закроют частично в окнах с восточной стороны… Но ведь это не смертельно.

– Не смертельно, так.

– Если работать по-настоящему, с утра до вечера, то домой приходишь уже в темноте, когда все равно, есть дом или нет. Так ведь?

– Именно так.

– Но жизнь… Жизнь, Азька, враздрай пошла… Все плохо со всех сторон, и еще этот дом. Понимаешь?

– Понимаю. Мне новый дом вообще мешать не будет, но… Сам факт вторжения в мое жизненное пространство заставляет бороться вместе с теми, кто смотрит на восток. Я понимаю, что нервы сам себе трачу, но не могу по-иному.

– Да. Все это субъективно, – продолжал развивать свою мысль Савельев.

– С точки зрения нормального человека: построили тебе дом под окнами, затенили свет – так ты наплюй и поменяй квартиру.

– Это легко сказать.

– Именно. Ты меня понимаешь. Эту я не знаю каким чудом заимел. Когда еще человеком был, а не нынешним отбросом…

– Ты… – попытался возразить Фридман.

– Отбросом, – повторил Савельев. – Мне сорок шесть лет, я фактически без работы, профессия моя невостребована, и я не вижу надежд ни на что, и к этой квартире привязан до гроба. А тут Ларка подрастает, замуж скоро выдавать…

– Не скоро еще.

– Да нет, у нее уже есть какой-то прыщеватый гребун со старшего курса.

– Дурное дело нехитрое. Но преходящее.

– Этого не станет, другой найдется… В общем – жизнь за горло берет со всех сторон, в тиски, и некуда бежать…

Савельев в отчаянии замолчал.

– Ген, – заговорил Фридман, стараясь изо всех сил подбодрить друга. – Ты же талантливый писатель. У тебя был период молчания, ты зрел. Вот теперь ты можешь написать действительно серьезную книгу. Ну хотя бы про этот же дом.

– Сколько я уже писал… На роман хватит…

– Я не о том. Отъединись от реальности. И напиши художественную вещь, как ты собирался. Пробей ее в Москве. И дальше, может быть, все изменится…

Геннадий вздохнул.

– Впрочем, мне легко утешать, – в свою очередь вздохнул Фридман. – Я одинокий, на мне никто не висит. И профессия моя востребована, играю на своей скрипке.

– Востребована?! – вдруг взъярился бывший журналист. – Играешь?!

Это ты называешь «играть»??!!

– Я да…

– Скажи мне, Айзик – на скрипке играть трудно?

– Трудно?… – Фридман пожал плечами, не ожидав вопроса. – Ну… не задумывался как-то. Вроде не трудно, потому что умею…

– Вот! – Савельев поднял палец. – Не трудно, потому что умеешь. А учиться было трудно?

– Учиться… Ну как тебе сказать… Объяснить нелегко. Сказать, что трудно – ничего не сказать. Как бы тебе сказать…

Он прищелкнул длинными пальцами.

– Много тонкостей… Начинается от горшка. Азбука. Изучение позиций, привязки к этим позициям аппликатуры… Ты играл на чем-нибудь когда-нибудь?

– Я… – Геннадий неожиданно улыбнулся. – Студентом пробовал на гитаре, как все. Мне обещали, что если три аккорда выучу, то смогу любую песню сыграть. Но у меня дальше одного не пошло. Никак не мог запомнить, куда пальцы ставить.

– Тебе на хватило чуточку терпения запомнить положение аккордов в ладах. А у скрипки гриф гладкий – понимаешь?

– Гладкий? – не понял Савельев.

– Ну да. Гладкий. На нем нет ладов. В школе начинаешь с изучения позиций, аппликатуры, привязанной к каждой конкретной позиции, а потом… Потом ты уже не думаешь, каким пальцем играть. Но не это трудно. Беглость… Беглость пальцев, которая достигается изнурительной тренировкой каждый день по несколько часов. Гаммы, гаммы… Этюды и еще раз – гаммы. Пока твои пальцы не приобретут нужную гибкость, цепкость и… Силу. Да, силу.

– Айзик взял Савельева за руку и крепко сжал.

– Черт! – изумленно выдохнул Савельев. – Ну ты брат, и пальцы у тебя! Мать твою в иже херувимы…Клещи!

– Ага, – радостно закивал Айзик. – Клещи! – А правая рука? Думаешь, – а, что такого? Взял смычок и пиликай… Но если у тебя вздернуто плечо, то создается напряжение в мышцах. Заработаешь миозит, у нас говорят – "переиграл руку". И считай, с музыкой можно распрощаться. Знаешь… – Айзик хихикнул, – а ведь по физическому напряжению, игра скрипача приравнивается к работе маляра. Так что… Маляр я!

Он невесело рассмеялся.

– Надо же… А я думал – у скрипача главное чувства…

– Знаешь, спроси у сороконожки, с какой ноги она начинает двигаться… И она сдохнет. – Айзик усмехнулся. – Нет чувств у музыканта, когда он играет. Ты смотришь со стороны, и видишь, как он вскидывает голову, как полузакрыты его глаза, будто он парит, оторвавшись от инструмента… Ложь. Внутри музыкант холоден как глыба льда. Понимаю, тебе трудно понять. Я и сам не до конца не понимаю, как это происходит. Я одновременно погружаюсь в музыку, и в то же время, мой мозг четко фиксирует: здесь надо прибавить вибрации, здесь усилить звук, а здесь, – туше… А когда идет технически трудное место? Думаешь, музыкант отдался поэтике пассажа? Нет, он напряжен, он трудится. Когда я играю сложный пассаж, эти все сотийе, стаккато, спиккато в быстром темпе…У меня пот стекает по спине. А ты говоришь, – чувства.

– Гребаный в мот! – выругался Геннадий. – И это жизнь… Столько учиться! И играть перед кабанами в вонючей «Луизиане Джонстон». И это ты называешь востребованной профессией?

Фридман пожал плечами.

– Гребаный город, гребаная страна, гребаная жизнь… Где человек с консерваторским образованием вынужден пиликать перед дерьмом. И обороняться смычком от падлы в милицейской форме… Будь оно все проклято… Все, все, до последней капли…

Савельев налил и выпил молча.

– Знаешь, Айзик, иногда я ощущаю такую ненависть к этой стране, что мечтаю… Быть бы летчиком, пробраться в бомбардировщик и направить его с атомными бомбами прямо на Москву… На самый Кремль. Или, если не долечу – на этот наш гребаный город. Уничтожить все, пусть даже с собой… У тебя, надеюсь, такого не бывает…

Фридман не успел ответить: раздались звуки музыкальной заставки к передаче «Час Пик».

Друзья замолчали, синхронно повернувшись к телевизору. Сюжет шел за сюжетом, но их черед не наступал.

Наконец ведущий сказал:

– Некоторое время назад одна из городских программ уже показывала репортаж из двора дома номер тридцать три по улице космонавта Юрия Гагарина, где жильцы борются с новым строительством. Сегодня мы предлагаем вам еще один видеосюжет. Он непрофессиональный, но это не уменьшает его значимости.

Геннадий протянул руку и включил запись на заготовленном Фридманом видеомагнитофоне.

Но внезапно пошел блок рекламы.

После которого в «Час Пик» обратился к теме некачественных китайских игрушек.

Все-таки они смотрели передачу до конца. Геннадий несколько раз звонил своему бывшему другу на сотовый, но аппарат оставался отключенным от линии.

Наконец время «Часа Пик» истекло, и по экрану равнодушно побежали заключительные титры.

Стало ясным, что эту схватку они проиграли полностью.