Книга Двойник онлайн - страница 2

1

Pensez le matin que vous n'irez peut-etre pas jusqu' au soir,

Et au soir que vous n'irez peut-etre pas jusqu'au matin.

Каждое утро помни о том, что можешь не дожить до вечера,

А каждый вечер – о том, что можешь не дожить до утра.

Памятная доска в парижских катакомбах

Выставленные в ряд поверх причудливого нагромождения больших берцовых и бедренных костей, черепа свирепо таращились пустыми глазницами. В двухстах метрах над ней парижские улицы были залиты июньским солнцем, а доктор Маура Айлз ежилась от холода, путешествуя по мрачной галерее, стены которой до самого потолка были выложены человеческими останками. Она была знакома со смертью даже чересчур хорошо и неоднократно встречалась с ней лицом к лицу, проводя вскрытия на секционном столе, но эта экспозиция поражала ее своим размахом. Сколько же костей хранилось в системе туннелей под Городом Света! Маршрут протяженностью в километр позволил ей увидеть лишь малую часть парижских катакомб. Недоступными для туристов оставались многочисленные боковые туннели и набитые костями камеры, чьи зияющие пасти манили даже через запертые ворота. Здесь покоились останки шести миллионов парижан, которые когда-то ощущали тепло солнца, голодали, мучились от жажды, любили, чувствовали биение собственных сердец, движение воздуха в легких. Они и представить себе не могли, что придет день, когда их кости выкопают из священных могил и переместят в этот мрачный подземный склеп.

Когда они станут экспонатами, на которые будут дивиться толпы туристов.

Полтора века назад, чтобы расчистить место для свежего притока покойников на переполненные парижские кладбища, отцы города распорядились эксгумировать кости и перевезти их в просторные ячейки древних подземных каменоломен. Рабочие, перевозившие кости, не стали бездумно сваливать их в кучи, а выполнили свою скорбную миссию с фантазией, создав из останков причудливые композиции. Словно искусные каменотесы они выстроили высокие стены из чередующихся рядов черепов и костей, превратив разложение в произведение искусства. И они же повсеместно развесили дощечки с выгравированными на них мрачными изречениями, чтобы напомнить всем, кто бродил по этим коридорам – Смерть не щадит никого.

Одна из таких дощечек попалась на глаза Мауре, и она остановилась, чтобы прочитать ее. Она силилась вспомнить значение французских слов, которые когда-то учила в высшей школе, а тем временем по коридорам пронеслось гулкое эхо неуместного детского смеха, прошелестел обрывок фразы, произнесенной мужским голосом с техасским акцентом:

– Как тебе это местечко, Шерри? У меня мурашки по коже...

Пара из Техаса прошла мимо, и голоса растворились в тишине. На мгновение Маура осталась одна в камерах, дышащих пылью веков. В тусклом мерцании лампочки была заметна зеленоватая плесень, проступившая на черепах. Во лбу одного из них зияла одинокая дырка от пули, похожая на третий глаз.

"Я знаю, как ты умер".

Холод туннеля пробирал ее до костей. Но она продолжала стоять, полная решимости понять надпись, подавить в себе страх с помощью бесполезной интеллектуальной головоломки. Давай, Маура. Три года изучала французский и не можешь справиться? Теперь это стало для нее делом чести, и все мысли о смертности на время ушли на второй план. Постепенно слова стали приобретать смысл, и она почувствовала, как кровь стынет в жилах...

Счастлив тот, кто знает час своей смерти

И каждый день готовится к концу.

Она вдруг заметила, что вокруг стало очень тихо. Ни голосов, ни эха шагов. Она развернулась и вышла из мрачного помещения. Как же она отстала от группы? Осталась одна в этом туннеле, наедине с мертвыми. Сразу возникли мысли о неожиданных сбоях в электроснабжении, о перспективе заблудиться в кромешной тьме. Маура слышала рассказ о том, как сто лет назад парижские рабочие заблудились в катакомбах и умерли с голода. Она ускорила шаг, чтобы догнать туристов, вновь оказаться среди живых. В этом лабиринте особенно остро ощущалось дыхание Смерти. Казалось, черепа смотрят на нее с негодованием, и шестимиллионный хор бранит ее за праздное любопытство.

"Когда-то мы были живыми, как ты. Думаешь, тебе удастся избежать нашей участи?"

Наконец она выбралась из катакомб на залитую солнцем улицу Реми-Дюмонсель и жадно глотнула свежего воздуха. Впервые она обрадовалась шуму городского транспорта, плотной толпе прохожих, как будто заново родилась. Краски казались ярче, лица приветливее. "Мой последний день в Париже, – подумала она, – а я только сейчас по-настоящему оценила красоту этого города". Прошедшую неделю она в основном провела в залах заседаний, участвуя в работе Международной конференции по судебно-медицинской патологии. Времени на осмотр достопримечательностей выдалось крайне мало, и даже те экскурсии, которые предложили организаторы конференции, были так или иначе связаны со смертью и болезнями: медицинский музей, старый анатомический театр.

Катакомбы.

Какая ирония судьбы – самым ярким воспоминанием о Париже останется то, что связано с человеческими останками. "Нет, в этом есть что-то нездоровое, – пришла она к выводу, пока сидела в кафе, смакуя последнюю чашечку эспрессо и клубничное пирожное. – Всего через пару дней я снова окажусь в секционном зале среди нержавеющей стали, без солнечного света. А дышать придется холодным кондиционированным воздухом. И сегодняшний день покажется раем".

Никуда не торопясь, она старалась запечатлеть в памяти приятные мелочи, которые ее окружали. Аромат кофе, вкус сдобной выпечки. Опрятные бизнесмены, деловито прижимающие к уху мобильники, затейливые узлы шарфов на шеях дам. Она даже позволила себе пофантазировать, как это делают все американцы, попадающие в Париж: "А может, опоздать на самолет? И задержаться здесь, в этом кафе, в этом восхитительном городе, до конца дней своих?"

Но все-таки Маура поднялась из-за столика и взяла такси до аэропорта. Она оставила и свои фантазии, и сам Париж, мысленно пообещав себе непременно вернуться сюда. Только вот не знала, когда это случится.

* * *

Обратный рейс задержали на три часа. "Эти три часа я могла бы гулять вдоль Сены, – ворчала про себя Маура, томясь в зале ожидания аэропорта Шарль де Голль. – Или бродила бы по кварталу Марэ, а то заглянула бы в «Ле Аль»^[1]. Вместо этого она была вынуждена торчать в аэропорте, настолько переполненном, что даже негде было присесть. Когда наконец она оказалась на борту самолета «Эр Франс», настроения уже не было, впрочем, как и сил. Одного бокала вина и бортпайка ей хватило, чтобы провалиться в глубокий сон без сновидений.

Она проснулась, только когда самолет начал снижаться над Бостоном. Голова раскалывалась, и заходящее солнце било прямо в глаза. Головная боль усилилась, когда Маура, уставившись на конвейерную ленту, по которой один за другим плыли чужие чемоданы, ждала багажа. Безжалостный стук в висках, сменивший боль, сопровождал ее томление в очереди на оформление претензии по утере багажа. К тому времени, когда она наконец села в такси с единственной сумкой ручной клади, уже стемнело, и ей хотелось только лечь в горячую ванну и принять солидную дозу анальгина. Она откинулась на спинку сиденья и снова задремала.

Ее разбудил внезапный скрип тормозов.

– Что такое? – услышала она голос таксиста.

Взволнованная Маура уставилась туманным взглядом на мигающие синие огни. До нее не сразу дошел смысл происходившего. Но когда стало понятно, что такси уже находится на ее улице, она очнулась и не на шутку взволновалась. Дорогу перегородили четыре патрульные машины с включенными проблесковыми маячками.

– Похоже, что-то случилось, – заметил водитель. – Это ведь ваша улица, верно?

– Да, и вон мой дом. В центре квартала.

– Где стоят полицейские машины? Вряд ли нам дадут проехать.

И словно в подтверждение слов таксиста к машине приблизился полицейский, знаком показывая, что следует развернуться.

Водитель высунул голову из окна.

– Мне нужно высадить пассажирку. Она живет на этой улице.

– Извини, приятель. Но весь квартал оцеплен.

– Знаете, я выйду здесь, – сообщила Маура, наклонившись к таксисту.

Она расплатилась, подхватила сумку и вылезла из машины. Только что она была вялой и сонной; но, окунувшись в тепло июньской ночи, почувствовала витавшее в воздухе напряжение. Маура двинулась по тротуару; ощущение тревоги нарастало по мере того, как она приближалась к дому, возле которого и были припаркованы патрульные машины. Неужели с кем-то из ее соседей случилась беда? В голове возникли самые мрачные гипотезы. Суицид. Убийство. Она подумала о Телушкине, холостом инженере-робототехнике, который жил по соседству. Не был ли он мрачным, когда они виделись в последний раз? Вспомнила о лесбиянках Лили и Сьюзан, занимавшихся адвокатурой и обитавших с другой стороны, – их излишняя активность в деле защиты прав сексуальных меньшинств могла привести к печальным последствиям. Но вскоре Маура различила абсолютно живых соседок в толпе зевак, и ее мысли вернулись к Телушкину, которого среди зрителей не было.

Лили обернулась и заметила Мауру. Вместо того чтобы помахать рукой, она застыла, уставившись на соседку, и толкнула Сьюзан локтем. Та тоже обернулась, при виде Мауры у нее отвисла челюсть. Спустя некоторое время на нее с крайним изумлением смотрели уже все соседи.

"Почему они глазеют на меня? – подумала Маура. – Что я такого сделала?"

– Доктор Айлз? – Бруклинский патрульный тоже вылупился на нее. – Это... это ведь вы? – пробормотал он.

"Что за глупый вопрос", – подумала она.

– Это мой дом. Что происходит, офицер?

– Мм... – пропыхтел патрульный, – пожалуй, вам лучше пойти со мной.

Полицейский взял Мауру за руку и повел через толпу. Соседи мрачно расступались перед ней, словно освобождали проход приговоренному узнику. Их молчание казалось странным; тишину нарушало лишь потрескивание полицейских раций. Они подошли к желтой ленте оцепления, которую натянули между колышками, – несколько штук красовались на лужайке господина Телушкина. "Он так гордится своим газоном и вряд ли этому обрадуется", – пронеслась у нее в голове спонтанная и нелепая мысль. Патрульный приподнял ленту, и Маура нырнула под нее, осознав, что попала на место преступления.

Она поняла, что это место преступления, заметив посреди лужайки знакомую фигуру. Даже издалека Маура узнала детектива Джейн Риццоли из отдела убийств. На восьмом месяце беременности маленькая Риццоли выглядела спелой грушей в брючном костюме. Ее присутствие еще больше смутило Мауру. Что делает здесь, в Бруклине, бостонский детектив, ведь это не ее территория? Риццоли не замечала приближения Мауры; ее взгляд был прикован к автомобилю, припаркованному перед домом Телушкина. Явно расстроенная, она качала головой, ее растрепанные темные кудряшки прыгали во все стороны.

Первым Мауру заметил детектив Барри Фрост, напарник Риццоли. Он мельком взглянул на нее, потом быстро отвел взгляд, а затем резко, словно спохватившись, обернулся и, разом побледнев, уставился на Мауру. Не говоря ни слова, он потянул Риццоли за руку.

Джейн остолбенела, и на ее лице, которое то и дело озаряли синие вспышки проблесковых маячков, отразилось недоверие. Словно в трансе она двинулась навстречу Мауре.

– Доктор, – тихо произнесла Риццоли, – это вы?

– А кто же еще? Почему меня все об этом спрашивают? Почему все глядят на меня, как на призрак?

– Потому что... – Риццоли запнулась. Тряхнула головой, потревожив непокорные кудряшки. – Господи! Я и сама чуть было не решила, что вы призрак.

– Что?

Риццоли повернула голову и крикнула в темноту:

– Отец Брофи!

Маура не заметила священника, который одиноко стоял в стороне. Он выплыл из тени, в темноте промелькнула белая стойка воротничка. Его обычно красивое лицо осунулось и приобрело выражение сильного потрясения. Что здесь делает Даниэл? Священников вызывали на место преступления только по просьбе родственников жертвы, если им требовались совет и утешение. Господин Телушкин был не католиком, а иудеем. Ему священник был ни к чему.

– Вы не могли бы проводить ее в дом, святой отец? – попросила Риццоли.

– Кто-нибудь объяснит мне в конце концов, что здесь происходит? – не выдержала Маура.

– Идите в дом, док. Пожалуйста. Мы объясним позже.

Маура почувствовала, как рука отца Брофи скользнула по ее талии, этим он как бы говорил: сейчас сопротивляться ни к чему. Нужно просто подчиниться просьбе детектива. Доктор Айлз позволила священнику отвести себя к передней двери дома, испытывая тайное возбуждение от тесного контакта с ним, от его теплого объятия. Он стоял так близко, что от волнения ей никак не удавалось справиться с замком. Хотя они были друзьями вот уже несколько месяцев, никогда еще Маура не приглашала отца Брофи к себе, и ее нынешняя реакция на его присутствие лишний раз напомнила о том, почему она так старательно держала дистанцию. Они вошли в гостиную, где уже горели светильники, включенные автоматическими таймерами. Маура остановилась возле дивана, не зная, что делать дальше.

Ситуацию спас отец Брофи.

– Сядьте, – сказал он, указывая на диван. – Я принесу вам что-нибудь выпить.

– Вы гость в моем доме. И это мне следовало предложить вам что-нибудь, – сказала она.

– Только не при нынешних обстоятельствах.

– Я даже не знаю, что это за обстоятельства.

– Вам расскажет детектив Риццоли.

Священник вышел из комнаты и вернулся со стаканом воды; сейчас Маура предпочла бы другой напиток, но как-то неловко просить священника принести бутылку водки. Она потягивала воду, смущаясь от его взгляда. Отец Брофи устроился в кресле напротив и неотрывно смотрел на нее, словно опасаясь, что она исчезнет.

Наконец Маура услышала, как в дом зашли Риццоли и Фрост и зашептались в холле с кем-то третьим, чей голос был ей незнаком. "Какие-то секреты, – подумала она. – Почему все от меня что-то скрывают? Почему не хотят мне говорить?"

Она подняла взгляд, когда детективы вошли в гостиную. Третьим оказался мужчина, который представился детективом Эккертом из бруклинской полиции. Это имя ни о чем не говорило Мауре, и она была уверена, что забудет его уже через пять минут. Ее внимание было приковано исключительно к Риццоли. Им уже доводилось вместе работать, и она испытывала к этой женщине симпатию и уважение.

Детективы уселись в кресла напротив Мауры. Она чувствовала себя в меньшинстве – одна под прицелом четырех пар глаз. Фрост достал свой блокнот и ручку. Что он собирается записывать? Почему все это так напоминает начало допроса?

– Как вы себя чувствуете, док? – спросила Риццоли тихим голосом, исполненным участия.

Маура рассмеялась столь банальному вопросу.

– Мне было бы значительно лучше, если бы я знала, что происходит.

– Могу я спросить вас, где вы были сегодня вечером?

– Я только что из аэропорта.

– Что вы делали в аэропорте?

– Я прилетела из Парижа. Из аэропорта Шарль де Голль. У меня был долгий перелет, и я совершенно не настроена на игру в двадцать вопросов^[2].

– Как долго вы были в Париже?

– Неделю. Я улетела в прошлую среду. – Мауре показалось, что в жестких вопросах Риццоли есть оттенок обвинения, и почувствовала, как нарастает в ней раздражение, переходящее в злость. – Если вы мне не верите, можете спросить у моего секретаря Луизы. Она заказывала для меня билеты. Я ездила на конференцию...

– Международную конференцию по судебно-медицинской патологии. Верно?

– Вы уже знаете? – опешила Маура.

– Нам сказала Луиза.

"Они задавали вопросы обо мне. Еще до моего приезда они наводили справки у секретаря".

– Она сказала, что ваш самолет должен был приземлиться в пять вечера в аэропорте Логан, – сказала Риццоли. – Сейчас почти десять. Где вы были все это время?

– Рейс задержали в Париже. Из-за какой-то дополнительной проверки безопасности. Теперь все авиалинии страдают паранойей, и нам еще повезло, что мы вылетели с опозданием всего на три часа.

– Выходит, ваш рейс был отложен на три часа.

– Я же вам только что сказала.

– В котором часу вы приземлились?

– Не знаю. Примерно в половине девятого.

– Вам понадобилось полтора часа, чтобы добраться до дома из Логана?

– Мой чемодан потерялся. Пришлось заполнять бланк заявления в "Эр Франс". – Маура замолчала, решив, что с нее довольно. – Послушайте, в чем дело, черт возьми? Прежде чем отвечать на дальнейшие вопросы, я имею право знать, что происходит. Вы меня в чем-то обвиняете?

– Нет, док. Мы вас ни в чем не обвиняем. Просто пытаемся очертить временные рамки.

– Временные рамки для чего?

– Вам кто-нибудь угрожал, доктор Айлз? – спросил Фрост.

Маура изумленно взглянула на него.

– Что?

– У кого-нибудь есть причины навредить вам?

– Нет.

– Вы уверены?

– Разве в наше время можно быть в чем-то уверенной? – усмехнулась Маура.

– Вам наверняка не раз приходилось давать показания в суде, которые могли здорово разозлить кого-нибудь, – сказала Риццоли.

– Только если этот кто-нибудь разозлился на правду.

– Вы нажили себе немало врагов. Среди преступников, которым вынесли приговор с вашей помощью.

– Уверена, что и вы тоже, Джейн. Это же ваша работа.

– Вы получали какие-нибудь конкретные угрозы? Письма или телефонные звонки?

– Номер моего телефона в справочниках не значится. А Луиза никогда не дает моего адреса.

– А как насчет писем, которые поступают на служебный адрес?

– Иногда попадаются странные. Но они наверняка приходят и вам.

– Странные?

– Люди пишут об инопланетянах или тайных заговорах. Бывает, упрекают нас в том, что мы не говорим правды о результатах вскрытия. Мы подшиваем такие письма в отдельную папку. Если, конечно, в них не содержится явная угроза. В таких случаях мы передаем их в полицию.

Маура наблюдала, как Фрост строчит в своем блокноте, и ей стало интересно, что же он пишет. Она уже настолько разозлилась, что ей хотелось перегнуться через разделявший их журнальный столик и выхватить блокнот из его рук.

– Док, у вас есть сестра? – спокойно поинтересовалась Риццоли.

Вопрос, прозвучавший как гром среди ясного неба, потряс Мауру настолько, что она разом забыла о раздражении и уставилась на Риццоли.

– Что, простите?

– У вас есть сестра?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Просто мне нужно знать.

– Нет, у меня нет сестры, – выдохнула Маура. – К тому же вы знаете, что меня удочерили. Когда, черт возьми, вы намерены сказать мне, в чем дело?

Риццоли и Фрост переглянулись.

Фрост захлопнул блокнот.

– Думаю, пришла пора показать ей все.

* * *

Риццоли первой направилась к двери. Маура вышла из дома в теплую летнюю ночь, расцвеченную словно на карнавале вспышками проблесковых маячков на патрульных машинах. Ее организм еще жил по парижскому времени, где сейчас было четыре утра, так что она воспринимала происходящее сквозь дымку усталости – ночь казалась нереальной и больше напоминала дурной сон. Стоило ей очутиться на пороге, как на нее устремились изумленные взоры всех присутствующих. Она снова увидела своих соседей, собравшихся на улице и разглядывающих ее из-за ленты оцепления. Как любой судмедэксперт, она привыкла быть на виду – за каждым ее шагом следили полиция и пресса, но сегодня внимание публики было совсем иным. Назойливым, даже пугающим. Она была рада тому, что ее сопровождают Риццоли и Фрост – детективы прикрывали ее от любопытных глаз по пути к темному «Форду Таурусу», припаркованному перед домом Телушкина.

Маура не узнала машину, зато узнала стоявшего рядом бородатого мужчину с пухлыми руками в латексных перчатках. Это был доктор Эйб Бристол, ее коллега из бюро судебно-медицинской экспертизы. Эйб славился отменным аппетитом: его полнота выдавала любовь к обильной пище, а обрюзгший живот нависал над ремнем.

– Боже, мистика какая, – произнес он, не сводя глаз с доктора Айлз. – Так и свихнуться недолго. – Он кивнул в сторону машины. – Надеюсь, ты готова к этому, Маура.

"Готова к чему?"

Она посмотрела на припаркованный "Таурус". Очередная синяя вспышка высветила силуэт человека, навалившегося на руль. Ветровое стекло в темных подтеках. "Кровь".

Риццоли направила фонарик на пассажирскую дверь. Маура не сразу поняла, куда нужно смотреть: ее внимание было приковано к забрызганному кровью стеклу и фигуре на водительском сиденье. Наконец она увидела, что освещал фонарь Риццоли. Под дверной ручкой были отчетливо видны три параллельные царапины, сильно повредившие полировку.

– Как будто процарапали ногтями, – сказала Риццоли и скрючила пальцы, словно пытаясь воспроизвести след.

Маура уставилась на отметины. "Нет, не ногтями, – подумала она, и холодок пробежал у нее по спине. – Это следы когтей хищника".

– А теперь подойдем к водительской двери, – сказала Риццоли.

Последовав за Джейн, Маура без лишних вопросов обошла автомобиль сзади.

– Массачусетские номера, – заметила Риццоли, посветив фонариком на задний бампер. Она остановилась у водительской двери и взглянула на Мауру: – Вот что нас всех шокировало, – произнесла она. И посветила фонариком в глубь салона.

Луч света упал на лицо женщины с устремленным в окно неподвижным взглядом. Правая щека прижата к рулю, глаза открыты.

Маура лишилась дара речи. Раскрыв рот, она смотрела на фарфоровую кожу, черные волосы, удивленно приоткрытые полные губы. Она пошатнулась, чувствуя, как тело стало безвольным и отрывается от земли. Кто-то успел подхватить ее под руки. Это был стоявший за спиной отец Брофи. Она даже не заметила, что все это время священник находился рядом.

Теперь Маура понимала, почему ее появление обернулось потрясением для окружающих. Она пристально глядела на труп в машине, на лицо, которое Риццоли освещала фонариком.

"Это я. Эта женщина – я".