Книга Скитальцы (цикл романов) онлайн - страница 4

Дым над водой

Непонятно: какой животный магнит удерживал их вместе столько лет? Совершенно разных людей: романтичного, что обычно не свойственно людям его профессии, хирурга Славяна, флегматичного, исполненного скепсиса милицейского опера Колю-Ирокеза, восторженного бессребреника и поклонника адюльтера биолога Влада, тренера по восточным единоборствам Марата. Круг их интересов и их жизненные позиции почти никогда не совпадали, но они львиную долю свободного времени проводили вместе. Даже когда Славян женился на замкнутой Валентине, компания не понесла потерь. Лишь ежегодные выезды в Карелию стали менее продолжительными. Вместо законных двух недель приходилось довольствоваться десятью днями.

– Нас спаяла нелюбовь. – Шутил по этому поводу Влад. – Нелюбовь к господам Малевичу и Эйфелю. К двум основным угрюмым столпам технократической эстетики современного псевдоискусства, ориентированного на беспородных купчиков, выкарабкавшихся из глубинки на элитарные пастбища богатеньких богемных бездельников, продающих друг другу невообразимую дрянь. Их отравленные дары нам не по нутру. Мы – последние имеющие глаза и уши люди в этом городе.

Наверняка, в его словах была доля истины. Друзья постоянно возвращались к теме «черного квадрата» и прочих известных галлюциногенных искусствоведческих грибов, будто к черной метке, брошенной сразу всем музам в ознаменование конца эпохи процветания жизни и здравого смысла. Возможно, уже тогда они стояли у черты Зеленой мили Шаолиня, предчувствуя грядущие роковые события жаркого июльского дня тысяча девятьсот девяносто девятого года. По крайней мере, некий тревожный сигнал звучал однозначно. Но никто не смог его своевременно распознать, дабы попытаться предпринять какие-нибудь меры по предотвращению подступающей из бездонной глубины малевического некромантического символа беды.

Чертово лето для Марата началось с цепи странных, необъяснимых и загадочных происшествий, породивших на свет массу непредвиденных затруднений.

Во-первых, вернувшийся пару месяцев назад из долгожданной поездки в Мексику Славян однажды позвонил ему среди ночи и каким-то лихорадочным, возбужденным голосом стал говорить о своем невероятном везении, связанном с отсутствием денег на экскурсию в города майя.

– Понимаешь, – почти кричал он в телефонную трубку, – если бы я не потерял в дефолт половину сбережений, я бы махнул в Паленке, а так мне пришлось довольствоваться путешествием в Теотиуакан⁸, находящийся всего в пятидесяти километрах к северу от Мехико. Там, прежде чем наступил на свете день, собрались боги, дабы решить, кто возьмет на себя освещение мира! Я попал туда случайно! Или, – он запнулся и выдохнул, как показалось Марату, с внезапным испугом, – не случайно… Да какая, к черту, разница!? Никто из вас не верил, а я добрался до города богов!

– И там спятил. – Сухо ответил Марат. – Еще недавно ты сокрушался, что не увидел гробницу Властелина Пакаля⁹, а теперь будишь меня в час ночи и орешь, осчастливленный неким запоздалым прозрением. Для тысяч людей Мехико – другая галактика, они даже в Костроме не бывали. В их глазах ты – Афанасий Никитин. В моих, кстати, тоже. Ступай в кроватку, ляг на правый бочок, подложи под щечку ладошку и угомонись. Мы все тобой страшно гордимся.

– Завтра я к тебе приеду. Часиков в девять утра. – Неожиданно сказал Славян. – Никуда не уходи.

– Я завтра не смогу, – возразил Марат, – у меня завтра занятия в младшей группе.

– Сможешь. – Прозвучало в ответ, и на другом конце провода положили трубку.

На следующий день Марат впервые в жизни неоправданно, сославшись на несуществующее нездоровье, пропустил тренировку. С его учениками занимался другой наставник, или по-китайски «шифу», как называли в классической школе у-шу «Союз неба и земли» преподавателей. Вынужденное бесчестье, принятое ради друга, чем-то напоминало детское незаслуженное стояние в углу, переполненное неприятными размышлениями о непонятной взрослой несправедливости. Оно раздражало и вселяло какие-то туманные перспективы на задушевный, откровенный разговор с топтыгиным, столь неуклюже вторгшемся на территорию чужого самолюбия. По сути, на мифическую химеру, придуманную педагогами и литераторами. Ибо никогда еще настоящие агрессоры не пересматривали своих прежних решений.

Появившийся в квартире симулянта вчерашний полночный возмутитель спокойствия прямо с порога потребовал всю литературу по восточной философии и эзотерике, которая только имелась в хозяйской библиотеке. Его напористость уже раздражала. Славян несносно капризничал, швырял на диван не понравившиеся ему книги, просил испить то чая, то кофе, четырежды пытался самовольно обследовать платяной шкаф. Вроде бы, подозревая Марата в злокозненном укрывательстве редких фолиантов.

– Зачем тебе столько книг разом, и какое отношение они имеют к твоей поездке в Мексику? – Удивлялся Марат, праведно следуя святым законам гостеприимства. – Сначала лучше поясни, что тебя конкретно интересует. Может я, и без ненужного хаотичного рытья бумаги, обеспечу успех твоего предприятия…

Но его гость только отмахивался и планомерно устраивал в комнате избу-читальню. Он раскладывал на паласе веером разные издания, нервозно их перелистывал, сортировал, распихивал по пакетам. Потом убрал все отобранное в привезенный с собой кейс, отказался от предложенного обеда и, не откланявшись, удалился.

Еще через два дня Славян вернулся и попросился к Марату в ученики.

– Мне необходимо овладеть энергетикой. – Сказал он. – Энергетика – ключ к пониманию всей эзотерики. Устрой для меня курс подготовки шаолиньского монаха. Готов оплатить любые издержки.

– Один из ключей. – Поправил его Марат. – Без базовых упражнений искусство ци-гун не постичь. Ко всему прочему, должен тебе доложить, что в систему обучения монахов, кроме занятий у-шу, входили курс медицины, каллиграфия, уроки поэзии, прививка трудолюбия и иные дисциплины, формирующие гармоничную, просветленную личность. А о деньгах между нами разговор уж и совсем неуместен…

– Полностью вверяюсь твоему богатому опыту. Однако давай обойдемся без каллиграфии и стихосложения. На академическое образование у меня, в силу семейных обстоятельств, времени нет.

Славян замялся и испытующе посмотрел на своего будущего учителя:

– Только мне нужна полная конфиденциальность. Я прошу не посвящать в наши дела Влада и Ирокеза. Пусть они остаются в неведении. Хотя бы первое время.

Шифу на свою голову согласился, но тут же пожалел: новый ученик зачастил с посещениями, забирая у него весь досуг.

Во-вторых, Марату стали сниться странные, тревожные сны. Пустынные, туманные, лишенные какой-либо растительности темные долины, покрытые топкой грязью и пучками гниющих водорослей. Бледные, шершавые крабы, копошащиеся среди вздутых разлагающихся трупов людей и собак. Черные ступенчатые каменные пирамиды, холодные и безжизненные, сочащиеся влагой, давящие своей нечеловеческой, циклопической монументальностью и какой-то злобной, мстительной монолитной тяжестью.

Иногда Марат пытался взобраться на их покатые, отполированные временем и водой ступени, чтобы, поднявшись выше тумана, глотнуть свежего воздуха и увидеть солнечный свет, но тогда пирамиды оживали, содрогаясь в конвульсиях, и сбрасывали его вниз, к подножию, где он, захлебываясь, начинал тонуть в жирном, вонючем иле.

Эти сны изматывали и угнетали, уносили силы, будто сосущие кровь упыри. По утрам Марат просыпался разбитым, в холодном, липком, больном поту, его тошнило, тупой тянущей болью ломило затылок.

В-третьих, квартиру Марата дважды обворовывали.

Оба раза днем, аккуратно вскрыв железную дверь отмычками, проникали внутрь, переворачивали все вверх дном, брали какую-то ерунду, вроде старого кассетного магнитофона или фотоаппарата-мыльницы и уходили, под метелку опустошив холодильник.

Вечером недоумевающий от такого невиданного избирательного крохоборства хозяин, не вызывая милиции, приводил жилище в порядок и шел к соседу, слесарю из ЖЭКа, который, посмеиваясь, почти даром менял ему замки.

– Полюбили домушники твои холостяцкие деликатесы, – ерничал тот, – не могут они устоять перед соблазном отведать колбаски. Наверное, в уголовном мире сейчас тоже глубокий кризис. Люди готовы буквально за харчи работать. Подводят себя под статью чисто ради пропитания! Ну разве не некрасовские страдания!

Марат натянуто улыбался и лез в кошелек за деньгами.

Долгожданная поездка «на севера» послужила своеобразным освежающим компрессом, снявшим напряжение предыдущих месяцев. Все заботы и неурядицы дружно утонули в прохладных, глубоких водах Онежского озера. О них не сохранилось даже воспоминаний. Нормальный мужской отдых в краю смолистых костров, пушистых сосен, северного ядреного разнотравья, мхов, хитро вырезанных лишайников, валунов с ледниковыми петроглифами, скалистых горбатых островков и золотистых зорь не оставлял времени на всякую ерунду, типа размышлений о Славкиных, что греха таить, надоевших странностях, плохих снах и мелочных домушниках. Ведь нормальный мужской отдых, как известно, базируется на трех незыблемых китах: хорошем аппетите, крепком сне и полной погруженности в нирвану нормального мужского отдыха. Таким образом, создается идеальная самодостаточная замкнутая структура, по своим характеристикам напоминающая рай до появления в нем женщины.

Тем июлем жара стояла невыносимая. Дождей не случалось вовсе. Сухие леса не позволяли набрать грибов даже на жиденький грибной супчик. Ягоды земляники высохли на корню, скукожившись до размера спичечной серной головки, и годились разве что для чайной заварки. Дикий щавель огрубел листом и стеблем, словно осенний чернобыльник, зеленые щи из него отдавали полынной горечью. Основным продуктом питания робинзонов являлась пойманная в озере рыба. Ее жарили, пекли, варили в ухе и коптили, предварительно натерев крупной, привезенной для заготовки впрок той же рыбы солью.

Обработкой улова, приготовлением пищи и уборкой в лагере занимался дневальный. Остальные лишь по желанию помогали ему, например, с дровами для костра или со свежей водой из родника, чаще – дельным дружеским советом. Рыбу дневальный всегда чистил в некотором отдалении от лагеря на большом плоском валуне, прозванном экспедиционерами «разделочным столом». Потроха и чешуя относились потом еще дальше, в местечко, именуемое «лисьей кормушкой». Там отходы утилизировались окончательно, не оставляя о себе ни духу, ни воспоминаний.

В роковую субботу полуденный клев случился бешеный. Красноперка брала – только успевай забрасывать крючок с наживкой. Прибрежный камыш и осока ходуном ходили под натиском рыбьих стай. Жор продолжался около часа, подарив Марату отличный улов, который он с важным видом передал дежурившему по хозяйству Славяну. Затем, прибрав в тенек удочки и садок, удачливый добытчик вновь спустился к озеру, дабы искупаться перед грядущим обедом.

У воды никого не было. Это показалось Марату странным. Обычно Ирокез приходил на дневное ритуальное омовение первым. Рыбалка его интересовала постольку – поскольку: скоротать время между сбором грибов и походами в поисках разных интересных безделиц. Кованых старинных лодочных уключин, проржавевших запчастей от керосиновых ламп, каких-то черепков и даже пуговиц.

На участке их нынешней стоянки, должно быть, некогда располагался хутор. О том говорили разбросанные по округе груды камней – местные жители очищали поля под пахоту и сев. Квадратные делянки Иван-чая точно указывали фундаменты исчезнувших домов. А теперь земля выдавливала наружу свидетельства давно минувших дней. Ирокез коллекционировал предметы старинного быта, за что получил у Влада второе прозвище «Антикваркин», на которое тот, впрочем, не обращал никакого внимания.

Скинув кроссовки, Марат присел на корточки и погрузил ладони рук в озеро. Не до конца вытертая о тряпицу рыбья слизь, подсохшая в складках костяшек пальцев, начала размягчаться. Яркое солнце искристыми бликами на гребешках волн слепило глаза. Макушку головы припекало.

Бросив взгляд на противоположный остров, наловившийся «зайчиков» Марат увидел лишь темный расплывчатый массив, похожий на плывущий в сизом дыму базальтовый горный хребет. Затем его внимание привлекло нечто, помещавшееся ниже. Под хребтом вверх ногами колыхались покатые черные ступенчатые пирамиды. Медленно извивающиеся, танцующие зиккураты. Как во сне: угрожающие и тошнотворные, источающие злорадную ненависть. Целеустремленные, точно кобры, атакующие загнанного в угол ненавистного мангуста. Они тянулись к нему уплощенными вершинами-капюшонами, готовясь к броску, надеясь на ядовитый укус.

«Это просто отражение деревьев в воде, – подумал Марат. – Я перегрелся на солнце, и у меня солнечный удар. Нужно скорее возвращаться в лагерь».

Он поднялся и, пошатываясь, побрел к палаткам. В глазах закружились разноцветные диски, в висках застучало. В ноздри ударил запах гниющих водорослей. Тропинка неожиданно превратилась в раскачивающийся пыльный канатный мост, облепленный мигрирующими куда-то крабами. Марат явственно слышал хруст их панцирей, крушащихся под его неверными шагами.

Только завидев сидящего у костра Славяна, Марат немного успокоился. Собрался с силами, выровнял походку и как можно более естественным голосом, будто ничего не произошло, бросил:

– А вот и мы!

Ответа не последовало. Славян продолжал сидеть не шелохнувшись, уставившись на огонь. Он словно оцепенел.

– Эй, дневальный, где наша уха? – Наклонился к нему, превозмогая дурноту и слабость, Марат. – Уснул, да?

Он хотел сказать еще что-то, но тут заметил, что вытянутая вперед правая нога друга лежит прямо на углях костра. Босая пятка медленно тлела. Более Марат ничего увидеть и понять не успел. Его сильно ударили сзади по голове, и он потерял сознание.