Книга Чезаре Борджа онлайн - страница 2

Глава 2. ПАПЫ СИКСТ IV И ИННОКЕНТИЙ

Правление Сикста IV можно охарактеризовать двумя основными чертами: энергия и бесстыдство. Его действия привели, пожалуй, к несколько противоречивому результату. С одной стороны, политические позиции церкви укрепились – в том, что касается материального могущества; с другой стороны – немного было в истории случаев, когда авторитет духовенства падал столь низко, и притом вполне заслуженно, как в период правления Сикста IV. Свою неразборчивость он оправдывал старым принципом «Similia similibus carantur» ^{note 3}. Нельзя сказать, что такое объяснение удовлетворяло всех современников, но все же политика нового папы оказалась довольно результативной – в том смысле, что ему удалось достичь большинства поставленных целей.

Сикст IV надел тиару в очень неспокойное для Святейшего престола время, когда могущество католической церкви заметно поколебалось. В 1453 году Стефано Поркаро возглавил восстание против папской власти, и оно едва не увенчалось успехом. А страстные речи и памфлеты образованного и бесстрашного Лоренцо Валлы вдохновляли итальянцев на новые акты неповиновения.

Мессер Валла, талантливый переводчик Гомера, Геродота и Фукидида, внес огромный вклад в дело приобщения своих современников к философскому и литературному наследию античного мира. Служба у короля Альфонсо Арагонского, при дворе которого он находился с 1453 года, обеспечивала ему достаточно независимое положение, чтобы делать самые отчаянные – с точки зрения Ватикана – заявления; каждое из них стоило бы ученому жизни, окажись он тогда в Риме. Долгие годы изучения классических древностей выработали у Лоренцо куда более определенные взгляды на нормы права и добродетели, чем у большинства окружавших его людей, а также научили четко и образно выражать свои мысли. Гусиное перо в руке подобного человека было опаснее тысячи стальных мечей, и преемники св. Петра очень скоро убедились в этом.

Одинаково хорошо ориентируясь как в Писании, так и в римском праве, Лоренцо Валла не уставал доказывать греховность и противоестественность соединения в одних руках духовной и светской властей. Он требовал секуляризации, то есть отчуждения церковных земель в пользу итальянских государств, и утверждал, что политическая деятельность несовместима со служением Богу. Легко догадаться, какие чувства вызывали такие заявления у папы и кардиналов. «Ut Papa tantum Vicarius Christi sit, at non etiam Caesari» ^{note 4}, – писал Лоренцо, и раздражение Святейшего престола от подобных пассажей бывало тем сильнее, чем труднее было подыскать возражения. Неугомонный историк выпустил книгу «О подложном даре Константина», в которой доказывал – и совершенно справедливо, – что первый император-христианин никогда не имел ни возможности, ни желания отдавать Рим под власть папы. Утверждение о том, что этот важнейший для католической церкви документ – позднейшая подделка, сопровождалось обличением коррупции, пронизавшей сверху донизу все римское духовенство.

Арагонское королевство – не Рим, но католическая церковь при всех своих внутренних сварах все же оставалась единой, и покушение на ее основы не осталось для мессера Лоренцо без последствий. Он попал в тюрьму инквизиции, и лишь вмешательство короля Альфонсо спасло его от костра.

После такого урока Валла на время присмирел, но брошенные им обвинения прогремели по всей Европе. Никогда еще положение мировой церкви не было в политическом смысле столь шатким, и очень возможно, что лишь беспринципный Сикст IV спас ее от окончательного поражения в борьбе со свободолюбивыми патрицианскими родами.

Его избрание осуществилось благодаря разветвленной системе подкупа, в основном в форме симонии, и та же симония дала Сиксту IV средства для борьбы с противниками и хулителями папской власти. Современники не питали на этот счет никаких иллюзий. В своей «Повести о горьком времени» («De calamitatibus Temporum») Баттиста Мантовано пишет, что «продажность при нем превосходила всякое обыкновение, и предметом торговли стало все, начиная с кардинальского звания и кончая мельчайшими дозволениями».

Можно было бы найти некоторое моральное оправдание таким действиям, если бы полученные средства направлялись только на общецерковные нужды, но, увы! – обнаружив надежный и неиссякаемый источник дохода, Сикст IV черпал из него и для своих личных нужд.

Непотизм в то время также достиг небывалых ранее высот. Предметом постоянной заботы нового папы стали четверо «племянников» (по крайней мере двое из них, Пьеро и Джироламо Риарио, повсеместно считались его сыновьями).

Двадцатилетний Пьеро был простым монахом ордена миноритов, когда его отец занял трон св. Петра. Не прошло и года, как безвестный брат-минорит стал патриархом Константинопольским и одновременно кардиналом св. Сикста, с годовым доходом в 60000 флоринов.

Кардинал Амманати, уже знакомый нам участник сиенского празднества, упоминает в письме к Франческо Гонзаге, что «роскошь, коей окружил себя кардинал Риарио, превосходит все, чего когда-либо достигали наши предшественники и что когда-либо смогут вообразить потомки». К этому мнению присоединяется и Макиавелли; в его «Истории Флоренции» мы обнаруживаем несколько строк, посвященных Риарио. Хотя сам Макиавелли был склонен скорее хвалить, чем осуждать людей, он с явным неодобрением пишет о кардинале, который, «будучи рожден и воспитан в низком звании, стал проявлять безудержное честолюбие, едва успев надеть красную шляпу. По слухам, даже возможный понтификат не казался ему достаточной наградой. А праздник, устроенный им в Риме, сделал бы честь любому королю – затраты на украшение города и народные увеселения составили 20000 флоринов».

В 1474 году Риарио посетил Венецию, а затем Милан, где вступил в секретные переговоры с герцогом Галеаццо Мариа. Их замыслы, как впоследствии стало известно, включали создание Ломбардского королевства под властью Галеаццо; в случае успеха новый король должен был дать кардиналу войско для похода на Рим и захвата папского трона.

Неизвестно, в какой мере Сикст IV успел проведать о сыновних интригах. Но политическая борьба в Италии, переплетение и столкновение интересов различных городов и королевств было слишком сложным и бурным, чтобы честолюбивые планы Риарио могли иметь какие-нибудь последствия, кроме озлобления и беспокойства соседей. Не обладая ни дипломатическим талантом, ни реальной властью, он строил замки на песке. Не позаботившись о соблюдении тайны, он подписал себе приговор. Вскоре после возвращения в Рим, в январе 1474 года, кардинал св. Сикста скончался «от злоупотребления излишествами». По всеобщему убеждению, Риарио был отравлен венецианцами.

Его брат Джироламо вел себя скромнее. Не будучи возведенным в духовный сан, он решил укрепить свое положение женитьбой. Его супругой стала Катерина Сфорца, дочь того же миланского герцога Галеаццо. Препятствий для свадьбы не было, а к приданому юной красавицы – богатому городу – его святейшество, не желавший уступить герцогу в щедрости, присоединил свой дар – город Форли.

Но единственным из четырех «племянников», сумевшим оставить заметный след в истории не только из-за высокого родства, но и благодаря личным качествам, стал Джулиано делла Ровере; любопытно, что даже всеведущая молва никогда не причисляла его к сыновьям Сикста IV. Избрав духовную карьеру, он был вскоре возведен в достоинство кардинала Сан-Пьетро-ди-Винколи; а через тридцать два года, уже под именем Юлия II, ему предстояло прославиться в качестве одного из самых энергичных и воинственных пап в истории римской церкви.

А как же в это время обстояли дела нашего героя – кардинала Борджа? Его позиции в конклаве укреплялись, и влияние росло; он вновь сумел доказать свою необходимость. Как и в случае с Пием II, его голос – наравне с голосами Орсини и Гонзаго, членами знатнейших родов Италии, – сыграл решающую роль на выборах. Правда, услуга была не бескорыстной: новый папа щедро расплатился за проявленную на соборе лояльность. Богатое и цветущее аббатство Субиако стало лишь первым знаком его благодарности Борджа. К этому же времени относятся первые упоминания о связи кардинала Родриго с Джованной де Катанеи.

О происхождении этой женщины ничего не известно. Позднейшие историки и писатели считали ее римлянкой, но для такого утверждения нет, в сущности, никаких оснований – фамилия Катанеи часто встречается во многих областях Италии. Внешность и душевные качества Джованны также не нашли отражения ни на холсте, ни на бумаге, но, зная избалованный вкус Борджа и его возможности по части выбора возлюбленных, можно сказать наверняка, что она была очень красива и, по крайней мере, достаточно умна, чтобы не наскучить кардиналу. В общем, единственное исторически достоверное свидетельство о ней, сохранившееся до наших времен, – надгробие в церкви Санта-Мария дель Пополо. Надпись на камне позволяет установить, что Джованна (или, как ее называли римляне, Ваноцца) Катанеи родилась тринадцатого июля 1442 года; значит, к началу понтификата Сикста IV ей исполнилось тридцать лет. Этой женщине предстояло стать матерью главного героя нашей книги – Чезаре Борджа.

Следует сказать, что происхождение Чезаре не раз вызывало споры среди историков. Два хрониста, Инфессура и Гвиччардини, упоминают о попытках Родриго – уже после занятия папского трона – объявить отцом Чезаре некоего Доменико д'Ариньяно, человека, за которого он будто бы собирался выдать замуж свою любовницу. Основание для такой версии давал существовавший тогда запрет незаконнорожденным занимать высшие должности в церковной иерархии – Чезаре, не признанный собственным отцом, не смог бы впоследствии стать кардиналом. В действительности же в данном случае никакой проблемы с отцовством не возникало. Во-первых, уже в 1480 году Сикст IV, не забывший услуги Родриго Борджа, специальной буллой от первого октября освободил малолетнего Чезаре от необходимости доказывать законность своего происхождения. А во-вторых, установление номинального отцовства, пожелай этого его преосвященство, не составило бы никакого труда, поскольку у прекрасной Ваноццы имелся законный муж – Джордже делла Кроче, секретарь папской канцелярии. Супруги жили в доме на площади Пиццо-ди-Мерло, нынешней Сфорца-Чезарини, неподалеку от дворца вице-канцлера.

Миланец делла Кроче был, по-видимому, вполне заурядной личностью и не испытывал особых неудобств из-за двусмысленности своего положения. Точная дата его свадьбы с Джованной неизвестна, но трудно согласиться с не раз высказывавшимся мнением, что брак этот устроил сам кардинал Борджа ради сокрытия своих отношений с молодой женщиной. Как мы уже видели, прелат-обольститель совершенно не заботился о соблюдении тайны или хотя бы маскировке своих развлечений и удовольствий. А ведь самые незначительные усилия, немного лицемерия и осторожности – и острословы потеряли бы возможность болтать о кардинальских проказах на всех перекрестках Рима. Так что протекция, оказанная мужу Ваноццы – Борджа поместил его на должность, по тем временам весьма выгодную, – объяснялась, надо полагать, не своекорыстными мотивами; это была всего лишь презрительная щедрость вельможи к покорному плебею.

В 1447 и 1476 годах Ваноцца подарила Родриго двух сыновей: Чезаре, главного героя нашего повествования, и Джованни, будущих герцогов Валентино и Гандийского, а в 1479 году – дочь, Лукрецию Борджа.

Сейчас трудно установить с полной определенностью, кто из братьев родился первым – имеющиеся свидетельства, в основном косвенного характера, нередко противоречат друг другу. Все же в большинстве документов старшим братом называется Чезаре; с этим согласуется и упомянутая надгробная надпись, где в числе детей Джованны именно он упомянут первым.

А беспокойное правление Сикста IV вступило тем временем в новый этап: честолюбие и жадность папы ввергли в пучину войны чуть ли не всю Италию. Неизвестно, насколько далеко простирались его замыслы, но, во всяком случае, они включали захват центральной области страны – Романьи; и вот войска под командованием Джулиано делла Ровере осадили Читта-ди-Кастелло. На помощь осажденным пришла Флоренция – дальновидный Лоренцо Медичи, хорошо знавший бывшего генерала ордена св. Франциска, понимал, что покорение Романьи станет лишь прологом к дальнейшим завоеваниям.

Папа решил подавить зло в зародыше, и к братьям Медичи были подосланы наемные убийцы. Но покушение не достигло поставленной цели: хотя пронзенный кинжалом Джулиано Медичи истек кровью, старший брат сумел отбиться и спастись, получив незначительные ранения. Теперь флорентийцы еще теснее сплотились вокруг Лоренцо Великолепного.

Оставался единственно возможный вариант действий – открытая война. Сикст IV наложил интердикт на непокорный город, и это послужило сигналом к общеитальянской сваре. Венеция и Милан встали на сторону флорентийцев – при этом, разумеется, каждый из городов сражался за собственные интересы, удовлетворить которые можно было лишь за счет соперников. После нескольких стычек в 1480 году стороны заключили перемирие, но через три месяца папа снова начал военные действия против Флоренции, и вся страна превратилась в бурлящий котел. Венеция сочла, что настал удобный момент для захвата новых владений на континенте, и, придравшись к ничтожному предлогу, объявила войну герцогу Феррарскому. К ней присоединились Генуя и мелкие княжества центральной Италии. Феррара оказалась зажатой врагами с востока и с запада, но Флоренция, Мантуя, Болонья и Неаполь, образовав мощную коалицию, двинулись к ней на помощь. Наемные отряды Венеции блокировали Феррару, надеясь, что голод быстро вынудит защитников города сдаться; на севере шли бои между войсками Генуи и Милана, а в центральной части страны папские гвардейцы отражали атаки неаполитанцев, пытавшихся пробиться на помощь осажденной Ферраре.

Сикст IV не ожидал такого развития событий. Стратегическая обстановка требовала немедленных действий, но вражда с Флоренцией уже отошла на второй план – главным противником отныне стала Венеция, усиления которой боялись решительно все. И если на западе взаимные притязания Генуи и Милана как-то уравновешивали друг друга, то появление в восточной части нового анклава вокруг богатой и алчной купеческой республики не сулило покоя в будущем ни одному из итальянских государств, в том числе и Ватикану. Осознав это, Сикст заключил союз с Неаполитанским королевством и разрешил его войскам проход через Папскую область. Теперь продовольствие беспрепятственно доставлялось в Феррару с юга, и осада потеряла всякий смысл. Более разумный политик, вероятно, ограничился бы этим и подождал дальнейшего развития событий, но Сикст IV, увлекаемый своим темпераментом, проклял Венецию и призвал к походу против нее все итальянские государства. Котел забурлил снова, и беспорядочные военные действия, не приносившие уже никому никакой выгоды, продолжались до середины 1484 года – лишь к этому сроку, устав воевать, города заключили мир, и вражеские армии отошли от Феррары.

Мирный договор, подписанный в Баньоле в августе того же года, стал в буквальном смысле причиной смерти Сикста, умершего, как ни прискорбно это признавать, от злости. Ознакомившись со статьями Баньольского трактата, папа пришел в неописуемую ярость, крича, что никогда не согласится со столь унизительными условиями. Его старое сердце не выдержало, и на следующий день, двенадцатого августа 1484 года, Рим узнал о кончине Сикста IV.

Не подлежит сомнению, что духовный авторитет католической церкви сильно пострадал за время его правления. А вот политическое могущество Ватикана скорее возросло – этому способствовала воинственность бывшего францисканца, а также обильные, хотя и небезгрешные, доходы, обогатившие при нем церковную казну. Имя Сикста IV, жадного, честолюбивого и безнадежно погрязшего в мирских заботах, оказалось увековеченным лишь благодаря постройке Сикстинской капеллы, над украшением которой потрудились лучшие живописцы Тосканы – Александро Филипепи (Боттичелли), Пьетро Ваннуччи (Перуджино) и Доменико ди Томмазо Бигорди (Гирландайо). Но подлинно неповторимую красоту капелла приобрела уже позднее, при Юлии II – усилиями титанического гения Микеланджело.

А семья кардинала Борджа в начале восьмидесятых годов приносила своему неофициальному главе то радости, то горе. В 1481 году Ваноцца родила третьего сына – Жофре ^{note 5}; а полугодом позже умер двадцатидвухлетний Педро Луис, сын неизвестной женщины, уже помолвленный с принцессой Марией Арагонской. В январе 1482 года состоялась свадьба пятнадцатилетней Хироламы Борджа с Джованни Андреа Чезарини, отпрыском одного из знатнейших патрицианских родов Рима. Этот брак укрепил давнюю дружбу между двумя семействами, но молодым супругам суждено было трагически краткое счастье: оба скончались от неведомой болезни меньше чем через год.

Сведения о жизни Чезаре, относящиеся к тому же периоду, мы черпаем, в основном, из папских булл, предоставляющих маленькому Борджа одну синекуру за другой: в июле 1482 года ему пожалованы доходы с монастыря в Валенсии; в следующем месяце семилетний мальчик получает должности папского нотариуса и полномочия каноника Валенсии. В апреле 1484 года он назначен пробстом Альбы, в сентябре – казначеем картахенской церкви. Но юный Чезаре отнюдь не изнывал под гнетом множества ответственных должностей; он мирно и весело жил со своими братьями под материнским кровом, в доме на площади Пиццо-ди-Мерло.

Кардиналу Борджа шел пятьдесят третий год, и он находился в расцвете душевных сил, могущества и богатства. Отменное здоровье не изменяло ему во многом благодаря выработанной с юности привычке к простоте и умеренности… но только в пище; еда – это, пожалуй, единственная область, в которой вкусы кардинала совпадали с евангельскими заветами. Во всем остальном домашний быт Родриго де Борджа блистал королевской роскошью. Многочисленные доходные аббатства в Испании и Италии, три епископства (в Валенсии, Порту и Картахене), а также высшие церковные должности, включая вице-канцлерскую, – все это обеспечивало ему заслуженную репутацию одного из богатейших вельмож Рима. Рассказы о его драгоценной утвари, жемчугах и золотых безделушках, о его редкостной библиотеке передавались из уст в уста. Впрочем, библиотека служила предметом восхищения скорее гостей, чем самого хозяина, – кардинал обладал слишком деятельной натурой, чтобы уделять значительное время книгам. Вольтерра, встречавшийся с Борджа в 1486 году, отзывался о нем в одном из писем так: «…Это человек дальновидный и разносторонне одаренный; речь его изящна и занимательна для собеседника, ибо природный ум возмещает его преосвященству не очень глубокую начитанность. Свойственна ему также несравненная ловкость в обделывании всех затеянных дел…»

В тот год умер Джордже делла Кроче. Ваноцца недолго оставалась вдовой – уже через три месяца она обвенчалась с неким мантуанцем по имени Карло Канале. Бывший секретарь кардинала Гонзаги, он переселился в Рим после смерти своего господина.

Как видно из брачного договора, постаревшая любовница Родриго де Борджа была уже достаточно обеспеченной женщиной: помимо собственного дома, ей принадлежало цветущее поместье в Субурре и небольшая гостиница в Риме.

Второе замужество Джованны подвело окончательную черту в ее отношениях с кардиналом. С этого момента дети дона Родриго – Лукреция и Жофре – покинули материнский дом и перебрались во дворец на Монте-Джордано: отныне синьора Адриана Орсини, вдова Лодовико Орсини и кума кардинала Борджа, должна была заняться их воспитанием. Им предстояло делить кров с сыном Адрианы – Орсо, недавно помолвленным с одной из прелестнейших девушек Италии – Джулией Фарнезе.

Красота Джулии снискала ей прозвище «La Bella» ^{note 6}; все римляне восхищались ею. Впоследствии она послужила моделью для двух знаменитых художников. Кисть Пинтуриккьо запечатлела ее на полотне в образе «Мадонны в башне», а резец Гульельмо делла Порта – в мраморе, в виде аллегорической статуи Правды, на надгробии ее брата Алессандро Фарнезе (будущего папы Павла III). Джулия часто бывала в доме Адрианы Орсини, и здесь ее впервые увидел Родриго де Борджа. Никого из современников эта золотоволосая красавица не могла оставить равнодушным – и 56-летний кардинал влюбился в шестнадцатилетнюю девушку. Он умел желать и умел добиваться желаемого – сразу после свадьбы с молодым Орсини «Giulia la Bella» стала любовницей кардинала. Этим и объясняется стремительный взлет рода Фарнезе в конце XV века – влияние и поддержка всемогущего Борджа вскоре доставили кардинальский пурпур красивому и легкомысленному брату Джулии. Пройдут годы, и под именем Павла III он станет архипастырем католического мира; впрочем, надо заметить, что это послужит лишь славе его семьи, но отнюдь не славе церкви.

В 1490 году из детей Джованны де Катанеи в Риме жила только Лукреция. Джованни Борджа отбыл в Испанию, где ему предстояло вступить во владение герцогством Гандия – наследством умершего Педро Луиса. А пятнадцатилетний Чезаре изучал древние языки и ораторское искусство в университете Перуджи, причем, если верить восторженным отзывам Паоло Помпилио, уже тогда выказывал столь выдающиеся способности, что окружающие называли его красой и надеждой рода Борджа. Через год он продолжил обучение в Пизанском университете. Высокородного студента всюду сопровождал испанский дворянин Джованни (Хуан) Бера; впоследствии дон Родриго доставит кардинальский сан и ему, в благодарность за заботу о сыне.

Чезаре, конечно, готовили к духовной карьере, и знаменитейшие профессора Италии посвящали его во все тонкости канонического права. Он вел блестящую жизнь, но учился прилежно. Впрочем, наградой за академические успехи для него были не надежды на признание в будущем, как у других студентов, а вещи куда более реальные и внушительные: еще слушая лекции в Пизе, Чезаре узнал о новых должностях, добытых ему отцом: генерального нотариуса церкви и епископа Памплонского. Новоиспеченный семнадцатилетний епископ, с детства привыкший к золотому дождю сыпавшихся на него синекур, поблагодарил его преосвященство и вернулся к занятиям.

А что происходило в то время в Вечном городе? Как мы помним, Сикст IV скончался в 1484 году, а смерть папы, как бывало почти всегда, вызвала в Риме немалые беспорядки. Толпа ворвалась во дворец Риарио и разграбила его; Джироламо, «племянник» – в действительности сын – покойного, вооружив своих сторонников и слуг, пробился к замку св. Ангела и засел там.

Отряды Орсини и Колонна обложили замок, и город захлестнула волна насилия, резни и мелких междоусобиц. Спешно собравшаяся Святейшая коллегия потребовала, чтобы Джироламо сдал захваченные укрепления, распустил свое войско и покинул Рим. Не желая навлекать на себя гнев будущего папы, кем бы он ни был, Риарио подчинился решению кардиналов, сдался и благополучно вернулся в Имолу.

Восстановив хотя бы видимость порядка в городе, коллегия приступила к голосованию, и большинство голосов получил кардинал Мольфеттский Джованни Баттиста Чибо, родом из Генуи; после интронизации он принял имя Иннокентия VIII. Разумеется, выборы и на этот раз не обошлись без подкупа. Так, арагонский кардинал, брат неаполитанского короля, и кардинал Асканио Сфорца, брат миланского герцога Лодовико, устроили нечто вроде аукциона, предлагая свои голоса тому кандидату, который раскошелится на большую сумму. Но сохранить торги в тайне не удалось – скандальное бесстыдство оборотистых прелатов вызвало бурю возмущения во всей Италии, став прологом недолгого и бесславного правления нового папы.

Иннокентий VIII, обладая всеми недостатками и пороками своего предшественника, не имел и тени яростной энергии Сикста IV. Вопросы собственного престижа, авторитета и власти церкви нисколько не волновали его, но отнюдь не из-за христианского смирения – просто жизненные интересы Иннокентия ограничивались слепым корыстолюбием и погоней за всеми видами удовольствий, какие только мог ему позволить преклонный возраст. Безудержный непотизм генуэзца также превосходил все мыслимые рамки приличия, изумляя даже видавших виды римлян: он спешно наделял доходными местами своих сыновей – а было их семеро, не обращая внимания ни на церковные законы, ни на общественное мнение.

Торговля индульгенциями и званиями переживала небывалый взлет. При Иннокентии VIII можно было с одинаковой легкостью приобрести как сан кардинала, так и отпущение отцеубийства – лишь бы хватило денег. Не лучше обстояли дела и в судопроизводстве: продажность и равнодушие к закону пронизали сверху донизу всю пирамиду городской власти. Грабежи средь бела дня стали обычным явлением, и каждое утро на улицах находили тела убитых. Преступников никто не искал, а если отряд стражи случайно оказывался свидетелем творящегося разбоя, то охотно удалялся, получив требуемую мзду. В тюрьму или в руки палача рисковали попасть лишь неудачники, еще не успевшие срезать чужой кошелек. В общем, неудивительно, что Инфессура в своей хронике называет «благословенным» день смерти Иннокентия VIII, «избавивший мир от подлинного чудовища».

Этот день наступил в 1492 году. Папа окончательно одряхлел и уже не мог принимать никакой иной пищи, кроме… женского молока; несколько тщательно отобранных кормилиц старательно потчевали его святейшество. Вскоре у него начались припадки – видимо, каталептические, – во время которых Иннокентий подолгу не подавал признаков жизни, и это не раз вводило в заблуждение придворных. Инфессура приводит жуткую историю, не подтвержденную, впрочем, другими источниками, так что нельзя поручиться за ее достоверность: будто некий врач-еврей, явившийся в Ватикан, утверждал, что обладает чудодейственным рецептом, могущим восстановить здоровье и силы папы. Предложенный им способ омоложения заключался в переливанни крови. Не брезговавший ничем Иннокентий VIII согласился на эту процедуру, явно предосудительную с христианской точки зрения и совершенно безнадежную – с медицинской: люди XV века не имели понятия даже о системе кровообращения, не говоря уже о группах крови. В качестве доноров были выбраны трое двенадцатилетних мальчиков, каждый из которых получил по золотому дукату. Как ни удивительно, у Иннокентия, пожалуй, имелась возможность войти в историю под именем папы-мученика: его шансы остаться в живых во время трансфузии равнялись нулю, и он стал бы первым и единственным папой, принявшим смерть от руки врага веры Христовой. Но все кончилось гораздо печальнее – видимо, лекарь переоценил свои способности, и несчастные дети умерли от потери крови. Узнав об этом, папа пришел в ужас; он приказал схватить злодея и предать суду, но тому удалось скрыться. «Judeus quidem aufugit, et Papa sanatus non est» ^{note 7}, – так заключает Инфессура свое повествование.

Иннокентий VIII скончался двадцать пятого июля 1492 года.