Красивые, двадцатилетние

#ЭЭ1_1курс

Свобода! Кажется, к этому стремился главный герой, а по совместительству – автор книги. Хотя, тут сложно что-то сказать наверняка. Может, он не столько отпетая мразь со страниц «Красивых», сколько псих, попутавший правду и вымысел. Но, в любом случае, он всем своим видом показывает, что подсунул тут нам автобиографию. Но вернемся к свободе. Именно это слово хотелось мне вопить, когда книга кончилась. Потому что я была крайне рада освободиться уже от необходимости ее читать.

Полотно книги очень неопрятное и дырявое. То ли сборник рассказов, то ли личный дневник человека с алкогольной амнезией. Я не определилась, к чему это ближе. Со стилями тоже беда. Будто латали местами это полотно, чем придется. Он постоянно вот пишет, что у него не получилось стать писателем, и не надо было публиковаться. Ну… да!

Все начинается с Польши, в тот момент, когда она была «оккупирована Советским Союзом». Я сейчас не хочу касаться политики и отдельных исторических личностей – хоть убейте, что бы там автор не утверждал, книга не про это. Но всякий раз, встречая отсылку «наши раздражительные братья», испытывала желание ответить человеку не толерантной цитатой из кино «Брат». Весь этот польский период автор у меня активно ассоциировался с другим писателем, тем, что написал книгу про Майка Науменко. Много грязи, желчи, алкоголя, а виноват во всем Советский Союз. Ну… гм. А описание его сотрудничества с органами (товарищ, вроде как, был под давлением и писал то ли вымышленные, то ли не очень вымышленные доносы, называя это своей лучшей литературной практикой) напоминает потуги рокеров позднего совка, которые вели священную войну с ветряными мельницами. Эдакий неуловимый Джо. В общем, товарищ жалок. Либо жалок, потому что плохой писатель, либо жалок, потому что вот эти плохо подкрепленные намеки на «могущественного врага» и «тайные страдания» всегда выглядят жалко.

Потом чувак сбежал. И вечеринка пошла в полную силу. Алкоголизм остался с ним, но прибавились садистские наклонности, заказные убийства, сутенерство, доведение до самоубийства, пренебрежение к людям в целом и женщинам в частности, убийства собак и какое-то идиотское оправдание тем, что у него «светлое чувство» к умершей женщине. Ее жизнь, кстати, он целенаправленно прое..л. Мотивировал это тем, что это потому, что он ее, дескать, сильно любил.

Если уж говорить про страдания, без которых вроде и не о чем писать – их у него было предостаточно, в жарком Израиле, например. Есть где развернуться! Но снова он орет через вату – невнятно и глухо. Потом внезапно впадает в настроение «Майк Хаммер», а то вдруг ударяется в псевдобрутальную лирику. У меня тут снова случилась ассоциация. В интернетах люди развлекаются, одеваясь тщательно и стильно, фотографируя себя и собирая похвалы и критику своего образа. Я как-то регулярно наблюдала одну даму, которая одевалась, будто в темноте, и выставлялась с видом «это эклектика, плебеи», но при этом страшно стеснялась смотреть в камеру. Вот товарищ со своим несуразным смешением разноплановых абзацев для меня выглядит так же.

В общем и целом, эта проза, как по мне, слаба, беспомощна, небрежна. Ни о чем, ни зачем, и не то, чтобы хорошим языком. Часто я ловила себя на том, что вдруг догадывалась – ах, это он не сдюжил показать скрытое отчаяние, а тут пытался так изобразить апатию. Или там, сыграть на контрасте. А получилось как у Кисы с Остапом – без подписи и не угадаешь, что это был Сеятель. А, еще он, кстати, нытик и зануда. Для такого содержания книга неоправданно длинна. Я прямо теряюсь, что еще про него сказать – слишком уж однобокий наезд у меня получился. Вроде бы и не совсем безнадежен. Если бы работал – наверное, мог бы писать. Но, может и нет. Например, «горький юмор» у него такой натужный, что видно – извелся, изобретая шутки, аж не смешно. Его вот с Довлатовым сравнивают. Может быть. Для меня Довлатов так же от натуги не смешно шутит.

Кстати вот. Минутка юмора. Только начав читать книгу, я напоролась на цитату, за личный характер которой пообещала было простить автору все: «Книги можно писать, только если ты начисто потерял стыд; писательство – штука более интимная, чем постель». Примерно то же самое я кричала как-то в трубку в ночи, адресуясь к назначенному в тот день на должность любви всей жизни. Но мне было 16, и я думала, что могу стать писателем. Такое милое воспоминание из детства. Потом-то я поняла, что это страшная своей банальностью пошлость. А товарищ, видно, не понял. Но все равно, такое попадание, было, подкупило меня, но… Но потом у товарища случилась ненависть к собакам. И тут – извиняйте. Максимум, что я могу для него сделать – не вешать красный уголок. Как можно не понять, что пес, тянущий на 80 кг живого веса, хочет только, чтоб его погладили, если он отчаянно машет хвостом и деликатно тыкается мокрым носом? В общем, я предвзята к тем, кто не любит собак.

А если серьезно, товарищ говорил, что делает все ради того, чтобы запечатлеть в веках и на страницах тот мир, ту страну. А запечатлел только прерывистый путь алкоголика. Грустно.

Читать эту книгу было приятно и мучительно одновременно. Мне иногда нравится такой легкий стиль повествования, похожий на дневниковые заметки, без лирики и пространных описаний. Однако, мысль “это все, конечно, замечательно, но давай отложим до завтра” не покидала ни на минуту.

Меня давно интересовал вопрос: насколько обоснованы антироссийские настроения в Польше? Автобиографическая книга Хласко оказалась полезна для понимания этого момента. Польше “посчастливилось” располагаться между Европой и Россией (СССР, Российской Империей), так исторически сложилось, что все желающие напасть на нас сначала топтали Польшу, а на обратном пути уже мы дотаптывали. В прошлом веке этой стране пришлось, как минимум, дважды сыграть роль разменной монеты в большой политической игре других государств. Все это не могло не наложить отпечаток на то, что можно назвать менталитетом нации. Марек Хласко представитель поколения, которое пережило две оккупации одну за другой, сначала нацистскую в детстве, потом советскую. Жизнь под гнетом “освободителей”, в навязанном социалистическом строе, была настолько душна и мерзка для творческой молодежи, что многие пытались вырваться в западные страны. Мареку это удалось, но принесло ли счастье?

Книгу можно условно разделить на три части: мытарства на родине, мытарства на чужбине, несколько рассказов на основе жизненных впечатлений.

Автор саркастически, с неприкрытой ненавистью, критикует лицемерную коммунистическую риторику при существовании застенков и лагерей, называя русских “нашими раздражительными братьями” (теперь принято говорить “вежливыми”). Меня не на шутку возмутила фраза, что Польша кончилась в 1945 году словами Левитана об освобождении Варшавы от немецко-фашистских захватчиков. Вы же там блаженствовали под немцами, простите, что прервали. Но поразмыслив, пришла к выводу, что тут, возможно, имеется ввиду, скорее всякое прекращение сопротивления и самостоятельности, молчаливая покорность судьбе. Проблема, собственно, была не в том, что русские пришли, а в том, что они остались.

После выезда из соцлагеря жизнь Хласко не сделала крутого виража. Никто его не ждал с распростертыми объятиями. Середину книги можно назвать путеводителем по эмиграции. Автор дает несколько вполне себе практических советов, как попасть в психушку, если умираешь с голода, в каких странах тюрьмы лучше и как себя там вести, будешь ли ты востребован как жертва режима, стоит ли становится сутенером в священном городе Иерусалиме и много другой, довольно своеобразной, но, увы, уже не актуальной информации.

Для меня рассказы “вытянули” всю книгу. В них много трагизма повседневности, щемящей грусти, безысходности. Бунтарь Хласко, как зверь выросший в неволе и выпущенный в дикую природу, не смог нигде найти себе место. Он покончил с собой в эмиграции. Эту книгу сложно кому-то рекомендовать, она бессюжетна и язвительна, затрагивает малоприятные темы безумия, алкоголизма, неприкаянности в этом гротескном мире, но может помочь лучше понять ХХ век, который катком прошёлся по миллионам жизней красивых, двадцатилетних, убивая тела и калеча души.

#ЭЭ1_1курс Основные понятия эстетики

Марека Хласко мне посоветовала почитать знакомая из Польши, с которой мы были волонтёрами в Израиле, прошлым летом. И его автобиографический роман дожидался меня почти год. Меня ещё тогда удивило то, что с польской литературой я очень плохо не знакома, разве что когда-то всплывало имя Болеслава Пруса.

К Хласко кто-то прикрепил ярлык "польский Довлатов", что странно, так как справедливее было бы назвать Довлатова "русским Хласко", но и тут возникает вопрос о том, насколько их стили похожи. Но это дело лучше предоставить знатокам и того, и другого.

Даже по прочтении романа, польский писатель остался для меня загадкой. Отличить правду от вымысла в книге очень сложно, а может и не нужно, ведь автор не раз напоминает читателю о том, что "в прозе главное - не факт, а правдивый вымысел". Но эта загадка не помешала мне создать голове свой образ Марека Хласко.

Образ этот угловатый, как картины кубистов, и трагичный. Он - бунтарь и скиталец, нервный и ходящий по краю. Про него можно выразиться и грубее - уголовник, алкоголик и псих, но что-то не вяжется, несмотря на то, что он сидел в тюрьмах и помещался в психиатрические клиники разных стран. Он мчится по ухабистой и опасной территории жизни прямо к обрыву, зная об этом и даже желая слететь в небытие. Он из тех, кто до боли чувствовал реальность, переживал её и не мог в ней существовать, кто не мог быть ни на родине, ни в эмиграции. Первая глава романа называется "Шнурочки, ремешок, галстучек". И в этом уже почувствовалось многое - уменьшительно-шуточно, но вместе с тем и саркастично, презрительно, а в контексте - тюремная тематика. Ведь все эти шнурочки, ремешки и галстучки забирали у осуждённых, дабы не вешались. А Хласко как будто всё время в мыслях тянется к этим шнурочкам, ремешкам, галстучкам, чтобы всё туже и туже затягивать петлю.

"Красивые, двадцатилетние" - своеобразный портрет художника в юности, то как формировался писательский стиль. Только автор сам достаточно пренебрежительно относится к своему творчеству, но удивительно как в этом пренебрежении ярким цветом горит и высокомерие.

Хласко не гениален и его талант писателя тоже может ставится под сомнение. Начиная читать, я вообще поставила вердикт посредственности, но чем дальше, тем больше меня захватывало и волновало происходящее в жизни и душе автора и его эпохи. С художественной точки зрения это не шедевр, но эта нездоровая живость, какая-то дёрганность и истеричность заставили проникнуться. Более того, роман многогранен. Это не только автопортрет писателя, но также и портрет эпохи и польской коммунистической действительности.

Большой пласт в романе занимает такое явление, как доносы. Хласко сам был профессиональным доносчиком, и он описывает сам процесс возведения этого жанра в искусство. И даже кое-где мелькает мысль, а не лучшее ли это из того, что написал автор.

На протяжении повествования можно узнать море польских имён из самых различных сфер - писатели, журналисты, режиссёры, политики и чиновники. Но необязательно знать все встречающиеся фамилии, даже без этого знания можно прочувствовать всю боль и авторское отчаяние и состояние народа. Это не что-то совершенно новое, ведь кто из нас не читал про коммунизм. Но весьма интересно посмотреть на это с польской точки зрения, на отношение к Советскому союзу и к Соединённым штатам, на тех самых красивых, двадцатилетних и что делала с ними действительность. Очень чувствуется "польский комплекс", когда автор заявляет, что у Польши в любом случае шансы на удачу невелики. "Русская книга, даже самая слабая, всегда будет пользоваться в тысячу раз большим успехом, чем хорошая польская". Но сам комплекс не только литературный, а касающихся всех сфер, и не только сравнение с Россией, но и с Америкой, и с Западной Европой. Поляки чувствуют себя никому ненужными, отвергнутыми. Даже польские евреи не могли тогда чувствовать себя принятыми на территории Израиля.

Эта книга - страдание и тоска по своей трудной молодости, которая была похожа на мыльный пузырь, по родной стране, которая делала из людей загнанных лошадей, после чего оставалось только одно, по чему-то светлому, доброму и совершенно недосягаемому, по невозможному счастью. Эта книга - смех, рождённый презрением к себе, когда реальность настолько страшна, что люди не в состоянии поверить в правду.

Те "красивые, двадцатилетние" уже успели прожить свой век, состариться и уйти, и всё же хочется сегодня смотреть с надеждой на "красивых, двадцатилетних" этого десятилетия.

#ЭЭ1_1курс (Основные понятия эстетики)