Книга Песнь камня онлайн - страница 2

Глава 2

И вот так нас доставляют в замок. Я не думал вновь увидеть его так скоро; на самом деле почти надеялся не видеть его больше никогда. Чувствую себя глупо, будто человек, который долго и сердечно прощался с близким другом на станции и затем обнаружил, что они по недоразумению едут в одном поезде. И все же, когда грузовики сворачивают с дороги и оставляют позади вереницу беженцев, я спрашиваю себя, какой прием нас ждет. Мы подъезжаем, и я высматриваю дым, опасаясь, что вчерашние солдаты разграбили наш дом и предали его огню. Но пока в небе над деревьями, окружающими замок, лишь серые облака, плывущие с севера.

По дороге лейтенант исследует экипаж и находит много такого, что приводит ее в восторг. Я оглядываюсь, как раз когда она обнаруживает у тебя в ногах шкатулку с драгоценностями; ты наклоняешься и прижимаешь шкатулку к груди, но она высвобождает ее из твоих рук, мягко хмыкнув, ласково предостерегая; думаю, это ломает твою оборону так же бесповоротно, как ее превосходство в силе. Она изучает каждую вещицу по очереди, некоторые восхищенно примеряет на грудь, на запястье или на пальцы, а потом смеется и возвращает шкатулку тебе, оставив лишь одно колечко из белого золота с рубином.

– Можно мне взять? – спрашивает она тебя. Коляска с грохотом подскакивает на выбоине, и я вынужден смотреть вперед; головой ты прижимаешься к моей пояснице; я дергаю вожжи, отводя кобыл от череды рытвин на дороге. Я чувствую, как ты киваешь.

– Спасибо, Морган, – говорит лейтенант, в голосе – полное удовлетворение.

Она, похоже, на несколько минут задремывает (ты касаешься моей спины, чтобы я посмотрел, и улыбаешься, кивая на нее; ее голова вяло подпрыгивает). Я не так уверен; по-моему, лицо лейтенанта не абсолютно спокойно, не такое, что обычно бывает у по-настоящему уснувших людей. Может, наблюдает за нами, искушает, ждет, что мы станем делать.

Но может, и нет – вот она просыпается, озирается, спрашивает, где мы, и вытаскивает из гимнастерки маленькую рацию. Коротко говорит в нее, и грузовики впереди, рыча, останавливаются на дороге. Я пристраиваю экипаж прямо за ними; джип замирает у нас в хвосте. Мы примерно в полукилометре от подъездной аллеи, что прячется за поворотом под мокрыми и темными древесными скелетами.

– Там есть сторожка? – тихо спрашивает она. Я киваю.

– Есть другая дорога или грунтовка, в объезд сторожки?

– Не для грузовиков, – говорю я.

– Джип?

– Думаю, да.

Она быстро встает, отчего экипаж сотрясается, глядя на тебя, касается фуражки, затем кивает мне:

– Вы покажете дорогу. Возьмем джип. – Ты глядишь с ужасом и протягиваешь ко мне руку. – Коленка, – зовет наша лейтенант одного из сидящих в джипе. – Присмотри за лошадьми.

Лейтенант отдает людям в грузовиках приказы, которых я не слышу, потом прыгает в джип, садится за руль. Парень на пассажирском сиденье держит оливкового цвета трубу диаметром с водосточную и длиной метра полтора. Видимо, реактивный гранатомет. Я зажат сзади между металлической подставкой пулемета и толстым бледным солдатом, от которого несет сдохшей неделю назад лисицей. У нас за спиной на кромке кузова скрючился четвертый солдат; он придерживает тяжелый пулемет.

Мы сворачиваем на узкую лесную тропу, что огибает старое поместье сзади и идет вдоль откоса, окаймленного мокрым хвойником. Нависающие деревья и кусты местами образуют тоннель, и пулеметчик тихо ругается, пригибаясь, когда цепкие ветки пытаются выдрать оружие у него из рук. Тропа добирается до ручья, что впадает в ров. Мост сгнил, для джипа слишком хрупок, балки перекошены и шатки. Лейтенант оборачивается ко мне, на ее лице постепенно проступает разочарование.

– Мы уже близко, – говорю я, понизив голос. Киваю, – Прямо за гребнем; оттуда все видно.

Она следит за моим взглядом, затем тихо говорит солдату с пулеметом:

– Карма, бери пушку. Пошли.

Похоже, она имеет в виду и меня. Мы оставляем джип без присмотра и впятером – лейтенант, я, человек с гранатометом, толстый бледный солдат и тот, кого она назвала Карма, – в руках у него пулемет, вокруг талии обмотаны тяжелые на вид ленты, – переходим мост и взбираемся на крутой берег на той стороне. От гребня за кустарником начинаются замок и сады. Отсюда отличный обзор. Лейтенант берет маленький полевой бинокль, наставляет его на наш дом.

Сверху выливается краткий ливень, капли вспыхивают в последних косых лучах, что прорываются из-под дождевых облаков, лавиной надвигающихся с севера. Гляжу на свой дом – его укутывает золотая пелена ветра и дождя, – пытаюсь увидеть его чужими глазами; скромные зубчатые стены, невелик; стерт веками, изящен в кольце воды, окружен лужайками, изгородями, дорожками гравия и пристройками. Древние стены – когда-то проколотые лишь бойницами, уже давно переделанными в окна побольше, – медового оттенка в этом красно-розовом свете. Он кажется мирным и, однако же, при всем архитектурном изяществе, каким-то слишком крепким для наших зверских непочтительных времен.

Погруженное в это неразборчивое варварство, все, что стоит гордо, напрашивается на снос – так непокорный крик лишь быстрее заставляет ладони сосредоточиться на горле, сдавить эту подвижную ниточку воздуха, на которой мы только и болтаемся в жизни. Стойкость в наши оголтелые дни достигается единственно малым достоинством и банальностью; она – в униформности, если не в униформе, вроде того косяка перемещенных лиц, в который мы пытались влиться. Порою величайшая защита – в нижайшем поклоне.

Пока, во всяком случае, в замке все спокойно; никакого дыма, никаких караулов на зубчатых стенах" не развевается флаг, не горят огни, и ничто не движется. На лужайках перед домом – по-прежнему палатки: деревенские, уже пострадавшие от домогательств вооруженных банд, решили, что близость замка гарантирует им какую-то безопасность. Над палатками тихо вьется дымок.

По-моему, никогда еще замок не казался мне таким прекрасным, пусть им распоряжается одна шайка грабителей, а я вынужден помогать другой, еще решительнее стремящейся им завладеть.

Земли вокруг него – другое дело; еще до разграбления нашими приблудными беженцами – что вырубали леса на дрова, а у нас на лужайках рыли выгребные ямы – поля, леса и парки истощились, пришли в упадок, в запустение. Два года назад мы лишились управляющего, а я не нашел в себе сил занять его место: управление поместьем всегда вызывало у меня лишь отстраненный интерес. Постепенно остальных работников так или иначе забрала война, и неукротимая природа принялась восстанавливать свою старую власть над бременем наших земель.

– Там, в конюшне, – шепчет лейтенант под топот дождевых капель по листве, – те два вседорожника.

– Наши, – отвечаю я. Мы оставили их там, а Двери конюшни не заперли, понимая, что, если запирать, ущерб будет только больше. – Правда, мы Двери вот так не открывали.

– То дощатое здание, за гаражами, – говорит лейтенант. – Это котельная?

– Да.

– А топливо для нее? – Она смотрит с надеждой.

Только у нас под экипажем.

– Резервуар пересох месяц назад, – отвечаю я вполне правдиво. Экономя последние бочки с соляром, мы для освещения пользовались в основном свечами, а для обогрева – очагами; и кухонные плиты умеют жечь дерево. Камины и лампы на пропане у нас тоже были, но последний баллон мы сожгли в ночь перед отъездом.

– Хм-м, – говорит наша лейтенант, когда стоящий подле солдат толкает ее локтем и тычет пальцем в сторону замка. Мы видим, как из конюшни появляется мужчина – еще один ополченец, насколько я понимаю, – ставит на заднее сиденье все-дорожника канистру, а потом уезжает за угол к фасаду замка, так, что нам не видно.

– Топлива много в машинах? – тихо спрашивает лейтенант.

– Только то, что мы не смогли слить, – отвечаю я.

– Заехать в замок на машине можно?

– На ваших – нет, – говорю я. – Слишком высокие. Там внутренний дворик, места достаточно, чтобы развернуть что-нибудь вроде джипа.

– И подъемного моста нет? – спрашивает она, глядя на меня. Качаю головой. Она слегка улыбается. – Зато вы, кажется, упоминали ворота, да, Авель?

– Хлипкие, чугунная опускная решетка. Сомневаюсь, что помешает…

У лейтенанта щебечет рация. Она рукой останавливает меня и отвечает, слушает, потом шмыгает носом.

– Да, если сможете сделать чисто. Мы на холме прямо за замком.

Убирает аппарат.

– Любители, – она ухмыляется и качает головой. – В сторожке никого нет. – Смотрит на человека, стоящего рядом. – Психопат – за деревьями у дороги, вон там, – сообщает она. – Говорит, машину грузят только двое. Ничего тяжелого не видно. Он готов открыть огонь, потом один грузовик и джип прорываются к фасаду. Прикрой их. – Поворачивается ко мне. – Это не солдаты, – говорит она с видимым отвращением, – это просто мародеры. – Качает головой, затем убирает бинокль и берется за винтовку, поднимает ее и прицеливается. – Умеретьбы, – обращается она к солдату с реактивным гранатометом. – Оставь это. Пока я не скажу, ладно?

Парень явно разочарован.

Позади замка раздается стрельба – оттуда, где аллея выходит из-под деревьев и взбирается на пологий склон к центральной лужайке. Какую-то секунду смотреть не на что, затем вновь появляется вседорожник – мчится от фасада обратно к конюшням. Машину заносит на гравии, задняя дверь болтается, еще открытая. Белая звезда трещины на лобовом стекле, и кто-то пытается выбить его изнутри. Винтовка лейтенанта внезапно рявкает, напугав меня; тяжелый пулемет, принесенный из джипа, открывает огонь, и я зажимаю уши. Вседорожник трясется, от него отлетают куски; он резко выворачивает. Похоже, переднее колесо погнуто – вседорожник почти опрокидывается в ров (какое-то мгновение пули взбивают высокие тонкие всплески в воде); машина поворачивает в другую сторону, сбрасывает скорость; на некоторое время выравнивается и врезается в угол конюшни.

– Стоп! – кричит лейтенант; огонь смолкает. Пар вертикально вьется над разбитым капотом.

Дверца водителя открывается, оттуда кто-то вываливается, ползет на четвереньках, затем падает.

Слышен звук другого мотора, снова стрельба перед фасадом, и тут появляется грузовик лейтенанта – он с ревом мчится по аллее прямо к замку. Огонь прекращается; грузовик скрывается из виду. Мы слышим, как он газует, потом совсем останавливается.

Дождь перестал. Несколько секунд тишины, и единственное движение – пряди пара над вседорожником. Затем крики и выстрелы. Лейтенант вынимает рацию.

– Мистер Ре? – произносит она. В ответ слышен треск. – А, Дубль, – что такое? – Слушает. – Хорошо. Мы подбили вседорожник; вышел из строя. Сейчас входим с холма сзади. Три минуты. – Убирает рацию. – Психопат поймал одного на мосту, – сообщает она. – В замке еще двое или трое, но грузовик вовремя прорвался к воротам; идем внутрь. – Забрасывает винтовку на плечо. – Узковатый, – обращается она к толстому солдату, с которым я делил заднее сиденье джипа. – Останешься здесь; пристрели любого, кто станет убегать, если это не один из нас– Толстый медленно кивает.

Пригнувшись, мы полубежим меж кустов и деревьев к садам. Из замка доносятся одиночные выстрелы. Сначала мы подходим к человеку, выпавшему из дымящегося и шипящего вседорожника. На пассажирском сиденье лежит мертвый мужчина: вся форма в крови, полчелюсти снесено. Водитель на земле еще стонет; под ним на гравий сочится кровь. Высокий неуклюжий парень с прыщавым лицом. Наша лейтенант садится на корточки, хлопает его по щеке, пытается добиться чего-то осмысленного, но тот в ответ лишь скулит. Наконец она подымается, раздраженно качает головой.

Стоя над раненым, смотрит на солдата с пулеметом – того, по имени Карма. Сняв каску, он вытирает лоб; он рыжий.

– Твоя очередь, – тихо говорит она. – Пошли, – обращаясь ко мне, а Карма водружает каску обратно, чем-то в пулемете щелкает и направляет дуло раненому в голову. Лейтенант широко шагает прочь, сапоги хрустят по гравию.

Я поспешно отворачиваюсь и следую за ней и за солдатом с гранатометом, между лопатками странное напряжение, словно тоже готовлюсь к coup de grace *. И все равно подпрыгиваю от одинокого звучного выстрела.

* Последний удар, прекращающий страдания (фр.) . – Здесь и далее прим. переводчика.

Мы, ты и я, стоим во внутреннем дворе у колодца. Оглядываемся. Мародеры почти ничего не испортили. Лейтенант допрашивала старика Артура – тот предпочел остаться в замке и не ехать с нами – и выяснила, что эти люди приехали всего часом раньше; едва они начали грабеж, явилась наша храбрая избавительница. Теперь наш дом принадлежит ей.

Ее люди повсюду носятся, точно дети с новой игрушкой. Поставили часовых на стены, еще одного – в сторожку; осмотрели ворота замка и опускную решетку – новую, чугунную; скорее украшение, чем зашита, но они все равно довольны, – а теперь обследуют подвалы, кладовые и комнаты; слуги наши – удивленные, смущенные – получили указание солдатам не препятствовать, чего бы те ни захотели; все двери отперты. Солдаты – впрочем, большинство теперь кажутся мальчишками – выбирают себе комнаты; судя по всему, они останутся не только на выходные.

Два джипа припаркованы во дворе, грузовики – снаружи по ту сторону рва, возле каменного мостика; экипаж вернулся в конюшню, лошади – в загон. Деревенские, разбившие лагерь на лужайке и с приближением мародеров бежавшие, осторожно возвращаются в палатки.

Лейтенант появляется в дверях главной башни и вальяжно шагает к нам; на ней новый китель – алый камзол, перетянутый сияющими золотыми шнурами и украшенный орденскими лентами. В руке – бутылка нашего лучшего шампанского, уже открытая.

– Ну вот, – говорит она, оглядывая стены двора. – Вреда немного. – Она улыбается тебе. – Как вам мой новый костюмчик? – Кружится перед нами; алый камзол разлетается.

Она застегивает пару пуговиц.

– Вашего деда или вроде того? – спрашивает она.

– Какого-то родственника; не помню, кого именно, – невозмутимо отвечаю я, а старик Артур – бесспорно, самый почтенный из наших слуг – появляется в дверном проеме с подносом и медленно продвигается к нам.

Лейтенант снисходительно улыбается старику и жестом дает понять, что поднос следует поставить на капот джипа. На подносе три бокала.

– Спасибо… Артур, правильно? – говорит она. Старикан – пухлый, краснолицый, в очках, на голове редкая желтоватая поросль, – похоже, сбит с толку; он кивает лейтенанту, затем кланяется и что-то бормочет нам, мнется и удаляется.

– Шампанское, – смеется лейтенант, уже наливая; кольцо, которое она у тебя забрала, у нее на левом мизинце; оно звякает о зеленую бутылочную толщу и тонкие ножки фужеров.

Мы берем бокалы.

– За приятный привал, – говорит она, чокаясь с нами. Мы отпиваем, она заглатывает.

– И все же как долго вы намерены оставаться с нами? – спрашиваю я.

– Некоторое время, – отвечает она, – Слишком долго в пути, живем в полях и сараях. Ночуем в не-догоревших развалинах и отсыревших палатках. Надо бы сделать перерыв, навоевались; периодически достает, – Она болтает шампанское в фужере, смотрит на него, – Я понимаю, почему вы уехали, но мы такое место можем защитить.

– Мы не могли, – соглашаюсь я, – Поэтому предпочли уехать. Сейчас вы нам позволите?

– Вам здесь теперь безопаснее, – отвечает она. Я гляжу на тебя.

– И все-таки мы бы хотели уехать. Вы позволите?

– Нет, – вздыхает лейтенант. – Я хочу, чтобы вы остались. – Пожимает плечами, оглядывает свой великолепный китель. – Таково мое желание. – Поправляет манжету. – У офицерского чина есть свои привилегии. – Она оглядывается, и на краткий миг ее улыбка почти ослепительна. – Мы ваши гости, вы – наши. Мы охотно стали вашими гостями; насколько вы желаете быть нашими – дело ваше. – Снова пожимает плечами. – Но так или иначе, мы намерены остаться.

– А если кто-нибудь заявится с танком – тогда что?

Она пожимает плечами:

– Тогда придется уйти. – Она пьет и, перед тем как проглотить, секунду полощет рот вином. – Но сейчас вокруг мало танков, Авель; тут, в окрестностях, организованного сопротивления или еще чего-нибудь совсем немного. Очень неустойчивое положение у нас сейчас, после всей этой мобилизации, и кампании, и обвинений, и истощения, и… она беззаботно машет рукой, – просто всеобщий упадок, по-моему. – Она склоняет голову набок. – Когда вы в последний раз видели танк, Авель? А самолет, а вертолет?

Я на миг задумываюсь, затем просто согласно киваю.

И чувствую, как ты смотришь вверх. Хватаешь меня за руку.

Мародеры; трое, которых наши ополченцы обнаружили в замке. Сдались после нескольких выстрелов, и лейтенант, видимо, их допрашивала. Теперь они наверху, на крыше, полдюжины солдат лейтенанта гонят их к переходу из башни над винтовой лестницей. У этих троих мешки или капюшоны на головах и веревки на шеях; они спотыкаются – судя по всему, их избивали; из-под темных капюшонов доносятся то ли всхлипы, то ли мольбы. Их ведут к двум южным башням замка, что сбоку от главных ворот смотрят на мост и ров, на центральную лужайку и аллею.

Твои глаза распахнуты, лицо побелело; рука в перчатке сильнее стискивает мою. Лейтенант пьет, пристально наблюдая за тобой с каким-то холодным и оценивающим выражением. Затем – ты не отрываешь взгляда от шеренги мужчин на каменном горизонте – ее лицо оживает, расслабляется, почти веселеет.

– Пойдемте в дом, а? – Она берет поднос – Холодает, и, похоже, будет дождь.

Когда мы заходим внутрь, юношеский голос наверху зовет маму.

Лейтенант отправляет нас в одно крыло – чтобы никуда не упорхнули. Мы взаперти обедаем хлебом и солониной. В большом зале пленившая нас развлекает свои войска всем, что найдется в шумных кухнях замка. Как я и предвидел, павлинов они подстрелили. Я ожидал от наших гостей ночи дикого распутства, однако лейтенант – как шепотом сообщают нам слуги, которые под конвоем приносят еду и забирают тарелки, – приказала выставить двойную охрану, выдавать не больше одной бутылки вина на человека и оставить в покое прислугу, как и тех, кто разбил лагерь на лужайке. Видимо, в эту первую ночь она опасается атаки, а кроме того, ее люди утомились, у них не хватает сил на праздник – лишь на усталое облегчение.

Огонь полыхает в каминах, множеством свечей мерцают в зеркалах канделябры, садовые факелы, выдранные из земли во дворе, дымно горят на стенах или в вазах – бесстыдная карикатура на средневековье.

А наши мародеры – чьи жизни петлей сведены на нет и на ее длину укорочены – свисают с башен, выброшенные в вечерний воздух суровым предупреждением внешнему миру; может, добрая лейтенант надеется, что шаткость их положения пошатнет других. Им в компанию лейтенант со своими людьми подняли на флагштоке достойный штандарт; небольшая шуточка, объясняют они. Найденная ими шкура дохлого хищника, выслеженная во всеми позабытом коридоре, обложенная в пыльном чулане и наконец загнанная в угол скрипучего сундука. И вот старая шкура снежного барса развевается в сморщенном ливнем воздухе.

Позже, воспрянув духом после пиршества, лейтенант берет доверенных людей и отправляется на покинутые нами обезображенные равнины – поискать каких-нибудь трофеев, materiel* или людей – далеко в пронзенную факелами ночь.

* Боевая техника (фр.).