Книга Дети Снеговика онлайн - страница 8

1976

В народе говорили, что это холод загнал «желтые жилеты» в траву. На той неделе, на которую выпал День труда,^[26] мороз прошелся по деревьям, отщипывая от ветвей еще зеленые листья, и волнами погнал на юг стаи ошалевших дроздов и голубых соек. К середине месяца, когда пришло бабье лето, все клены и дубы стояли голые, а Марк Птица Фидрич валился с ног, задавшись целью выиграть двадцать геймов в свой грачиный сезон. (Ему это не удалось.) Мисс Эйр «соркестровала» экскурсию в бюро погоды седьмого телеканала, так что мы смогли объяснить родителям, что случилось с нашей достославной мичиганской осенью.

Невзирая на свой калибр, Спенсер записался на «футбол с флажком» и уговорил меня последовать его примеру, хотя я вообще никогда не играл. Он даже уговорил Терезу прийти поболеть на первую игру. Некоторые девчонки – и немало – регулярно ходили на такие матчи, одна-две даже играли, но Тереза была не из их числа.

Лигой руководил мистер Ланг, и он, конечно же, поставил Спенсера, Гаррета Серпайена и меня в одну команду. Он назвал нас «Миньоны Матильды» и выпустил в день открытия против «Эскадры» Гоблина. Игра проходила в безоблачный вторник на запасном футбольном поле под голыми деревьями.

Джон Гоблин произвел вбрасывание с центра, послав мяч над нашими головами, и потрусил по полю с товарищами по команде. Когда Спенсер дунул с мячом мимо двух своих ребят, они завизжали в один голос с болельщиками, но Джон вдруг напрягся, как парус на ветру, рванул через поле и, выдернув флажок из кармана Спенсера, бросил его на траву.

– Быстро бегаешь, мужик, – сказал он Спенсеру, притормозив, и похлопал его по спине.

– Ты еще быстрее, – с улыбкой ответил Спенсер, как будто ему было по барабану, и поэтому меня удивило, когда он тоже похлопал Джона по спине и выдал: – Но это тебе не поможет.

Во время этого обмена любезностями мы с Гарретом стояли на поле и проводили совещание игроков. Я следил за Спенсером и Джоном, но в то же время мельком поглядывал на Терезу, которая изучала небо, накручивая на палец черную ленточку. Она посмотрела на Спенсера с Джоном и тоже улыбнулась – как бы. Во всяком случае, я принял это за улыбку.

– Зачем ты это сказал? Хочешь его разозлить? – накинулся я на Спенсера, когда он к нам присоединился.

– Что это с тобой?

Я подумал, пожал плечами и ответил:

– Ничего.

Но на самом деле я уже понял – что, и от этого мне даже стало как-то приятно. Ведь у меня еще никогда не было сразу столько друзей, чтобы можно было кого-то из них ревновать.

– Бомбардируй Спенсеру, – раздавал указания Гаррет. – Мэтти, будешь отвлекать.

– В этом мне нет равных, – похвастался я.

Гаррет кивнул Спенсеру и подтвердил:

– Можешь ему поверить.

– Видишь, как он бежит? – сказал кому-то мистер Ланг за боковой линией. – Ноги как прибитые, правда?

Я понял, что он имеет в виду не Джона, хотя не был точно уверен, кого именно. Только я почему-то занервничал.

– На четвереньки! – скомандовал мне Гаррет. И когда раздался удар по мячу, я схватился за ногу. Парень передо мной застыл на месте. «А-а-а!» – заорал я, и Джон Гоблин тоже замер на долю секунды. Тогда я стрелой промчался мимо своего противника и, отбежав ярдов на пять от схватки вокруг мяча, гаркнул: «Сюда! Сюда!» – а защитник погнался за мной, обозвав меня «мудилой».

Спенсер тем временем на пять шагов обошел Джона и устремился к зоне защиты.

Гаррет Серпайен вообще-то отлично бросал мяч. Главное – чтобы он как можно дольше продержался в вертикальном положении. Когда счет доходил до трех «Миссисипи» и к Гаррету приближался нападающий, он обычно спотыкался и падал. Он начал спотыкаться, посылая мяч, и только по этой причине Джон Гоблин его перехватил.

Иногда мне кажется, что Джон перехватил бы его в любом случае. Он был самым быстрым бегуном, которого я видел (или по крайней мере, знал), к тому же самым ловким, и когда он подпрыгнул, чтобы перехватить пас, я понял, что недавняя бравада Спенсера – всего лишь пустой звук. Джон умел не только бегать и прыгать – он всё подчинял своей воле. В тот день мяч зависал в воздухе как будто специально для него, словно последнее яблоко на призрачном дереве. Он взял его одной левой, сделал два шага в сторону, и тут его атаковали «желтые жилеты».

Они налетели не тучей. Во всяком случае, я мог различить каждую осу в отдельности, когда они дюжинами взмывали в воздух, облепляя руки, икры и горло Джона. Он скорчился и повалился на землю. Но, оставаясь верным себе, мяча из рук не выпустил.

Через несколько парализующих секунд мистер Ланг рванул к нему, крича и размахивая руками. Осы его словно не замечали. И я вспомнил, что на Джона вечно валились несчастья. Во втором классе он получил открытый перелом при попытке залезть на проволочную сетку. В прошлом году у него был аппендицит. Теперь его покусали осы.

Спасатели унесли его с поля на носилках. В тот вечер сторож мистер Ариес притащил тонкую проволочную сетку и прикрыл ту ямку на поле, где гнездились «желтые жилеты». Потом залил сетку бензином и бросил на нее зажженную спичку. Пламя заполыхало с мягким гулом, похожим на эхо громового раската. Пока горел огонь, лужайка вся шуршала и шипела. Правда, тогда я ничего этого не видел, не слышал этих звуков, а о том, как уничтожают осиные гнезда, узнал, только когда наши соседи тоже обнаружили их на своих участках и подпалили.

Когда с футбольного поля убрели последние зрители, я вышел из своего месмерического ступора и увидел, что Тереза все так же сидит на трибуне, накручивая на палец ленточку. Я двинулся к ней и только тогда заметил Спенсера, который пробирался на соседнюю скамейку. Они одновременно обернулись и стали смотреть в мою сторону. Какая-то часть меня захотела тут же убежать, но не потому, что я разозлился, заревновал или что там еще, а потому, что тот день воскресил все мои социофобии, и видеть, как Спенсер и Тереза сидят там вдвоем, дерзкие, смышленые, взбудораженные, и ждут, когда я подойду, оказалось для меня гораздо мучительнее, чем видеть, как Джейми Керфлэйк и его сраные лакеи тычут в меня пальцами и покатываются со смеху. Мне было непривычно, что есть люди, которые могут смотреть в мою сторону и ждать, когда я подойду. Я не знал, как на это реагировать. В итоге я просто подошел и сел на нижнюю скамейку прямо под ними.

– Ого! – хмыкнул Спенсер.

Как только я уселся, Тереза встала и пошла прочь. Мы со Спенсером тупо смотрели ей вслед. Когда до нас дошло, что она не вернется, мы тоже тронулись с места и прошагали два квартала до мороженицы «Строе», ни слова не сказав друг другу, пока не пересекли парковку мини-мола.^[27]

– Похоже, она малость не в себе, – сказал Спенсер.

– Да уж.

По правде говоря, меня всегда поражало в ней то, что она была гораздо больше «не в себе», чем я, а это кое-что да значит.

Когда мы доели мороженое, Спенсер позвонил матери, чтобы она за ним заехала, а мне велел идти домой. Я сказал, что могу подождать, но он настаивал. Дескать, его мать не из тех женщин, с которыми можно знакомиться при случайных обстоятельствах. И я ушел.

На следующий день Джон в школе не появился, однако Спенсер с Терезой сели на свои обычные места, и мы продолжали обмениваться шутками, пикироваться и цеплять друг друга все более по-свойски.

В выходные моя мать собралась постричь траву, но вскоре, бросив газонокосилку, в панике влетела в дом, принеся на ногах несколько «желтых жилетов». Она чертыхалась и хохотала, корчась на диване, пока мы с Брентом отпаивали ее ар-си-колой, а отец извлекал жала, смазывал ранки бальзамом и увещевал ее точно таким тоном, которым он обычно разговаривал с проводками, когда мастерил стерео. Остаток утра я просидел на крыльце, слушая свирепое шипение «желтых жилетов», роившихся над ямкой на нашем газоне.

Я все еще сидел на крыльце, когда у нашей подъездной аллеи появились Фоксы: сам мистер Фокс и Барбара. Мистер Фокс был в джинсах и белой парадной рубашке, очень тесной в талии. Барбара плелась за ним в шортах. Загар у нее уже сошел, но не совсем, и воспоминание о том, как ее нога лежала на моей, отвлекло мои мысли от ее отца и от того, что мне в нем может нравиться.

– Доброе утро, Мэтти, – сказал мистер Фокс. В нем что-то изменилось. Не знаю, что именно.

Барбара выглянула из-за его плеча. Потом вяло улыбнулась.

– Вот, караулю осиное гнездо, – сообщил я, махнув рукой.

Отец открыл сетчатую дверь. Я увидел, как мать за его спиной приподнялась на локтях посмотреть, кто пришел.

Мистер Фокс явно поработал расческой. Даже на его теле волосы казались приглаженными. Глаза у него были не такие красные, как обычно, скорее даже розовые, цвета новой кожи вокруг болячки. Через несколько месяцев, подумал я, у мисс Эйр глаза, наверное, будут такими же.

– Я тут был на собрании алкоголиков, – сказал он отцу. – У меня есть поручитель, ну и все такое.

– Браво, Фил! – похвалил отец; в его голосе прозвучало радушие и облегчение.

Вздохнув, мистер Фокс потрепал меня по голове и направился в дом.

– Идешь, Барбара? – спросил он не оборачиваясь.

– Нет, – ответила она и села рядом со мной. Она пробормотала что-то еще, но я не расслышал. Что-то вроде: «Иди ты в баню!»

Когда они вошли, мистер Фокс спросил отца, нельзя ли оставить сетчатую дверь открытой. Барбара застонала и уронила голову мне на плечо. Ее черные волосы рассыпались по моей груди.

– Что, тяжело дома? – спросил я, млея от прикосновения ее щеки и волос. Она быстро выпрямилась.

– Теперь я вспомнила, почему ты мне понравился, – сказала она и погладила меня по спине. Потом пробормотала: – Тяжело у него дома. Даже не знаю, почему я еще здесь. Я ведь потому и уехала. Мне приходится выманивать его из постели, говорить, что все хорошо и что все будет хорошо, стоять у двери в ванную и сюсюкать с ним, чтобы он смог…

Она осеклась на полуслове. Я затаил дыхание, словно подслушивая взрослые разговоры о том, чего мне, может, вовсе не хотелось знать.

Из дома доносился голос мистера Фокса. Говорил, главным образом, он – путанно, бессвязно, как школьник, пересказывающий содержание книги, и ко мне вдруг незаметно подкралась грусть. Я смотрел на ос, на залитые полуденным солнцем деревья и крыши и представлял, как люди катаются по всему миру – Вьетнам, Африка, Ферндейл, – а потом снова закатываются в свой дом, как шарики в «Лабиринте»,^[28] а иногда мир переворачивается, и кто-то проскальзывает из старой канавки в новую, которая может привести либо опять к началу, либо к концу, но только не к выходу. Выхода вообще нет.

– Спой мне, – попросил я.

И Барбара, которая, я вдруг это понял, даже не заметила, что я прижался коленом к ее ноге – впрочем, я и так это знал, но до того момента был слишком мал, чтобы предаваться мечтам, – сказала:

– Давай. Только ты должен мне подпевать. По типу «зов – отклик». Вот так. – И для примера она пропела: – Йе-е, йя-ха-ха-ха-ха-а-а!

Барбара слегка прочистила горло и покрутила головой.

– Это о возвращении в деревню после удачной охоты, – пояснила она и улыбнулась, но улыбка получилась вымученная, как будто Барбаре было больно.

Первые несколько раз ей приходилось меня подталкивать, когда я пропускал свою партию, но вскоре я наловчился подхватывать. Мало-помалу мы вошли в ритм. Барбара нанизывала куплет за куплетом, и они трепались на ветру, как простыни на веревках, а я шел следом и пришпиливал их припевом. Куплеты оставались неизменными, но они меня очаровали, да и ее тоже. Мы все еще сидели на ступеньках, раскачиваясь в такт мелодии, когда на нашу подъездную аллею вполз джип доктора Дорети.

Обычно доктор Дорети не заглушал мотор, высаживая Терезу. Но сегодня он его выключил и вместе с Терезой и Спенсером спрыгнул на лужайку. Я и забыл, что они должны были приехать. Мы собирались навестить в больнице Джона, а потом отправиться в «Мини-Майкс», чтобы я мог всех обойти на своем «Мустанге».

– Я хочу познакомить тебя с моим другом Спенсером, – сказал я Барбаре, кивнув на джип. Меня распирало от гордости – ведь она увидит, что у меня есть чернокожий друг, – и в то же время я стыдился этого чувства.

– Не его ли отец пишет для «Крима»?^[29] – спросила она.

– А ты откуда знаешь? – удивился я, но Барбара не ответила.

Доктор размашисто зашагал прямо к нам, но на полпути Тереза оторвалась от Спенсера, ступила на газон и, согнув в коленях свои невероятно белые ноги, стала разглядывать «желтожилетников».

– Эй! – окликнул ее отец. По его лицу пробежала странная гримаса – то ли удивления, то ли страха, то ли чего-то еще – и тут же исчезла, быстро как тень.

Сидя на корточках и не обращая на него внимания, Тереза подняла глаза и самодовольно мне улыбнулась. Это самодовольство, как мне показалось, относилось к ее отцу. Я начинал пересматривать сложившееся у меня за многие годы впечатление об Объединенном фронте Дорети.

Барбара моментально умолкла и что-то пробормотала. Но на сей раз я все услышал. Она прошептала: «Вот стервоза!» И снова запела. Без моего припева ее мелодия закувыркалась в воздухе, цепляясь за сосны, а потом просто исчезла. Мистер Фокс, не переставая болтать, продвигался к выходу. Мама слезла с дивана и захромала вслед за ним, приговаривая:

– Очень приятно было увидеть вас таким, Фил. Приходите во вторник. Не забудьте захватить салат.

– Спасибо, Джо, спасибо, – повторил мистер Фокс отцу и вышел на улицу, покачивая головой; кадык у него дергался над волосами на шее, как будто он никак не мог что-то проглотить.

– Ну, привет, Фил, – сказал ему доктор Дорети, поднявшись на крыльцо. Мне он сказал: «Мэт!» – а Барбаре ничего не сказал. Барбаре он улыбнулся.

Она продолжала петь.

Мистер Фокс потрепал меня по голове. Руки у него дрожали. Я заметил, как он расправил плечи, и посмотрел на доктора, и мне вдруг показалось, что он сейчас ему врежет. Но он лишь сказал: «Дорети!», задержав на нем взгляд слезящихся глаз.

– Она что, колдует? – спросил Спенсер, плюхнувшись на ступеньку по другую сторону от меня и скрестив свои краснолапчатые ноги.

– Нет, это гриот,^[30] – ответил я.

Барбара замолчала. Не насовсем – только прервалась. Я поинтересовался, есть ли у этих песен конец.

– «Гри-о», Мэтти. «Т» не произносится, помнишь? А грио – это такой человек. Сказитель.

– Значит, ты грио? – спросил у нее Спенсер.

Она снова улыбнулась, и снова улыбка получилась вымученной. Ее взгляд запорхал по верхушкам деревьев. «А вдруг ей все-таки откроется выход», – подумал я.

Барбара поднялась и взяла отца за руку.

– До встречи, – сказала она, обращаясь главным образом ко мне, и они не спеша зашагали к дороге.

Доктор Дорети кивком попрощался с Фоксами и обернулся как раз в тот момент, когда Тереза медленно протягивала палец к осиному гнезду на газоне.

– Тер-Тер, девочка! Ну-ка марш оттуда! – приказал он.

Тереза отдернула палец, но не поднялась и даже не посмотрела в нашу сторону.

Очень часто, вспоминая Терезу, я вижу ее именно такой: как она, сидя на корточках спиной к нам, рассматривает что-то давно мне знакомое, но видит в этом что-то совершенно другое.

К моему удивлению, доктор Дорети принял приглашение моих родителей зайти выпить лимонаду. Не помню, чтобы он когда-нибудь бывал у нас дома. Приглашать-то его приглашали, но он никогда не заходил. В окно я увидел, как отец похваляется перед ним своими кургузыми динамиками на таких же кургузых подставках. Доктор лишь рассеянно кивал. Вряд ли из этих штуковин когда-нибудь польются дивные звуки. В отличие от масок доктора Дорети, они не служили никаким мифическим целям.

Через несколько минут родители вернулись к двери. Тереза все еще разглядывала осиное гнездо, а Спенсер побрел к дренажной канаве. В воздухе повисла какая-то тяжесть, затеняя все мрачным покровом. Никто из нас не горел особым желанием продолжать беседу. А Тереза вообще не отличалась разговорчивостью.

– Папаша меня как-то беспокоит, – заговорил доктор Дорети. – Диковат немного. Чем он занимается? Пишет для «Крима»? Но, по ее словам, он практически нигде не бывает, это правда? – Он бросил взгляд на меня, потом во двор, и мне вдруг показалось, что они говорят об отце Спенсера. Это меня покоробило и даже разозлило.

– Фил так всего боится, – сказала мама и хотела почесать ногу, но отец остановил ее, тронув за руку.

– Барбара тоже напугана, – вступил он.

То, что он заговорил о Барбаре, да еще и с доктором, мне тоже не понравилось. Было в этом что-то непорядочное, вроде предательства.

– Боюсь, в семьях алкоголиков это обычное дело, – констатировал доктор Дорети.

– По-моему, он крепко сел ей на шею, – сказал мой отец.

Доктор Дорети кивнул, но промолчал, а мама вздохнула и взяла отца за руку. Странно было видеть его участвующим в подобного рода дискуссии. Он никогда никому не перемывал косточки и не ходил в боулинг, редко звонил друзьям, да и вообще вряд ли признавал кого-то вне дома. Но иногда он говорил удивительные вещи. Так было и на этот раз.

– Она его распустила. Ей противно, но она все равно сидит при нем, а он никогда не прекратит…

– Она сама должна это прекратить, – тихо сказал доктор. – Ради самой себя. И как можно скорее.

Что примечательно, во время разговора взрослые точно так же обменивались взглядами со мной, как и друг с другом. Я чувствовал себя сильным – привилегированным. Мне еще не хватало восприимчивости, чтобы познать или постичь то преступное горько-сладкое удовольствие, которое мы зачастую испытываем при обсуждении близких друзей в их отсутствие. Но я его ощущал.

В ту осень мне иногда снилось – а может, грезилось, – как мед заливают бензином, поджигают, и он чернеет в огне. Мне снилось что среди нас витает что-то гигантское и невидимое. Прошлой зимой Снеговик похитил двух детей, мальчика и девочку. У него еще не было имени, но он существовал и словно оса носился в тревожном, голодном воздухе.