Книга Рыба, кровь, кости онлайн - страница 7

7

Через заднюю дверь мы попали на террасу первого этажа, выходившую в центральный сад, а потом спустились по ступенькам и почти сразу же утонули в зелени. Пробираясь через море влажных листьев, я следовала за мшистой тенью Салли по дорожке, запруженной бамбуковыми стеблями толщиной с руку. Еще больше бамбука пробивалось сквозь разбитую крышу оранжереи, схоронившейся среди деревьев, чьи листья были слишком велики, слишком упруги для здешнего климата, а из пересохшего бетонного бассейна с коричневым бордюром поднимался молчаливый фонтан в форме лотоса. Стоял тяжелый приторный запах, неестественный для октября, а вокруг были папоротники, похожие на страусиные перья, папоротники, чьи листья разделялись по краям и курчавились, как перманент старой дамы, папоротники размером с мою ладонь, и каждый стебель выглядел взлохмаченным и гибким, как тесьма, расшитая блестками. Я слышала шорох невидимых существ, роющих норы, и скрип ворот вдалеке.

– Это большой бамбук. – Салли остановилась, прислушиваясь. – Он шумит так на ветру. Странно, да?

В этом месте с легкостью можно было спрятаться, и, я уверена, многое здесь пряталось и многое исчезало; сад, подобный недоброму предчувствию, одно из тех дремучих мест, которые узнаешь из снов и мрачных сказок. Не то чтобы совсем уж пугающий, но чуждый и двусмысленный.

За тенями находилось более привычное пространство – заросший травой дворик, который разделяли четыре узкие дорожки, выложенные синевато-серыми, цвета глубокой воды камнями. На перекрестке стоял колодец с высеченной на нем надписью: «Се сады Эдема – войди и укройся навсегда». Едва заметные царапины возле слова «укройся» подсказывали, что каменщик прошлого века пытался исправить собственную ошибку: сначала он высек «скройся», и следы буквы «с» все еще можно было различить. Скройся навсегда. Я закрыла глаза и увидела фотографию, заложенную в одну из отцовских книг: двое детей в тележке, запряженной пони, а за ними расстилается сад, полный тайн. Мой сад, разве что за графитным занавесом черного бамбука должен бы угадываться индуистский монастырь.

Когда Робин нашел снимок, папа превратил все в шутку. Назвал его Садом Джека и рассмеялся, когда мы спросили, что он имеет в виду. Я не вспоминала об этой картинке годами. Почему мы так и не выпытали у отца, что это такое? Всегда кажется, что время для вопросов еще будет, но чаще люди умирают, так и не дав ответа на самые важные из них.

– Эта регулярная часть – остатки более раннего сада, – сказала мне Салли, – основана на персидских принципах, как говорит Мустафа.

– Кто такой Мустафа?

– Один из жильцов. Он называет это райским садом и говорит, что в Персии и Турции на перекрестке дорожек всегда есть вода. – Она произносит «въда», сильно ослабляя гласный.

– Дикая часть больше похожа на рай.

– Эдем после змея – так говорит Джек. – Она покраснела.

– Еще один сосед?

– Джек Айронстоун, племянник Алекс.

– Ты что, его знаешь?

– В прошлом году Джек часто приезжал к Алекс. Потом они поссорились. Алекс вечно со всеми ссорилась.

– Не с тобой, однако.

Она пожала плечами и быстро отвернулась.

Возможно, некое волшебство присутствует во всех огороженных садах, разросшихся без ухода, везде, где естественный порядок вещей начал выводить свой рисунок, но, мне кажется, сад Салли был единственный в своем роде. В окружении унылых жилых массивов, выдуманных политиками и счетоводами, которые никогда не включали зеленый цвет в свои уравнения, погребенная в железобетонной глуши, где даже трава казалась оскверненной, истертой бурой шкуркой, – полоска сада Салли казалась негативом с изображением затерянных городов майя, найденных в далеких джунглях: все, что осталось от исконного лондонского тропического леса после Войн за Место на Стоянке.

– Большие деревья, бамбук и все такое – это не мое, – объяснила Салли. Кости сада, как называл их ее друг мистер Банерджи, – колодец, живые изгороди, дорожки – существовали столько, сколько помнили себя здешние обитатели. – Но потом Алекс показала мне картинки индийских садов из своей библиотеки, и я взяла похожие растения у мистера Банерджи, а еще у Толсти и стала сажать их.

– Толстя?

Она указала на видневшиеся сквозь листву ворота дома номер пять.

– Толстяк, так называют его друзья с Ямайки, из-за его размера. Но Толстя совсем не толстый. – Она ухмыльнулась. – Он офигенный! И он выращивает офигенно большие овощи и тропические цветы.

– На таком клочке земли?!

Каждый отдельный сад был размером примерно с коврик. В Штатах мы назвали бы это двориками.

Она принялась рисовать план поместья, на ходу сообщая мне имена и биографии своих соседей и описывая их сады, увиденные мною мельком с террасы: сад Толсти ошеломлял буйством цвета; у Артура были кроличья клетка, пруд с золотыми рыбками и несколько сооружений, покрытых мхом, – Салли сказала, что это ежиные норы. Сад Мустафы, работника химчистки, представлял собой мозаичный дворик, где стояли кобальтово-синий деревянный стол и стулья, прямиком со стамбульского базара. Палисадник мистера Банерджи был засажен пышной зеленью риса-сырца; по всему двору миссис Пэйтел были натянуты бельевые веревки, и на них висели прозрачные занавеси сари всех цветов радуги – декорации, на фоне которых исполнял индийский танец целый кордебалет пластиковых фламинго.^[17] У семьи Уайтли были грядки с яркими цветами – дешевой рассадой из «Вулвортс»,^[18] – набор для барбекю и спущенный детский надувной бассейн. Семья Салли, жившая в номере первом, владела яростным железным садом из цепей, ржавых велосипедов и обломков чьих-то машин.

Мы миновали останки выращенных на шпалерах фруктовых деревьев, престарелых спутников огромного тиса, чьи побеги широко разрослись из полой сердцевины и сплелись в порыжевшее древо, как те металлические реки цвета хины, что пересекают старые торфяники. Сточный, подумала я, сточный ствол, удивляясь, откуда пришло ко мне это слово, не зная, верным ли оно было, понимая только, что оно напомнило мне о ручьях и протоках, стекающихся вместе, как ствол тиса. Нижние сучья нависшего над землей дерева подагрически опирались на маленькие надгробия давно умерших домашних животных. Во всяком случае, я решила, что это были животные – если только их хозяев не звали Дружок или Рекс.

– А вот самая тема, – сказала Салли, приглашая меня восхититься тремя кучами гниющих листьев неподалеку от тиса. – Мой компост. В этой части сада все всегда росло, как сорняки, – наверно, из-за моего компоста, он выщелачивает почву. – Тут она быстро изобразила смирение. – То есть вашего компоста.

– Нет, именно твоего. По мне, так это просто отбросы.

– Это потому, что там много всяких органических штук. Куриных перьев, например. Я достаю их у мясников и измельчаю в машинке, которую мне сделал Ник – Никхил, внук мистера Банерджи. – Она погрузила садовые вилы в центр одной из куч, и смесь издала влажное растительное чавканье. – А еще я всегда добавляю крапиву и окопник, потому что в них высокое содержание азота, ускоряющего процесс гниения.

– Наша верховная жрица органического садоводства поет литании богу компоста? – раздался позади нас мягкий, с легким акцентом голос.

Салли повернулась.

– Ник! Это Клер. Она переезжает в дом Алекс.

Мне хватило одного быстрого взгляда на Никхила Банерджи, чтобы убедиться: мое наследство, в конце концов, было не таким уж безнадежным.