Книга Бельэтаж онлайн

Посвящается Маргарет

МИРОВАЯ ПРЕССА И КОЛЛЕГИ АВТОРА О РОМАНЕ

Серьезно смешная книга. Маленькие вещи – шнурки, соломинки, беруши – после нее никогда не будут казаться прежними.

Салман Рушди

Книги Бейкера – это как обрезки ногтей.

Стивен Кинг

Неотразимый роман Бейкера – подлинная свалка жизни современного офисного работника... С непередаваемым остроумием и точностью герой в деталях и с отступлениями изучает те мелочи жизни, которые ведут к возникновению новых идей или помогают решить проблему. Элегантно манипулируя временем, рассказчик препарирует культурный слой тщательно и смешно. Одни сноски чего стоят...

Publishers Weekly

В «Бельэтаже» Николсон Бейкер воссоздает один день в жизни конторского служащего... вернее обеденный перерыв в жизни разума конторского служащего... Очень смешная книга – поистине одиссея примечаний.

Library Journal

Амбиции, выраженные в «Бельэтаже», так же грандиозны, как мелки навязчивые идеи. Из этого несоответствия проистекает рафинированный и увлекательный монолог, весь пронизанный замечательными шутками. Кроме того, книга полезна, поскольку в ней обсуждаются бумажные полотенца и способы надевания носков. Ее полюбил бы Энди Уорхол – он скупил бы весь тираж, просто для смеху. Всем остальным следует ограничиться одним экземпляром.

Independent

Блистательная гиперстильная комедия Николсона Бейкера современных манер возвещает появление истинного оригинала. Роман его – триумф интеллектуального шока. Шока от увиденного свежим взглядом.

Sunday Times

Бейкер – не просто умник, а умница, один из лучших, как убедится всякий, кто окажет себе услугу и прочтет этот роман. Великолепное начало.

The Face

Мистер Бейкер высвечивает невидимое в нашем мире с бритвенно-острой проницательностью и курьезным чувством юмора.

New York Times Book Review

Николсон Бейкер (р. 1957) – современный американский романист, чьи непривычные на первый взгляд романы повествуют о вещах причудливых и странных и подрывают сами основы традиционных методов построения сюжета. Бейкер – правнук известного журналиста, лауреата Пулитцеровской премии Рэя Стэннарда Бейкера (1870-1946), закончил Истмэнское музыкальное училище и колледж Хэверфорд по специальности «английская литература». Он – автор шести романов и нескольких публицистических книг, постоянно печатается в ведущих американских литературных журналах. В 2001 году Николсон Бейкер получил премию Национального круга литературных критиков. Живет с женой к двумя детьми на юге штата Мэн.

Николсон Бейкер яростно выступает против отказа библиотек от хранения информации на бумажных носителях, перехода на микрофильмы, уничтожения картотек и отправки старых книг и газет на свалки, считая, что библиотекари лгут обществу о критичности проблемы хранения бумаги и просто одержимы модными технологиями. В 1997 году в ознаменование этих попыток сохранить историческое наследие человечества ему была присуждена премия Джеймса Мэдисона «Свобода информации».

Веб-сайт поклонников творчества Николсона Бейкера: http://j-walk.com/nbaker/index.htm

Глава первая

Без нескольких минут час я вошел в вестибюль здания, где работал, и направился к эскалаторам, неся черный «пингвиновский» томик в мягкой обложке и белый пакет из универсальной аптеки «Си-ви-эс», запечатанный чеком на скрепке. Эскалаторы поднимались в бельэтаж, где располагался мой кабинет. Были они из породы открытых; пара знаков интеграла изгибалась и соединяла два этажа, которые обслуживала, без стоек или контрфорсов, испытывающих промежуточную нагрузку. В солнечные дни вроде сегодняшнего временный, более крутой эскалатор дневного света, образованный пересечениями возвышающихся стеклянно-мраморных объемов вестибюля, сходился с настоящими эскалаторами чуть выше их середины, вытягивался в сияющую иглу, которая падала на боковые панели из лоснящейся стали и дополняла длинным глянцевитым бликом каждый черный резиновый поручень. Когда поручни скользили по направляющим, блик слегка подрагивал – как те черные блестящие сектора, что катаются кругами по волнистому краю виниловых пластинок ^[1].

Приближаясь к эскалатору, я машинально переложил книгу и пакет из «Си-ви-эс» в левую руку, чтобы по привычке взяться за поручень правой. Пакет бумажно зашуршал, я взглянул на него и в первую секунду не мог вспомнить, что внутри, – мысль цеплялась за чек, скреплявший верх. Вот для чего нужны эти пакетики прежде всего, думал я: они оберегают от посторонних глаз покупки и в то же время оповещают мир, что вы ведете насыщенную, хлопотливую жизнь, полную неотложных дел. В сегодняшний обеденный перерыв я зашел в ресторанчик сети «Папа Джино», где бываю редко, за полупинтой молока, запить печенье, которое неожиданно для себя купил в прогорающей франшизе, соблазнившись возможностью посидеть пару минут на площади перед офисом, жуя лакомство, которое уже перерос, и читая книжку, я платил за картонный пакет молока, когда девушка (табличка сообщала, что ее зовут «Донна») замешкалась, чувствуя, что упускает некий элемент сделки, и спросила:

– Вам соломинка нужна?

В свою очередь я помедлил с ответом: а нужна ли? Интерес к соломинкам, кроме как для молочных коктейлей, я утратил несколько лет назад, кажется, в тот самый год, когда все крупные поставщики переключились с бумажного товара на пластмассовый, и мы вступили в эру неудобных плавучих соломинок ^[2]; впрочем, мне все еще нравились пластмассовые соломинки с коленцем, гофрированные шейки которых гнулись так, что их слегка заедало – в точности как суставы пальцев, если на некоторое время задержать их в одном положении ^[3].

Поэтому когда Донна спросила, нужна ли мне соломинка в дополнение к полупинте молока, я улыбнулся ей и ответил:

– Нет, спасибо. Лучше дайте маленький пакет.

– Ох, извините, – спохватилась она и торопливо полезла за пакетом под прилавок, трогательно разрумянившись и явно чувствуя себя растяпой. В магазине она работала недавно – это было сразу видно по тому, как она расправляла пакет: самым медленным способом, трижды подергав внутри пальцами-щупальцами. Я поблагодарил ее, вышел и задумался: и зачем я только потребовал пакет для одной-единственной полупинты молока? Не из некой абстрактной тяги к приличиям, желания скрыть сущность моей покупки от глаз общественности – хотя и этот мотив зачастую бывает чрезвычайно весомым, и в нем нет ничего смешного. Хозяева и хозяйки лавчонок знают в этом толк и инстинктивно прячут любой купленный предмет – коробку рожков, кварту молока, упаковку попкорна «Джиффи Поп», буханку хлеба – в пакет: они считают, что если жевать на улице неприлично, то и видеть еду следует только в помещениях. Но даже когда просишь что-нибудь вроде сигарет или мороженого, явно созданных для амбулаторного употребления, в таких лавках неизменно спрашивают: «В маленький пакет?», «В пакетик?», «Положить в пакет?» Очевидно, укладывание в пакет знаменует момент, когда право собственности на мороженое переходит к покупателю. В старших классах я часто сбивал с толку таких хозяев, которые машинально тянулись за пакетом для моей кварты молока – поднимал руку и услужливо предупреждал: «Нет, спасибо, пакет мне не нужен». И уходил, невозмутимо унося в руке молоко, словно толстый справочник, в который приходится заглядывать так часто, что он мне уже надоел.

Почему я умышленно пренебрегал условностями, если любил пакеты с раннего детства, когда научился расправлять большие и плотные, из супермаркетов, – ровно разглаживать складки, а потом похлопывать по свернутой середине каждой боковой стенки пакета, пока он не начинал корчиться сам собой, как раненый, и наконец опять становился плоским? В то время я оправдал бы свое презрение разглагольствованиями о никчемных расходах, свалках мусора и т.п. Но истинная причина заключалась в другом: в те годы я стал регулярно покупать журналы с цветными снимками голых женщин, причем по большей части не в мелких семейных лавочках, а в новых, безликих универсамах района, то в одном, то в другом. А в этих универсамах парни за прилавком порой жестоко, но с наигранной наивностью высмеивали ритуал «в пакет?», интересуясь: «Пакет для этого нужен?», и заставляли меня либо подтвердить нужду кивком, либо гордо отказаться, свернуть журнал с голыми красотками в трубочку и уложить его в велосипедную корзинку так, чтобы виднелась только предательская реклама сигарет на задней обложке – «“Карлтон” – ниже некуда» ^[4].

Вот потому-то я в то время часто отвергал пакеты для кварты молока в мелких частных лавочках, а на выходе являл всякому, кто захочет проследить за мной, что мне скрывать нечего; так я время от времени делал самые заурядные, безобидные семейные покупки. А на этот раз я попросил пакет для полупинты молока у Донны, чтобы наконец-то прояснить ситуацию для хозяев и хозяек, с радостью подчиниться условностям и даже просветить других, покамест несведущих клиентов «Папы Джино».

Но есть более примитивная и менее антропологическая причина, по которой я попросил пакет именно у Донны – причина, которую в ходе дальнейшего анализа на тротуаре я не выявил, но обнаружил позднее, шагая к эскалатору, ведущему в бельэтаж, и поглядывая на запечатанный пакетик из «Си-ви-эс», только что переложенный из одной руки в другую. Оказывается, мне всегда нравилось при ходьбе иметь свободную руку, даже если нести приходилось несколько предметов: нравилось дружески похлопывать ладонью по макушке зеленого почтового ящика «только для почтальонов», легонько мутузить кулаком стальные столбы светофоров – потому, что это по-настоящему здорово – касаться холодных пыльных поверхностей пружинистыми мышцами ребра ладони, и еще потому, что приятно, когда окружающие видят меня – парня в галстуке, но беззаботного и достаточно раскованного, чтобы уподобляться школьнику, который водит палкой по черным столбам чугунной ограды. Особенно мне нравился такой фортель: прошагать мимо счетчика на парковке почти вплотную к нему, чтобы казалось, что сейчас я врежусь в него плечом, но в последнюю секунду вскинуть руку так, чтобы счетчик скользнул у меня под мышкой. Но для всего этого нужна свободная рука, а в «Папу Джино» я заглянул, уже обремененный мягкой «пингвиновской» книжкой, пакетиком из «Си-ви-эс» и пакетом с печеньем. Можно, конечно, прижимать книгу к параллелепипеду полупинты молока с одной стороны, а верх хлипкого пакета с печеньем и пакетик из «Си-ви-эс» – с другой, чтобы одна рука осталась свободной, но тогда пальцы будут неловко растопырены, а стенки клеток – растянуты, пока я не преодолею несколько кварталов до офиса. А если уложить молоко в пакет, решение будет гораздо элегантнее: можно свернуть вместе верх пакета с печеньем, пакетика из «Си-ви-эс» и молочного пакета и держать их согнутыми пальцами, как ребенка за руку на прогулке. (Соломинка, торчащая из пакета с молочной картонкой, помешала бы скрутить пакеты – хорошо, что я ее не взял!) Тогда книгу я поместил бы между скрученными пакетами и ладонью. Так я и сделал. Сначала пакет из «Папы Джино» был жестким, но скоро от ходьбы бумага слегка смягчилась, хотя я так и не довел ее до абсолютно бесшумного состояния и мягкости фланели, как бывает, если протаскаешь с собой пакет целый день, и к возвращению домой его свернутый верх сомнется в мелкие складки, примет форму пальцев, так что не сразу рискнешь его развернуть.

Только сейчас, у подножия эскалатора, когда я взглянул на собственную левую руку, машинально удерживающую и книгу, и пакет из «Си-ви-эс», наконец закрепилось мое ничтожное озарение пятнадцатиминутной давности. Тогда оно еще не имело статуса знания, к которому предстоит вернуться позднее, и я напрочь забыл бы о нем, если бы вид пакетика из «Си-ви-эс», почти такого же, как пакет с молоком, не спровоцировал виброфлюиды сравнения. При тщательном рассмотрении даже такие несущественные открытия, как это, оказываются более весомыми, чем когда пытаешься представить их позднее. В нынешнем рассказе о событиях, произошедших несколько лет назад во время одного обеденного перерыва, удобнее было бы притвориться, что мысль про пакеты явилась ко мне целиком и сразу у подножия эскалатора, но на самом деле она была лишь последним звеном довольно длинной цепочки полузабытых и бессвязных впечатлений, наконец-то дошедших до точки, когда я впервые обратил на них внимание.

В запечатанном скрепкой пакетике из «Си-ви-эс» лежала пара новых шнурков.