Книга Лучше не возвращаться онлайн

ГЛАВА 1

Меня зовут Питер Дарвин.

Все задают мне один и тот же вопрос, поэтому я могу сразу сказать: нет, я не родственник знаменитого Чарлза.

На самом деле я урожденный Питер Перри, но Джон Дарвин, женившись на моей вдовствующей матушке, когда мне было двенадцать лет, дал мне, помимо многого другого, новую жизнь, новое имя, сделал из меня новую личность.

Я смутно помню дни моего далекого детства, которое прошло в Глостершире: с тех пор пролетело двадцать лет. И вот теперь мне, Питеру Дарвину, тридцать два года. Я приемный сын дипломата, и сам состою на дипломатической службе.

Сначала отчиму, потом и мне самому, подчиняясь непредсказуемым распоряжениям министерства, часто приходилось переезжать на место нового назначения. Так что все эти двадцать лет жизни за границей оказались разбитыми на трех четырехлетние промежутки времени, то яркие, то скучные. Я кочевал из Каракаса в Лиму, из Москвы – в Каир, потом в Мадрид. Жилье предоставляло министерство, однако, будь то квартирка в бетонном блоке или роскошный особняк, ни то, ни другое я не мог назвать своим домом.

Близких друзей у меня не было. Круг общения – представители местных органов власти, не получившие продвижения по службе. Другие дипломаты и их дети приезжали и уезжали. Ничто и нигде меня не держало, я был одиноким скитальцем, давно привык к этому и не сетовал на жизнь.

– Загляни к нам, если будешь во Флориде, – бросил на прощание Фред Хачингс, уезжая из Токио, чтобы принять консульство в Майами. – Погостишь денек-другой.

«Это твое „денек-другой“, – с досадой подумал я, – словно стрелка барометра, точно характеризует атмосферу наших взаимоотношений: умеренно теплую до прохладной».

Но вслух я сказал:

– Спасибо.

Он кивнул. Мы проработали вместе несколько месяцев и в общем-то ладили друг с другом. Но приглашение было не совсем искренним. Просто его, как и всех нас, специально учили быть вежливым.

Годом позже я получил неожиданное распределение: меня направляли в Англию, в Комиссию по делам Содружества при Уайтхолле.

– Неужто? – обрадовался отчим, когда я сообщил ему об этом по телефону. – Первым секретарем! Неплохо. Жалованье мизерное, зато сразу получишь небольшой отпуск. Нас навестишь. Мать по тебе скучает.

Итак, пробыв у них почти месяц, я отправился к месту моего назначения в Англию проездом через Майами. Из-за отложенного рейса я опоздал на пересадку, и мне предстояло целые сутки как-то убивать время. Вот тут я и вспомнил о приглашении Фреда Хачингса.

«Почему бы и нет?» – подумал я и, поддавшись минутному порыву, нашел его телефон в справочнике и позвонил.

Голос Фреда звучал неподдельно приветливо, казалось, он искренне мне обрадовался. Я представил его на другом конце провода: сорокалетнего, приземистого, веснушчатого, чересчур энергичного, с испариной на лбу, появлявшейся при малейшем нервном напряжении. Внезапно я вспомнил о наших весьма прохладных отношениях, но отступать было поздно.

– Вот здорово! – продолжал радоваться Фред. – Я бы пригласил тебя переночевать, да детишки приболели. Может, поужинаем вместе? Доедешь на такси до «Ныряющего пеликана», что на 186-й улице, это Северный Майами-Бич. Я буду ждать тебя там в восемь. Ну как, договорились?

– Отлично! – ответил я.

– Ладно-ладно. Всегда приятно повидать старых друзей. – Фред на всякий случай снова повторил адрес ресторана. – Мы там обычно обедаем. Постой… – Он вдруг оживился. – Двое наших друзей тоже уезжают завтра в Англию. Они тебе понравятся. Вдруг вы летите одним самолетом? Я вас познакомлю.

– Спасибо, – упавшим голосом сказал я.

– Не стоит. – Я ощутил, как он просиял на том конце провода, исполненный желания сделать доброе дело. – Ну, до встречи.

Я со вздохом повесил трубку, потом отправил вещи в гостиницу аэропорта, забронировал комнату на ночь и в условленное время подъехал, как и договаривались, к месту встречи.

Ресторанчик, с виду не такой претенциозный, как его название, тускло мерцал огнями в конце темного ряда магазинов. Место было малолюдным, однако у входа стояло около двадцати автомобилей. Я потянул на себя ручку открывающейся наружу двери, шагнул в маленькую прихожую и был встречен приветливо улыбающейся молодой женщиной, которая поинтересовалась:

– Ну, как дела сегодня? – так, будто мы много лет были знакомы.

– Прекрасно, – ответил я и спросил о Фреде. Ее улыбка стала еще шире: Фред уже прибыл.

Казалось, упоминание о нем было для девушки чем-то вроде приятного известия.

Фред сидел один за круглым столиком, застеленным кремовой кружевной скатертью поверх розовой. Ножи и вилки из нержавейки, розовые салфетки, простенькие стаканы, небольшие масляные лампы, гвоздика в овальной вазе – незамысловатая утварь и непритязательные украшения говорили о том, что это заведение среднего пошиба. Не такой уж большой, но уютно обставленный ресторанчик ничем не напоминал о ныряющем или каком бы то ни было еще пеликане.

Фред подхватился и сгреб мою руку, крепко пожав ее. «Улыбающаяся леди» отодвинула для меня стул и, продолжая улыбаться во все тридцать два зуба, предложила усеянное блесточками меню.

– Вот здорово! – повторял Фред. – Прости, я один: Мэг побоялась оставить детей. Ветрянку подхватили.

Я сочувственно вздохнул.

– Обсыпало сорванцов, – сетовал Фред. – Вино будешь?

Мы, по-американски, сначала съели салаты и выпили немного красного вина. Я поинтересовался, как Фреду работается в его нынешней должности.

– Как правило, – начал рассказывать он, – приходится иметь дело с туристами, обращающимися по поводу утерянных документов, украденных денег и сваливших ухажеров. Они обижаются на меня за нечуткость. А я, видите ли, должен десятками выслушивать все эти душещипательные истории, – он искоса глянул на меня. Ему было интересно, как я отреагирую на его высказывания. – Такие, как ты, прилежные секретари, привыкшие к тихой жизни в посольстве, сразу попадаетесь на удочку и проникаетесь сочувствием к вашим слезливым просителям. А все, что нужно половине из них, – это получить бесплатно обратный билет.

– В тебе прибавилось цинизма, Фред.

– Опыта, – парировал он.

«Всегда исходи из того, что тебе лгут, – сказал мне отчим, когда еще только начинал посвящать меня в тонкости своей профессии. – Политики и дипломаты лгуны до тех пор, пока не доказано обратное». «И ты тоже?» – спросил я, сбитый с толку. В ответ он одарил меня своей светской улыбкой и продолжал поучать: «Я не лгу ни тебе, ни твоей матери. И ты не будешь лгать нам. Однако, услышав, как я публично говорю неправду, не подавай виду, помалкивай и постарайся разобраться, зачем я это делаю».

Мы с ним сразу подружились. Я не мог помнить своего родного отца, который умер, когда я был совсем еще крошкой, и мне было все равно, кто займет его место. Конечно, мне очень хотелось иметь папу, как у других детей. А тут вдруг появился этот симпатичный великан, рассыпающий шутки. Как вихрь ворвался он в наши с матерью тихие серые будни и унес на самый экватор, прежде чем мы успели перевести дыхание. Но лишь постепенно, со временем, я понял, как бесповоротно он изменил мою жизнь и как мне на самом деле повезло.

– Куда же тебя посылают? – спросил Фред.

– Никуда. То есть в Англию. Первым секретарем.

– Повезло же тебе, старик!

В голосе Фреда слышались завистливые нотки. Его задело мое неожиданное продвижение, особенно после того, как он проехался насчет прилежных легковерных мальчиков из посольства, каким к тому же он и сам был когда-то.

– Может, в следующий раз меня в Улан-Батор зашлют, – утешал я Фреда. Улан-Батор все считали беспросветной дырой. Даже зло пошучивали, что там вместо автомобиля послу полагается специально обученный як. – Раз на раз не приходится.

Фред скорбно улыбнулся, сознавая, что я заметил его зависть. Он поспешил переключить внимание на наш феттючини, блюдо из продуктов моря, принимаясь за него с чавканьем и необычайным аппетитом. Это блюдо было визитной карточкой ресторана. Фред очень рекомендовал мне его, и, нужно сказать, не зря.

Мы успели наполовину разделаться с этой местной достопримечательностью, как вдруг послышались аплодисменты. Вилка Фреда, который всем своим видом источал удовольствие, застыла в воздухе.

– А, Викки Ларч и Грэг Уэйфилд, – по-хозяйски заметил он. – Это и есть те самые друзья, о которых я тебе говорил: они завтра уезжают в Великобританию, а живут здесь неподалеку, буквально за углом.

Викки Ларч и Грэг Уэйфилд были не просто друзьями Фреда: они здесь пели. Они незаметно появились из-за ширмы в глубине зала, она в белой, с блестками, тунике, он в пиджаке в Мадрасскую клетку, оба в светлых брюках. Но что в них действительно поражало, так это возраст. Артисты оказались немолодыми людьми, давно утратившими былую стройность.

Я подумал, что ничуть не жалел бы, если бы лишился возможности аплодировать почтенным труженикам сцены всю дорогу до Англии. Тем временем они шустро сновали по залу, постукивали по микрофонам, проверяя исправность усиливающей аппаратуры. Фред дружески приветствовал их кивком головы, подмигнул мне и вернулся к своему паштету.

Наконец артисты привели в рабочее состояние аппаратуру и включили музыку. Послышалась тихая, приятная мелодия из старого эстрадного шоу – такая знакомая, непритязательная – хороший фон для поглощения пищи. Немного погодя Уэйфилд взял несколько нот, пробуя голос, и запел. Я в изумлении оторвался от своего феттючини. Вопреки всем моим ожиданиям я услышал хорошо поставленный, чистый, нежный и вместе с тем мужественный голос, отличающийся приятным тембром.

Фред взглянул на меня и довольно улыбнулся. Песня окончилась, слушатели проаплодировали, а музыка продолжала звучать. Снова без объявления и лишнего шума, тихо, ровно запела женщина. Это была песня о любви, возвышенная и немного грустная. Захватывающее, приобретенное с опытом тонкое чувство ритма, выдержанность пауз придавали особую проникновенность ее пению. «Боже мой, – придя в себя от изумления, подумал я, – да они настоящие профи. Старые добрые профи, все еще пользующиеся успехом».

Они по очереди исполнили шесть песен, а напоследок спели дуэтом. Потом под восторженные аплодисменты прошли через зал и сели за наш столик.

Фред представил нас друг другу. Привстав, я пожал артистам руки и, ничуть не кривя душой, сказал, что мне очень понравилось их выступление.

– Они будут петь еще, – пообещал Фред и, словно по старой привычке, налил друзьям вина. – Это лишь небольшой антракт.

При более близком знакомстве они оказались такими же благообразными и немного старомодными, как и во время выступления: он – сохранивший остатки былой красоты мужчина, она – словно юная певичка в оковах стареющего тела.

– Вам приходилось петь в ночных клубах? – спросил я Викки.

Ее голубые глаза удивленно расширились.

– Как вы догадались?

– Что-то есть такое в вашей манере исполнения, нечто интимное, словно предназначенное для полумрака ночных залов. Что-то особенное в движении головы.

– Да, я действительно несколько лет пела в ночных клубах.

Несмотря на свой возраст, она, казалось, физически ощущала мое присутствие. «Единожды женщина – всегда женщина», – пришло мне в голову.

У Викки были совершенно белые волосы, пушистые, уложенные аккуратной шапочкой, и чистая, слегка припудренная кожа. Единственной данью сценическому гриму были шелковистые, темные, загибающиеся кверху накладные ресницы, которые придавали особую выразительность ее взгляду.

– Но я давным-давно ушла оттуда, – сказала она, с легким кокетством взмахнув ресницами. – Обросла детьми, располнела. Постарела. А здесь мы поем так, ради забавы.

У Викки была чистая английская речь, без местного акцента, четкая, хорошо поставленная дикция. Слегка подтрунивая над собой, она казалась такой спокойной, безмятежной и здравомыслящей. Я припомнил, в каких мрачных красках рисовал себе предстоящий полет. «Со стюардессами поболтаю как-нибудь в другой раз», – решил я.

– Моя жена готова кокетничать даже с ножкой стула, – сказал Грэг. Они оба, словно извиняясь, посмотрели на меня и улыбнулись.

– Вы поосторожнее с Питером, – шутя предостерег их Фред. – Он самый отменный лгун из всех, кого я знаю. А уж мне-то приходилось иметь с ними дело, поверьте.

– Как ты можешь! – упрекнула его Викки. – Питер безобиден, как ягненок.

Фред ехидно хмыкнул. Тут он решил убедиться, что мы действительно летим одним рейсом. В этом не было никаких сомнений. У нас были билеты на британский аэробус, прибывающий в Хитроу, и у всех – клуб-класс.

– Замечательно, – не унимался Фред.

«Грэг скорее всего американец, – думал я. – Хотя трудно судить наверняка». Он принадлежал к своеобразному межатлантическому типу людей: едва заметный акцент, американский стиль одежды, но английские черты лица. Он прекрасно держался на сцене, однако у него не было такого природного дара, как у его жены. «Он не был солистом», – подумал я.

– Вы тоже консул, Питер? – спросил Грэг.

– В настоящий момент – нет, – ответил я. Он, судя по всему, был озадачен, поэтому я решил пояснить:

– В системе британской дипломатической службы вы получаете звание, соответствующее вашей нынешней работе, но не всегда сохраняете его в дальнейшем. Вы можете быть вторым или первым секретарем, консулом или советником, генеральным консулом или министром, специальным уполномоченным или послом, но, кем бы вы ни были, по месту своего следующего назначения вы скорее всего получите другой чин. Звание закреплено за должностью. Вы получаете звание в зависимости от того, какую работу выполняете. Фред кивал:

– В Штатах ты становишься, например, послом раз и навсегда. «Господин посол» на веки вечные. Даже если ты был послом в крошечной стране каких-нибудь пару лет, а потом стал бом-жем, звание все равно сохраняется. А в Британии – нет.

– Это плохо, – заметил Грэг.

– Вовсе нет, – не согласился я. – Это даже лучше. Нет четкой иерархии, а следовательно, меньше подхалимажа и унижений.

Они изумленно смотрели на меня.

– Имейте в виду, – сказал Фред с напускной доверительностью, – отец Питера в настоящее время является послом. Для себя они ведут учет всех своих званий.

– Мои всегда ниже, – сказал я, улыбаясь. Викки успокоила меня:

– Я уверена, что в конце концов вы преуспеете. Фред рассмеялся.

Грэг отодвинул свой наполовину недопитый стакан и сказал, что им пора немного поработать, – к всеобщему удовольствию посетителей, которые с готовностью зааплодировали. Они спели еще по три песни. Последним был Грэг с новой версией «Последнего прощания». Он исполнил ее тихо и особенно проникновенно. Это была баллада о моряке, покидавшем свою возлюбленную в южных морях, чтобы вернуться на север, к берегам Британии, где шла война. «Закроешь глаза, – подумал я, – и можно вообразить, что Грэг – совсем еще молодой человек». Прекрасное исполнение. Женщина за соседним столиком вынула носовой платок и украдкой смахнула слезу.

Посетители сидели задумавшись, забыв о давно остывшем кофе. На мгновение в зале воцарилась тишина, лишь потом раздались восторженные аплодисменты.

«Все это, конечно, трогательно, – подумал я, – но как иногда бывает трудно отвлечься от острого ощущения реально окружающей действительности!»

Артисты вернулись за наш столик, сопровождаемые аплодисментами и возгласами одобрения, и теперь уже пили вино, особо не ограничиваясь.

Их подстегивал высокий уровень адреналина – неизбежное следствие всякого рода появлений на публике. Конечно, потребуется некоторое время, чтобы они успокоились. А пока они оживленно болтали, выплескивая о себе массу информации, и, если речь заходила о каком-нибудь курьезном случае, спешили убедить нас, что всегда руководствовались добрыми намерениями.

Я всегда считал добро более привлекательным, чем зло, но понимал, что не все придерживаются того же мнения. На мой взгляд, добро требует большей самоотдачи и мужества, и мои собственные недостатки убеждали меня в этом.

Грэг сказал, что сначала он учился на оперного певца. Но в театре на всех не хватало ролей.

– Предпочтение отдается итальянской школе. Однако далеко не всем она по плечу, – горестно вздохнул Грэг. – Я пел в хоре. Я тогда скорее бы умер с голоду, чем согласился спеть «Последнее прощание». В молодости я был снобом в том, что касалось музыки, – он улыбнулся, словно извиняя ошибки юности. – Так я попал в банк помощником младшего служащего в кредитном отделе и вскоре уже мог позволить себе билет в оперу.

– Но вы ведь продолжали петь? – спросил я. – Никто не смог бы спеть вот так без постоянной практики.

Он кивнул.

– Я пел в хоровых ансамблях, иногда – в соборах, словом, где только мог. Ну и, конечно же, в ванной.

Викки страдальчески вскинула ресницы.

– А сейчас они оба поют здесь два-три раза в неделю, – вставил Фред. – Если бы не они, это место заглохло бы.

– Ш-ш-ш… – одернула его Викки, озираясь по сторонам в страхе наткнуться на оскорбленные чувства разгневанного владельца, и, не обнаружив оных, добавила: – Нам здесь нравится.

Грэг сказал, что они уезжают в Англию на месяц. Одна из дочерей Викки выходит замуж.

– Дочь Викки? – переспросил я.

Викки пояснила, что Грэг не был отцом ее детей: двух мальчиков и двух девочек. Она развелась много лет назад. А с Грэгом познакомилась недавно: всего полтора года назад, так что медовый месяц у них еще продолжается.

– Белинда, моя младшая, выходит замуж за хирурга-ветеринара, – сказала Викки. – Она всегда была без ума от животных.

Я засмеялся.

– Ну да, – поправилась она, – надеюсь, от него она тоже без ума. Она так долго с ним работала – и ничего. Все началось буквально месяц назад. Скоро мы попадем в мир лошадей: он в основном имеет дело именно с этими животными, так как работает ветеринаром на Челтенхемских бегах.

Я с трудом подавил в себе возглас удивления, и они вопрошающе посмотрели на меня.

Я объяснил:

– Отец и мать познакомились на бегах в Челтенхеме.

Они так обрадовались этому совпадению, что я решил не уточнять, что это были мои мать и отчим, и не стал акцентировать на этом внимание. «Во всяком случае, – подумал я, – моим настоящим отцом был Джон Дарвин: единственный отец, которого я помню».

Фред, словно припоминая что-то, спросил:

– Если не ошибаюсь, твой отец всю молодость провел на бегах? Ты, помнится, сказал так в Токио, когда ходил на Кубок Японии.

– Я мог так сказать, – согласился я, – хотя это и было небольшим преувеличением. Да он и сейчас там бывает, если подворачивается такая возможность.

– А что, это общепринято среди послов – ходить на бега? – засомневалась Викки.

– Что касается конкретного отдельно взятого посла, – с добродушной иронией ответил я, – то он считает ипподромы прекрасным местом для дипломатической деятельности. Он приглашает шишек из местного жокей-клуба на вечера в посольство, а они в свою очередь приглашают его на бега. Отец говорит, что на бегах узнает о стране больше, чем за месяц дипломатических обменов рукопожатиями. И он, пожалуй, прав. Ты ведь знаешь, – продолжил я, обращаясь к Фреду, – что в Токио на ипподроме есть специально отведенные места для парковки велосипедов.

– Э-э-э… – промямлил Фред, – я прослушал.

– Не просто автомобильные стоянки, а специальные – для мотоциклов и велосипедов. Их выстраиваются целые ряды. И это может многое рассказать о японцах.

– Что же, например? – поинтересовалась Викки.

– То, что они непременно доберутся туда, куда им нужно, любым способом.

– Вы это серьезно?

– Разумеется, – сказал я с напускной важностью. – А еще у них есть места для «парковки» детей. Вы оставляете вашего малыша попрыгать в большом надувном Дональде Даке, а сами беззаботно отправляетесь проматывать денежки на бегах.

– А это о чем говорит? – поддразнивала меня Викки.

– О том, что детский парк приносит доход, намного превышающий расходы на его содержание.

– Вы за Питера не волнуйтесь, – успокоил Фред, – у него случаются подобные заскоки, но в ответственной ситуации на него всегда можно положиться.

– Спасибо на добром слове, – сказал я мрачно. Грэг задал нам еще несколько вопросов о днях нашего пребывания в Японии. Спросил, например, нравилось ли нам там. В этом мы с Фредом были единодушны: мы оба были в восторге от Страны восходящего солнца. А что касается языка, то и он, и я немного говорили по-японски. Фред был первым секретарем в отделе коммерции, в его задачу входило «смазывать» колеса торговли. Моя работа заключалась в том, чтобы разузнать, что может произойти в ближайшем будущем на политической арене.

– Другими словами, – пояснил Фред, – Питер ходил на обеды и коктейли и попивал сакэ из маленьких деревянных коробочек вместо стаканов.

Обычаи и традиции Японии произвели на меня такое сильное впечатление, что месяц пребывания в Мехико не вытеснил воспоминаний о них. Я испытывал странное чувство лишения, покинув культуру, которую долго и тщетно пытался постичь. Это была не столько ностальгия, вызванная расставанием, сколько расставание с самой ностальгией.

Посетители постепенно расходились, и в конце концов, кроме нас, в зале никого не осталось. Викки и Грэг отправились складывать аппаратуру, а мы с Фредом, как само собой разумеющееся, оплатили счет, разделив сумму пополам до последнего цента.

– В иенах возьмешь? – спросил я.

– Ради Бога, – взвыл Фред, – ты что, не мог поменять немного в аэропорту?

Мог. Просто привычка. Фред взял банкноты и вручил мне несколько монет сдачи, которые я невозмутимо положил в карман. В министерстве всегда не хватало наличных, и текущая оплата никак не соответствовала нашему положению и ответственности, возложенной на нас. Но я не жаловался. Никто не становится дипломатом в надежде разбогатеть. Чтобы я мог сэкономить на такси, Фред предложил подвезти меня до аэропорта, что было очень мило с его стороны.

Викки и Грэг вернулись к нам. У нее была большая белая сумка, украшенная блестящими разноцветными камешками, а он нес объемный рюкзак из мягкой ткани, по-мальчишески перебросив обе лямки через одно плечо. Вчетвером мы вышли из ресторана и еще долго стояли у входа, прощаясь друг с другом. Викки и Грэг строили планы на завтрашний день.

На стене у входа, в рамке под стеклом висело меню, а по бокам – небольшие черно-белые фотографии наших друзей. Было совершенно ясно, что все фотографии сделаны много лет назад.

Викки проследила за направлением моего взгляда и вздохнула с плохо скрываемой грустью. Несмотря на то что ее фото было изрядно подретушировано, оно все же сохраняло сходство с оригиналом. Однако такой блеск глаз, такое изящество в наклоне плеч, гладкий, без единой морщинки лоб могли быть у Викки лет двадцать назад. Фотография Грэга была не такой качественной, даже несколько расплывчатой, как будто увеличенной с не очень четкого отпечатка. С нее нам открыто улыбалось лицо молодого Грэга, красивое, мужественное, с темными, теперь исчезнувшими усами.

По фотографии Викки трудно было угадать ее характер, но фото Грэга могло рассказать о многом. Перед нами был довольно умный, уверенный в себе человек, очень артистичный, пользующийся успехом, отличающийся завидным оптимизмом, и, похоже, не любитель посплетничать за глаза.

Последние пожелания доброй ночи… Викки подставила щеку, а я с легкостью поцеловал ее.

– Наша машина там, – сказала она, указывая куда-то в темноту.

– А моя – вот, – Фред показал в другую сторону.

Мы кивнули друг другу и разошлись. Вечер был окончен.

– Какие милые люди, – довольно улыбался Фред.

– Да, – согласился я.

Мы сели в машину и благовоспитанно пристегнули ремни. Фред завел двигатель, включил фары, дал задний ход и развернул автомобиль в направлении аэропорта.

– Стой! – закричал я резко, силясь отстегнуть ремень. Защелка, которая так легко застегнулась, теперь не поддавалась.

– Что такое? – испугался Фред, автоматически нажимая на тормоз. – Что, черт возьми, случилось?!

Я ничего не ответил. Мне наконец-то удалось отстегнуть проклятый ремень. Открыв дверцу, я выбрался из машины и, едва коснувшись ногами земли, побежал.

Фред разворачивал автомобиль и в скользнувшем луче фар сверкнула усеянная блестками туника Викки. Я успел заметить, что она боролась с кем-то, потом упала, а чья-то темная фигура навалилась на нее сверху. Было ясно: на бедняжку напали.

Викки пронзительно закричала, и я бросился к ней.

Я изо всех сил заорал: «Викки! Викки!» – в надежде вспугнуть грабителя. Но не тут-то было. Злодей был полон решимости и не собирался отпускать свою жертву. Он черной громадой навис над Викки, которая изо всех сил брыкалась, пытаясь освободиться.

Где же Грэг?

Я с разгону налетел на бандита в надежде сбить его с ног. Но он оказался тяжелее, чем я предполагал. Мое появление его отнюдь не испугало, и он был далек от того, чтобы дать деру. Грабитель бросил на меня хищный взгляд: я был для него лишь еще одной жертвой. Огромный кулачище полетел мне в лицо, я инстинктивно присел, и это меня спасло. Схватив бандита за одежду, я пытался отбросить его к стоящей рядом машине.

Безуспешно. Тут последовал удар кулаком в грудь, и у меня перехватило дыхание. Было такое ощущение, будто мне размазали сердце по позвоночнику. Передо мной возникло лицо грабителя – нечто темное с узкими щелками глаз. Он был пониже меня, но крепче сложен.

Я проигрывал борьбу. Это меня, конечно, злило, но толку от моей ярости было мало. Я вдруг ощутил, что столкнулся не просто с жаждой наживы, а с какой-то непонятной враждебностью. Передо мной был не грабитель, а исполненный ненависти враг.

Викки со стоном отползла в сторону, но вдруг поднялась на ноги и, словно под гипнозом, двинулась в направлении бандита. Через его плечо я увидел, как сверкнули ее глаза, круглые от страха и одновременно полные решимости. Викки прицелилась и изо всех сил пнула негодяя ногой. Он зашипел от боли и повернулся. Я в свою очередь тоже ударил бандита, попав ему под колено.

Вдруг Викки вскинула руки, зловеще скрючив пальцы с накрашенными алым лаком ногтями. Ее туника была залита кровью, рот дико исказился, в тусклом свете фонарей напоминая волчий оскал. Она исторгла вопль, который, начиная от нижних регистров, дошел до фортиссимо – где-то в районе «си» последней октавы.

У меня самого волосы встали дыбом. Да и у грабителя нервы не выдержали. Он неуверенно попятился в сторону, стараясь обойти Викки, а потом спотыкаясь пустился наутек.

Викки бросилась мне на грудь и, содрогаясь всем телом, разразилась рыданиями, изливая невостребованную ярость боя.

– Боже… О Боже… – бормотала она сквозь слезы. – Их было двое… Грэг…

Нас ослепил свет фар быстро приближающегося автомобиля. Мы с Викки прижались друг к другу, словно испуганные крольчата. Я уже готов был отпрыгнуть в сторону, увлекая ее за собой, как вдруг завизжали тормоза, и машина остановилась. От нее отделилась темная фигура. В свете фар силуэт приобрел знакомые очертания: Фред собственной персоной. Консул приходит на помощь жертвам разбойного нападения! Старина Фред… Кружилась голова, и я был слегка не в себе от всего происшедшего.

– С ней все в порядке? – взволнованно спрашивал меня Фред. – Где Грэг?

Мы с Викки отпустили друг друга, и все втроем стали озираться по сторонам, высматривая Грэга.

Мы увидели почти одновременно: он лежал без сознания около заднего колеса темно-синего «БМВ», принадлежавшего ему и Викки. На мгновение мы замерли в ужасе, боясь поверить страшной догадке. Викки, вскрикнув, опустилась на колени. Я присел на корточки и нащупал пульс на шее Грэга.

– Он жив, – сказал я, с облегчением распрямляясь.

Викки снова разрыдалась от перенесенного потрясения. Неизменно практичный Фред заметил:

– Нужно вызвать «Скорую».

Я согласился, но, прежде чем мы успели что-либо предпринять, послышался вой сирены, и к нам подкатила полицейская машина, мигая красными, белыми и синими огнями на крыше.

Высокий полицейский в темно-синей, цвета ночного неба, униформе со знаками отличия на груди, держа наготове свою записную книжку, поинтересовался, что же произошло. Только что ему доложили, что здесь кричала женщина. «Молодцы, – подумал я, – быстро среагировали».

Мы еще не успели ответить на его вопрос, как вдруг Грэг застонал и попытался сесть. Он изумлено смотрел на нас и казался заметно постаревшим. Викки поддержала его за плечи. Грэг трагично, с болью и благодарностью во взгляде посмотрел на нее, увидел кровь на тунике и попросил прощения.

– Простить?! – воскликнула Викки. – За что? Грэг не ответил, но было ясно, что он имеет в виду: он просил прощения за то, что не сумел защитить ее. «Слава Богу, – подумал я, – он помнит, где он и что произошло».

Полицейский отстегнул от пояса рацию, вызвал «Скорую помощь» и, с необыкновенной мягкостью в голосе, еще раз спросил у Викки, что случилось. Она взглянула на него и, судорожно всхлипывая, попыталась ответить. Бедняжка так волновалась, что говорила сбивчиво и невнятно, получались лишь смутные обрывки фраз:

– Портмоне Грэга… стукнули его головой о машину… падала тень… я не разглядела… он пытался… понимаете, он пытался снять серьги… билеты на самолет… у дочки свадьба… гады… – Она вдруг замолчала, словно осознав, что несет чушь, и растерянно посмотрела на полицейского.

– Вам нужно успокоиться, мадам, – дружелюбно поддержал ее тот. – Продолжите, когда придете в себя.

Викки глубоко вздохнула и предприняла новую попытку рассказать о происшедшем:

– Они поджидали за машиной… подонки… набросились на Грэга, когда он обходил… ненавижу… чтоб им пусто было…

От волнения шея и скулы Викки покрылись красными пятнами, щеки пылали. Шея с одной стороны была залита кровью.

– Не волнуйтесь, все позади, – приговаривал полицейский с неподдельной мягкостью и сочувствием: видать, еще не успел очерстветь на службе. «Примерно моего возраста», – подумал я.

– Ухо болит, – пожаловалась Викки и зло добавила: – Подонок, убить мало!

– Твоя серьга! – спохватился Фред и стал шарить по карманам в поисках носового платка. – Нужно перевязать рану.

Викки осторожно потрогала пальцами ухо и вдруг отчаянно вскрикнула.

– Скотина… – проговорила она дрожащим голосом. – Чертова скотина… Он снял… Да он просто вырвал… Он порвал мне ухо!

– Неужели серьги так трудно снять? – как бы невзначай поинтересовался полицейский.

Викки, готовая снова расплакаться от горечи и возмущения, воскликнула:

– Мы купили их в Бразилии!

– Э-э-э… – растерянно промямлил блюститель порядка.

– Викки, – дружелюбно упрекнул ее Фред, – какое это имеет значение: в Бразилии или где…

Она изумленно взглянула на него, удивляясь его непониманию.

– Это значит, что они не защелкиваются с обратной стороны, – язвительно заметила она, – а завинчиваются. Как болт и гайка. Поэтому они не выпадают и не теряются, их трудно украсть…

Последнюю фразу Викки уже говорила сквозь слезы, но, словно спохватившись, взяла себя в руки, гордо шмыгнула носом и приосанилась. «Нужно отдать должное ее самообладанию, – подумал я. – На мгновение поддастся панике, но тут же снова приструнит себя. Ужасно взволнована, но контроль над собой не теряет».

– И еще, – плаксиво пожаловалась Викки (отчаяние на мгновение пересилило гнев), – они украли сумочку. Там был паспорт… и, о черт, моя грин-карта… и наши билеты!

Две слезинки просочились сквозь защитную оболочку самоконтроля.

– Что теперь делать? – простонала в отчаянии Викки.

Ее мольба не осталась без ответа. Спаситель в облике Фреда прагматично заметил, что он все-таки консул, что не напрасно ест свой хлеб и, так или иначе, непременно доставит ее на свадьбу к любимой доченьке.

– А теперь, мадам, – обратился к Викки полицейский, оставаясь безучастным к проблемам передвижения в пространстве, – не могли бы вы описать нападавших?

– Было темно.

Ее вдруг разозлил этот вопрос, разозлило все происшедшее. С досадой она бросила:

– Они были темнокожие.

– Черные?

– Да нет, – она сердилась еще и потому, что не знала, что отвечать.

– А какие, мэм?

– Темнокожие. Не знаю. У меня ухо болит.

– А одежда, мэм?

– Черная… Какая теперь разница?.. То есть, все произошло так быстро. Он пытался снять с меня кольца… – Викки вытянула пальчики. Что ж, если камни были настоящие, на них можно было позариться.

– Обручальное кольцо, – объяснила она, – этот подонок не успел его снять, спасибо Питеру.

Ночь расколола пронзительная сирена «скорой помощи», которая, ослепительно мигая вспышкой, подкатила к нам и выплеснула «десант» целеустремленных медработников, с профессиональной сердечностью принявших на себя заботу о Викки и Грэге и обращавшихся с ними как с малыми детьми. Полицейский сказал, что поедет в больницу и, как только ухо Викки и голова Грэга будут соответствующим образом обработаны, поможет им составить письменное заявление о нападении. Но Викки, похоже, пропустила его слова мимо ушей.

Мигая огнями и завывая сиренами, примчались еще две полицейские машины. Из них высыпалось столько парней в темно-синих униформах, что можно было арестовать половину всех жителей в окрестности. Наши с Фредом руки вдруг оказались прижатыми к крыше автомобиля. Нас обыскивали, а мы при этом отчаянно оправдывались, настаивая на том, что мы вовсе не грабители, а британский консул, свидетели и друзья потерпевших.

Очень кстати полицейский, прибывший первым, оглянулся и мимоходом сказал что-то, чего за общим шумом я не расслышал, но что, судя по всему, сняло с нас наиболее тяжкие подозрения. Фред во весь голос продолжал настаивать на идентификации своей личности как британского консула, пока наконец надменным тоном его не попросили подтвердить это документально. Ему позволили достать необычно больших размеров кредитную карточку, которая, благодаря наличию фотографии, подтвердила его дипломатический статус, что повлекло за собой постепенную и неохотную перемену в отношении к нему окружающих.

Грэгу помогли встать на ноги. Я направился к нему, но был тут же остановлен рукой в сумеречно-синем.

– Спросите у него ключи от машины, – подсказал я. – Если она останется здесь на всю ночь, ее угонят.

Нехотя сумеречно-синий крикнул что-то через плечо, и в ответ на наш запрос тут же поступила информация: Грэг обронил ключи, когда на него напали. Сумеречно-синий отправился посмотреть, нашел ключи и, получив соответствующие указания, вручил их Фреду.

Ребята в униформах действовали с необычайной скоростью, несомненно являвшейся результатом продолжительной практики и считавшейся нормальной в подобной ситуации.

Викки и Грэга посадили в машину «Скорой помощи», которая тут же отправилась. Следом за ней уехал прибывший первым полицейский. Остальные рассеялись по близлежащей территории в поисках грабителей. Предполагалось, что они могли спрятаться, оставаясь где-то рядом. «Черта с два», – подумал я.

Один из вновь прибывших записал мою фамилию под фамилией Фреда и был явно озадачен адресом, который я продиктовал: Англия, Лондон, Уайтхолл, Комиссия по делам Содружества.

– Дипломатическая неприкосновенность, как и у него? – он кивнул головой в сторону Фреда.

– Если я могу чем-нибудь помочь… – сказал я. Он задумчиво почмокал губами и спросил, что я видел.

Я рассказал все до мельчайших подробностей. Видел ли я грабителя вблизи? Ну да, он ведь меня ударил. Внешность?

– Темнокожий.

– Черный?

Я замешкался, испытывая в отношении цвета кожи те же затруднения, что и Викки.

– Не индиец и не африканец. Возможно, из Центральной Америки, – предположил я. – А может, латиноамериканец. Я не слышал, как он говорил. Точнее не могу сказать.

– Одежда?

– Черная. – Я мысленно вернулся к недавним событиям, вспоминая, как пытался отбросить его и вызывая в памяти ощущение от прикосновения к одежде, за которую я схватился. – Я бы сказал, черные джинсы, черная коттоновая водолазка, черные кроссовки. Когда он побежал, я не смог разглядеть его как следует.

Я высказал свои предположения относительно возраста грабителя, его роста и веса. Но, к сожалению, я не запомнил его лица настолько, чтобы с уверенностью сказать, что узнаю его в другой одежде и при дневном свете.

Сумеречно-синий закрыл записную книжку и вынул две визитки: одну для Фреда, другую для меня. Он был бы признателен, если бы мы явились в полицейский участок завтра утром, в десять. Он многозначительно посмотрел на нас: дескать, если бы не крыша министерства международных отношений, его просьбу следовало бы расценивать как приказ.

Принимавшие участие в облаве вернулись, конечно же, без бандита, но, к нашему удивлению, с серьгой Викки, которую нашли на земле. Ее описали и, снабдив ярлыком, оставили в распоряжении полиции как вещественное доказательство. Ничего, напоминающего белую сумку Викки, украшенную разноцветными камешками, или бумажник Грэга, или же его рюкзак, обнаружить не удалось.

Так же быстро, как и прибыли, ребята в униформах умчались, оставив нас с Фредом во внезапно навалившейся тишине. Мы стояли, слегка пришибленные всем происшедшим, и тупо смотрели друг на друга, пытаясь сообразить, как нам действовать дальше.

Несколько любопытных зевак из числа местных жителей скрылись за дверьми своих домов, продемонстрировав довольно низкий интерес к поднявшемуся было шуму и сине-бело-красной иллюминации, так, словно подобное представление было для них обычным делом. И это при том, что данный район, как удрученно заметил Фред, считался сравнительно спокойным.

– Ты бы подогнал «БМВ» к больнице, а потом забрал бы их и отвез домой.

– Э-э-м…

– Сам я не могу, – небезосновательно заметил Фред, – я обещал Мэг, что не задержусь. Она с ног сбилась. Дети все время плачут: прыщики чешутся.

– А разве их не отвезут домой в машине «Скорой помощи»?

Фред с жалостью посмотрел на меня.

– Это тебе не Национальная служба здравоохранения. В этой стране за все с тебя три шкуры сдерут.

– Ну ладно, где больница?

Он начал объяснять мне дорогу, но в конце концов сдался и сказал, что лучше сам покажет, как ехать. Так он сопроводил меня до самых ворот больницы, красноречиво указал на них через открытое окно машины и, не задерживаясь, укатил в направлении злополучной ветрянки. Я нашел Грэга и дружелюбного полисмена угрюмо сидящими бок о бок в зале ожидания, первого – бледным и изможденным, второго – пышущим здоровьем и наблюдающим за снующими мимо медсестрами, чем и я решил заняться, едва устроившись на соседнем сиденье.

– Как самочувствие? – спросил я Грэга, хотя ответ был налицо.

– Измучился, – ответил он, – но с головой вроде бы все в порядке. Врач сказал, что тут только кровоподтек. Некоторое время соблюдать покой, только и всего.

Я кивнул и сказал:

– Я пригнал вашу машину. Если хотите, отвезу вас домой.

– Спасибо, – вяло поблагодарил Грэг.

На этом диалог исчерпал себя. Соотношение медсестер преклонного возраста и способных продолжать род равнялось примерно десяти к одному. Грустно.

Спустя некоторое время наконец появилась Викки в кресле-каталке,. которое толкала (пожилая) медсестра, и в сопровождении юного доктора, чей белый, но изрядно запачканный халат говорил о долгих часах, проведенных на дежурстве. Викки была в залитой кровью блестящей тунике, а голову ее обхватывала основательная белая повязка. Она сидела с закрытыми глазами и прижимала ко рту салфетку. Лицо, очищенное от грима и накладных ресниц, выглядело морщинистым и дряблым. Артистка в ней перестала существовать, и в тот момент Викки превратилась в обыкновенную старушку.

Юный врач сказал Грэгу, что с его женой все в порядке, он зашил ухо под местным наркозом, и оно быстро заживет. Викки прописали болеутоляющее, успокоительное и антибиотики. Вечером следующего дня нужно прийти на перевязку. Наконец Викки открыла глаза, но от этого не стала выглядеть лучше.

Я взглянул на часы – как выяснилось, было уже почти два ночи. «Как летит время, когда не приходится скучать!» – с известной долей сарказма подумал я.

Врач ушел, и полицейский осторожно задал Викки несколько вопросов, на которые она тихо и безучастно ответила. Потом он вручил обоим артистам визитную карточку и попросил их завтра утром в десять зайти в полицейский участок для дополнительной дачи показаний.

– И вы тоже, – добавил он, обращаясь ко мне.

– Ваши ребята уже дали мне визитку, – сказал я, показывая ему карточку.

Полицейский, внимательно изучив ее, кивнул:

– То же место, то же время.

На этом он пожелал нам доброй ночи и откланялся. Я понял, что его доброта была лишь привычным стилем работы, а вовсе не проявлением искреннего сочувствия к каждому человеку, с которым ему приходилось иметь дело. И все же это было лучше, чем наглое бесцеремонное обращение, доведенное до автоматизма.

Снова появилась медсестра, на этот раз лишь для того, чтобы довезти Викки до порога и ни шагу дальше. Она решительно заявила, что на этом ее миссия закончена и дальше медицинская страховка не действует. Мы еле уговорили ее разрешить нам подогнать машину к двери, чтобы не заставлять Викки идти к ней самой. Медсестра нехотя и с раздражением пошла на эту уступку. Свои обязанности в плане медицинского обслуживания Грэга и Викки она уже выполнила.

Супруги решили сесть вместе, а я вкратце расспросил их, как проехать к их дому, по крайней мере узнал, в какую сторону двигаться. Удивительно, как нам вообще удалось добраться, потому что Викки сразу закрыла глаза и так и проспала всю дорогу, а Грэг то и дело начинал дремать. Лишь когда я останавливал машину, он просыпался и спрашивал, где мы находимся. Я бы сам был рад получить ответ на этот вопрос.

Я старался подавить в себе растущее раздражение и вел машину как можно аккуратнее, пока наконец мы не дотащились до их дома и не въехали в полукруглый двор у парадного входа. К счастью, ключи от двери оставались в кармане у Грэга. Не стоило сейчас рассуждать вслух о бандитах, которые, зная, что Викки и Грэг находятся в больнице, могли воспользоваться этим и ограбить дом в их отсутствие.

Попросив супругов оставаться пока в машине, я взял у Грэга ключ и с некоторой тревогой вставил его в замочную скважину. Внутри было темно и тихо. Я нащупал выключатель, зажег свет и окончательно убедился, что мои опасения напрасны. В доме все было в порядке.

Тем не менее я не мог избавиться от ощущения собственной уязвимости и в любой момент ожидал нападения, которое могло последовать из многочисленных кустов. Я поспешил проводить Викки и Грэга внутрь, не желая напугать их до потери сознания, но как же они были медлительны!

Супруги жили в одноэтажном доме, где между комнатами не было закрывающихся дверей. Ведь в Южной Флориде не существовало проблем, связанных с обогревом жилья и сохранением тепла.

Я обошел весь дом, чтобы убедиться, закрыты ли окна, и обнаружил, что во внутреннем убранстве помещения характерный вкус Уэйфилдов нашел выражение в ярких флористических картинках и мебели красного дерева.

Вернувшись, я нашел обоих хозяев в креслах около входной двери. Они сидели, словно не смогли сделать ни шагу дальше, а жизненная энергия, еще недавно бившая в них ключом, достигла своего нижнего предела. Я посоветовал им выпить горячего сладкого чая, прежде чем отправляться спать. Что же касается меня, я собирался вызвать такси.

Они в ужасе посмотрели на меня.

– О, нет, – сказала Викки дрожащим голосом, – оставайтесь здесь, прошу вас. Мне неприятно об этом говорить, но я чувствую себя такой разбитой. Я боюсь. Ничего не могу с собой поделать. Они могут появиться здесь. Мне пришло в голову, что они могут узнать наш адрес.

Грэг дотянулся до ее руки и пожал ее. Он, собственно, не сказал вслух, что боится, но тем не менее тоже просил меня остаться.

– Вы их напугали, – сказала Викки, – и, если вы будете здесь, они не придут.

Я с тоской подумал об уютной постели в гостинице аэропорта, понимая, что не могу оставить этих охваченных паникой стариков одних ночью. Я знал их не более шести часов, но казалось, что уже целую вечность.

– Хорошо, я останусь, – согласился я, – однако это вовсе не я их вспугнул. Это вы, – я посмотрел на Викки, – это сделали вы своим бесподобным воплем.

Я вспомнил, как она тогда выглядела – с алыми скрюченными ногтями и сверкающими глазами – живое воплощение всех темных сил женского пола, с доисторических времен заставлявших трепетать от ужаса мужскую половину человечества.

– Вы были великолепны, – сказал я и добавил бы «ужасны», если бы счел это необходимым.

При воспоминании о случившемся ее лицо прояснилось, в глазах блеснула озорная искорка.

– Дело не только в крике, – сказала она. – Дело в пинке.

– И куда же вы его?.. – поинтересовался я, начиная догадываться.

Она посмотрела на свои туфли с высокими каблуками и острыми носами.

– А как вы думаете? – спросила она. – Не забывайте, что я когда-то танцевала. Это называется «высокий кик». Я стояла сзади и целилась прямо ему в задницу. Я так разозлилась, что готова была его убить.

Она подняла глаза, в которых затаилась лукавая усмешка, и с чувством удовлетворенной жажды мести продолжала:

– Я попала. Это был пинок что надо – прямой и сильный. Он собирался вас ударить и для равновесия расставил ноги… – Она выжидательно посмотрела на меня, а потом договорила, утвердительно кивнув: – Я врезала ему по яйцам.