Книга ТАСС уполномочен заявить онлайн - страница 7

Славин

Садовник советского посольства Архипкин просыпался рано, часов в пять; дело шло к пенсии, в Луисбурге досиживал последние месяцы, считал дни, когда вернется домой.

Он выходил в сад, когда еще никто из дипломатов не приезжал; посол и поверенный, которые жили здесь же, спали; тихо было в парке, и солнце, пробивавшее стрельчатую, диковинную листву, казалось бесцветным, зато трава обретала свой истинный цвет, какой-то совершенно особый, возможный только здесь, в Африке.

Архипкин знал, что в шесть полицейские, дежурившие у входа в посольство, будут меняться; при этом они долго разговаривают, иногда негромко поют, особенно когда день обещал быть с ветром, не таким душным; казалось, они чувствовали погоду без барометра.

Подъехал полицейский джип, из кузова выпрыгнули три парня, поправили автоматы, засмеялись чему-то, начали тихо переговариваться, и в это как раз время Архипкин услыхал – где-то совсем поблизости – тихий, задыхающийся голос:

– Мужчина, да помоги же!

Странность обращения, легкий акцент испугали Архипкина, он даже присел возле забора; оглянувшись, увидел человека, который пытался дотянуться до острой пики – забор посольства состоял из металлических панелей и пик, колониальный стиль, остался от испанцев; на пике раскачивался маленький сверток; для тяжести к свертку был привязан камень.

– Помоги же! – судорожно повторил мужчина, стоявший на улице, и оглянулся на полицейских.

Те, видимо, заметили его.

Архипкин услыхал, как один из полицейских крикнул что-то мужчине за оградой, потом все они побежали; рванул с места джип. Архипкин подцепил граблями сверток, перебросил его на советскую территорию; мужчина счастливо улыбнулся и бросился в узенький переулок; джип скрипуче затормозил – улочка как тропинка, там два велосипедиста с трудом разъедутся.

Прогрохотала автоматная очередь. Архипкин, подхватив сверток, бросился к посольству. Автомат ударил еще раз, потом настала тишина…

Славин перечитал листок из свертка:

«Я отправлял вам письмо про то, как американы вербовали нашего гада в „Хилтоне“. Отправил по почте. Дошло ли? Не ведаю. Американов тех я снова видал в „Хилтоне“, а гада нет. Ладно, я старый, меня война поломала, апосля нее намыкался, поскитался, поплакал в подушки готелей, а он-то чего? С сытой рожей и молодой? Коли то мое письмо не дошло, знайтя, вербанули американы нашего».

– А что за письмо он отправил? – спросил Дулов.

– После войны работал в Германии, – не ответив на вопрос, заметил Славин. – «Готель» пишут те, кто долго жил в Германии.

– И украинцы говорят «готель», – возразил Дулов.

– Верно. Но русские, которые жили в Германии, все, как один, говорят так же. Я работал с перемещенными в конце войны, знаю. Ну, где садовник?

Архипкин вошел в кабинет боком, остановился у двери и, как показалось Славину, хотел щелкнуть каблуками.

«Из сержантов, наверное, – подумал Славин. – Помкомвзвода был, не иначе».

– Садитесь, Олег Карпович, – сказал Славин. – Чайку попьем?

– Спасибо, от чая не откажусь.

– Он у нас ивановский, – пояснил Дулов. – Ивановские водохлебы…

– Я слыхал, что главные водохлебы в Шуе жили, – сказал Славин, – или неверно, Олег Карпович?

– Шуйские всегда поболее ивановских хлебали, стаканов по десять – пятнадцать…

– Неужели? Пятнадцать стаканов! Возможно ли?!

– Ставьте самовар – покажу, – улыбнулся наконец Архипкин; напряженность, которая просматривалась в нем с самого начала разговора, перестала быть столь явной.

– А шуйские чем-то от ивановских отличаются? – медленно гнул свое Славин. – Или вы все на одно лицо? Я, например, рязанцев от курян легко отличаю.

– Так то понятно, – согласился Архипкин. – Курянин – южный, у него глаза с черным отливом, а рязанец косопузый, ближе к нам, блондинистый…

– А тот мужчина, что сверток перебрасывал, он, по-вашему, из какой области?

– Да я его и не разглядел толком.

– Черноглазый?

– Ей-богу, не понял, а особливо, когда палить начали, у меня и вовсе память отшибло: войны нет, а с автоматов шмаляют, как в ту пору, от живота.

– Вы видели, что полицейские стреляли от живота?

– Может, и не видел, может, показалось мне так…

– Пошли в парк, постоим на том месте, где все произошло, повспоминаем, а?

– Пошли, – согласился Архипкин, страдающе посмотрев на Дулова. – Только я не помню ничего, говорю ж, от страха занемел даже.

…В парке Архипкин остановился в том месте, где неизвестный бросил сверток, кивнул на пику:

– Вот тут он повис.

Славин подошел к забору: виден узенький переулок, идет под гору.

– Когда стрелять начали, он бежал, петляя? – спросил Славин.

– Не, он петлять начал, когда на велосипед прыгнул.

– Ах, у него там велосипед стоял?

– Ну да. К стене прислонен был. Дамский.

– Переулок в улицу упирается… Он куда повернул – направо или налево?

– Ясное дело, налево – там под гору идет, убегать сподручней.

– А куда ведет та улица?

– Не знаю, я выхожу с посольства редко, по ихнему-то не понимаю, заплутаешь еще…

– Та улица ведет к вокзалу, – сказал Дулов. – Она вливается в проспект, там трамвай, много машин, там его не возьмешь.

– Вы убеждены, они его не убили? – спросил Славин.

– Я выскочил из квартиры на балкон, мне все видно было… Он ушел, потому что они бежали вниз по переулку и никого перед ними не было. А когда они добежали до конца переулка, стрелять не стали, видимо, он махнул проходными дворами, там их много, – сказал Дулов.

– Проверили?

– Да. Если б они его убили, по радио сообщили непременно: нас лягнуть не преминули бы, – убежденно сказал Дулов. – Наверняка ушел.

– Он седой был? – спросил Славин.

– Да и не поймешь… Пегий, – ответил Архипкин. – А может, блондин, выгорел, может…

– Одет был во что?

– Как во что? – удивился Архипкин. – В костюм.

– Это я понимаю… Какого цвета костюм? Старый или новый? В галстуке? Или нет?

– Вот напасть-то, – вздохнул Архипкин, – ну, ей-бо, как отшибло…

– Шрама на лице не было?

– Шрама не было. Рука у него, правда, беспалая. То ли одного нет пальца, то ли двух – это я заприметил.

– Вот это уже важно. Он вам что-нибудь говорил?

– Ничего не говорил. Только сначала шепнул, мол, мужчина, подмоги…

– Как?! «Мужчина»?

– Или «мужчина», или «человек», точно сказать не могу.

– Если сказал «человек» – значит, украинец, – заметил Дулов.

– Не обязательно, – возразил Славин. – Мой друг, чистокровный русский, воронежец, обычно говорит, обращаясь к друзьям, «человек», «человече»… Голос какой? Испитой? Хриплый? Или нормальный?

– Хриплый голос, это вот точно, хриплый…

– А приметы так и не можете припомнить?

– Ей-бо, не могу, зачем зазря в грех вас вводить?

…Славин вернулся в кабинет, обложился справочниками: он искал бары, где играли в бильярд, особенно в районе вокзала. Нашел четыре: «Веселые козлята», «Неаполь», «Каса бланка» и «Лас Вегас».

Потом снова пригласил Архипкина.

– Олег Карпович, – спросил Славин, – вы в бильярд умеете играть?

– Плохо. С шоферами, бывало, погоняешь, шутки ради…

– Придется вам со мною поиграть.

– Да у нас не стол, а смехота одна.

– Мы с вами не в посольстве будем играть. В городе.

– Так в городе бильярды только в вертепах, нас упреждали…

– Вдвоем не страшно, – сказал Славин, подмигнув Архипкину. – Как, Олег Карпович?

– Если надо, значит, надо, – степенно ответил тот.

– Теперь вот что, – продолжил Славин, – мы с вами будем искать «беспалого». Но, быть может, нам повстречается другой русский, я вам его покажу. Поговорите с ним, ладно?

– Не советский? – спросил Архипкин.

– Эмигрант. Власовец, – ответил Славин.

– Я с таким псом и говорить-то не стану. Душить его надо, я супротив их дрался в Бреслау, ну нелюди, ну зверье…

– Если мы найдем «беспалого», тогда все в порядке, а если надо к нему подкрадываться, тогда, боюсь, придется вам поговорить с тем как раз власовцем, который стоял против нас именно во Вроцлаве… Не судите только всех эмигрантов одним судом, Олег Карпович. Один добровольно продался немцам, сам к Власову пошел, а сотню-то принудили… Все понимаю, вы правы, оправдать такое невозможно, но и среди них есть разные люди.

– Это мне умом понятно, только сердце у меня есть. Во Вроцлаве этом самом моего меньшого братана власовы постреляли…

В «Веселых козлятах» было шумно и многолюдно, играли здесь плохо, больше куражились, ставки были низкие, три доллара, «беспалый» не появлялся. Архипкин проиграл Славину три партии всухую, рука его заметно дрожала, когда он бил по шару; часто мазал, смотрел по сторонам настороженно.

Когда верткий официант, бегавший с подносом между столами, принес пиво, Славин спросил:

– А Хренов когда придет?

– Он теперь у нас не играет, сэр. Он играет в «Лас Вегас» или в баре «Гонконг». Чаще в «Гонконге», китайцы привезли прекрасные столы, там собираются самые лучшие игроки, ставки до ста долларов…

…В «Лас Вегасе», потолкавшись вокруг столов, – игроки были высокого класса, тишина стояла в зале, – Славин пригласил Архипкина к стойке, заказал «хайбл». Рука у Архипкина дрожала по-прежнему, коктейль пил с недоуменным отвращением, то и дело оглядывался.

– По уху врезать сможете? – улыбнулся Славин. – Руки-то вон какие крепкие. Чего ж тогда боитесь?

– Непривычно как-то, – ответил тот, – вертепства не люблю, я ж деревенский, нам это против сердца.

– Слово такое слыхали – «надо»?

– Это я понимаю, а все одно не в своей тарелке.

Славин обратился к бармену:

– А когда придут самые хорошие игроки?

– У нас бывает только один по-настоящему хороший игрок, сэр. Мистер Хренов, «от двух бортов в середину», классный игрок.

– Но он ведь сейчас в «Гонконге»…

– Видимо, там, сэр. Хотя он играет и здесь, довольно часто играет, но в последнее время начал посещать «Гонконг».

– Что, лучше столы?

– Нет, сэр, там дешевле еда. Китайцы продают пищу по бросовым ценам, им же все привозят из Пекина. Мы ничего не можем с ними поделать, они хотят нас разорить. Алкоголь, правда, у них стоит столько же, снабжают бельгийцы, нам приходится снижать цены на коктейли, иначе вылетим в трубу…

…В «Гонконге» бармен сразу же указал Славину на Хренова. Тот играл мастерски, неторопливо, засучив рукава; играл, как настоящий жук, дразнил партнера, говорил по-английски с ужасным акцентом:

– Целься, целься лучше, Джон! Рукой не егози, а то обыграю! Деньги-то приготовил? Или к жене побежишь просить?

Славин сел за бар – Хренов был виден ему в зеркале.

– Наблюдайте за ним, – шепнул он Архипкину. – Потом подойдите, предложите сыграть.

– Ох, господи, – выдохнул Архипкин, – у меня аж все молотит внутри… Может, жахнуть для храбрости?

– «Хайбол»?

– Да нет, водки б лучше.

– У них дрянная водка, «Смирноф», сладкая она. Виски хотите?

– Давайте, сто грамм приму.

Славин заказал двойную порцию, Архипкин выпил, подышал орешком, крякнул, слез с высокого стула и отправился к столу, на котором играл «от двух бортов в середину».

– Слышь, – сказал Архипкин, – сыграем, что ль? На пять рубл… долларов…

Хренов резко обернулся, отступил, сразу же полез за сигаретой.

– Ты – кто? – спросил хрипло.

– Садовник.

– Откуда?

– Посольский…

– Красный, значит?

– Какой же еще… Конечно, красный…

– Меня откуда знаешь?

– А я тебя и не знаю вовсе… Бармен сказал, что ты русский, ну я и подошел, я ж по ихнему-то не умею.

– Погоди, я сейчас этого приложу.

Хренов вернулся к столу и пятью ударами закончил партию – играл профессионально, раньше-то куражился, понял Славин, заманывал партнера, давал шанс. Получил двадцать пять долларов, сунул в карман рубашки:

– Играешь-то хорошо? Или, может, поговорим? Впервые красного вижу, после войны ни разу не встречал.

– Нашкодил небось, вот и шарахался.

– Это было, – мазанув лицо Архипкина цепким взглядом, ответил Хренов. – Пойдем, за столиком посидим, я угощаю.

Они отошли к окну, в закуток, и Славину пришлось пересесть, чтобы видеть их.

Хренов заказал «две водки» – по сорок граммов, так здесь наливают. Архипкин посмотрел на стакан, Хренов понял:

– Соцкую хочешь? Погоди, закажу, они этого не понимают, приставать начнут, «выпей залпом», они ведь глоточками цедят, нелюди…

– Слышь, а где этот-то?..

– Кто?

– Ну, как его…

– Колька?

– Нет, – ответил Архипкин, поиграв пальцами.

– Ванька, что ль? «Беспалый»?

– Да.

– В отеле, где ж еще. Он там посменно дежурит, по двенадцать часов. А зачем он тебе?

– Нужен. По радио про него передавали…

– Бандюга, мол, и власов, да?

– Не, сестра ищет…

– Иди ты! Неужто сестра?! Как же она его выследила?

– У нас в радио пишут, мол, брата ищу, такой-то и такой-то. Как его фамилия-то?

– Слышь, – не ответив, спросил Хренов, – а вот если с повинной прийти, сколько сейчас нашему брату дают?

– Смотря за что…

– Крещеные мы с ним, садовник, крещеные.

– Это как?

– А так. Как забрали из лагеря, с голодухи-то к черту в кровать прыгнешь, привезли в село, каждому в руки винтовку дали и комиссаров выстроили. Ганс, офицеришка, к каждому из нас подходил, парабеллумом своим в затылок упирался и говорил: «Стреляй». Или – ты, или – тебя. А как выстрелил, как повалил комиссара, так они винтовку отбирали и говорили: «Свободен, иди, куда хочешь». Кровью-то покрестили, куда нам было подаваться? Ну и пошло, «крещеные»… Так-то вот, красный…

– Ты мне скажи, как этого «беспалого» найти? Адрес его знаешь?

– Я все знаю, садовник, я знаю все, да просто так не скажу. Мы – ученые. Может, нет никакой сестры, а тебя НКВД подослало…

– Нужен он НКВД…

– НКВД все нужны, садовник, ты мне вола-то не крути. Сам откуда?

– Ивановский.

– Сосед. Я с Вологды.

– С города?

– Не. Деревня Пряники. Лог кругом стоит – что ты! Синь беспросветная, и ручьи текут. Как поутру выйдешь из избы – тишина… И дятел – тук-тук. Здесь дятла поди найди, какаду одни летают, мать иху так… Тебя как зовут-то?

– Олег Карпович. А тебя?

– Виктор Хрисанфович… И деньга водится, и комнату имею, а все одно сердце рвет, Карпыч, – домой мечтаю… А там четвертак вольют, а мне пятьдесят три… Когда выйду? То-то в оно…

– У нас четвертак теперь не дают. Пятнадцать.

– Ну пятнадцать. Тоже не месяц. Шестьдесят восемь будет, когда отбабахаю. Кому старик нужен? Семье, обратно, позор, у меня ж братья и сестры в Пряниках должны жить… Так – «без вести пропал», а коли вернусь, тогда что? В Сибирь угонят, а чем они виноваты? Я один и есть виноватый, за то с ворами в бильярд и гоняю…

– Слышь, ты мне фамилию «беспалого» скажи.

– Не напирай. Я пока с им не поговорю, фамилии не открою. Думаешь, в Вологде Пряники есть? Так я тебе и назову деревню-то… Тоже, Карпыч, ученые, жизнь извозила, себе-то самому не веришь… Приходи сюда через недельку, может, он и согласится, а закладывать его я не стану, нас тут раз, два – и обчелся, русак русака бережет, хоть душу по-нашему можно отвести… «Беспалый» – как ты говоришь – угрюм-душа, всех бежит, бобылем живет… Ну, еще врежем?

Директор криминальной полиции генерал Стау получал от хозяина бара «Гонконг» мистера Чу-Ну запись бесед иностранцев – профилактическая мера, чем черт не шутит, приходится оборудовать вертепы техникой.

Стау позвонил Джону Глэббу.

– Джон, тебя не интересует русский, который работает в отеле?

– Если бы он работал в министерстве иностранных дел, меня бы это заинтересовало, – улыбнулся Глэбб. – Они же здесь лакеи, выше не поднялись, какой прок от лакея, Стау? Как его фамилия?

– Я не начал устанавливать до разговора с тобой. «Беспалый», больше ничего неизвестно.

– Ладно, завтра встретимся, подумаем…

– А говорил о нем садовник русского посольства.

– Да? Уже интересно. В чем дело?

– «Беспалого» сестра разыскивает, садовник сказал, что по радио была передача.

– Вполне может быть, у них есть такая передача…

– А с садовником у наших китайцев был некто Славин. Я на всякий случай установил, живет в отеле «Хилтон».

– В «Хилтоне»? – после паузы переспросил Глэбб. – Что ж, спасибо, Стау. Дай мне день, я свяжусь с тобой.

…Нырнув в кондиционированный вестибюль «Хилтона», Славин почувствовал, как он вспотел – рубашка была мокрой, лицо, после пляжных гуляний, горело, крем не спас.

Он подошел к портье, попросил ключ от своего номера, купил все газеты и пошел к лифту. Здесь его и окликнули. Он обернулся: около бара стоял расплывшийся, неряшливо одетый мужчина, а рядом с ним – улыбающийся, источающий само дружелюбие, поджарый, седоволосый, невероятно красивый Джон Глэбб.

– Хэлло, Иван! – снова прокричал мужчина, капнув пивом на рубашку цвета хаки. – Неужели вы не узнали меня, старина?!