Книга Крысолов онлайн - страница 2

2

В Сидотоне Хоуард устроился совсем неплохо. Свежий горный воздух воскресил его, вернул ему аппетит и спокойный сон по ночам. Притом его занимали и развлекали немногочисленные местные жители, которых он встречал в кабачке. Он хорошо разбирался во всяких деревенских делах и свободно, хотя, пожалуй, чересчур правильно говорил по-французски. Он был приветлив, и крестьяне охотно приняли его в компанию и, не стесняясь, обсуждали с ним свои повседневные заботы. Быть может, то, что он потерял сына, помогло сломать лед.

К войне они, видно, относились без особого пыла.

Первые две недели Хоуарду было невесело, но, вероятно, лучше, чем если бы он остался в Лондоне. С горных склонов еще не сошел снег, и они населены были слишком горькими для него воспоминаниями. Пока не стали доступными лесные тропы, он совершал короткие прогулки по дороге – и на каждом заснеженном склоне ему чудился Джон: вот он вылетает из-за гребня холма, зигзагами мчится вниз и, окутанный белым вихрем, исчезает в долине. Иногда в том же снежном вихре с ним проносится Николь, светловолосая француженка из Шартра. И это видение – самое мучительное.

Солнце грело все жарче, вскоре снег стаял. Всюду звонко лепетала вода, и трава зеленела на склонах, где еще недавно было белым-бело. Появились цветы, и прогулки обрели новую прелесть. Вместе со снегом исчезли и тягостные видения: в зелени цветущих полей не таилось никаких воспоминаний. Чем ярче расцветала весна, тем спокойней становилось у него на душе.

А еще ему помогла миссис Кэвено.

Поначалу, застав в этой захолустной гостинице, куда обычно не заезжали туристы, англичанку, он и огорчился и рассердился. Не затем он приехал во Францию, чтобы говорить и думать по-английски. В первую неделю он упорно избегал ее и двух ее детей. Да и не обязательно было с ними встречаться. Они почти весь день проводили в гостиной; других постояльцев в это межсезонье не было. Хоуард оставался больше у себя или же играл партию за партией в шашки с завсегдатаями кабачка.

Кэвено, сказали ему, чиновник Лиги наций, квартирует в Женеве, до Сидотона оттуда по прямой всего миль двадцать. Он, видно, опасается, как бы в Швейцарию не вторглись немцы, и из осторожности отправил жену и детей во Францию. Они в Сидотоне уже месяц; каждую субботу он навещает их, пересекая границу на своей машине. Хоуард увидел его в первую субботу своего пребывания здесь, – это был рыжеватый человек лет сорока пяти с вечно озабоченным лицом.

Через неделю Хоуард немного с ним поговорил. Этот Кэвено показался старому юристу на редкость непрактичным. Он был предан Лиге наций даже теперь, во время войны.

– Многие говорят, будто Лига себя не оправдала, – объяснял он. – По-моему, это очень несправедливо. Посмотрите отчеты за последние двадцать лет, такими успехами не может похвастать ни одна организация. Посмотрите, сколько сделала Лига в области снабжения медикаментами!

И так далее в том же духе.

О войне он сказал:

– Лигу можно упрекнуть только в одном, она не сумела внушить государствам – своим членам веру в свои идеалы. Для этого нужна пропаганда. А пропаганда стоит, денег. Если бы каждое государство тратило на Лигу десятую долю того; что оно тратит на вооружение, войны бы не было.

Послушав с полчаса, старик Хоуард решил, что мистер Кэвено скучнейший малый. Он терпел эти рассуждения по присущей ему учтивости и потому, что собеседник был явно искренен, но сбежал, едва позволили приличия. Как велика эта искренность, Хоуард понял, лишь когда встретил однажды в лесу миссис Кэвено и прошел с нею добрую милю до гостиницы. Она оказалась верным эхом мужа.

– Юстас никогда не оставит Лигу, – сказала она. – Даже если немцы вступят в Швейцарию, он не оставит Женеву. Там столько важной работы.

Старик посмотрел на нее поверх очков.

– Но если немцы вступят в Швейцарию, позволят ли они ему продолжать эту работу?

– Почему же, конечно, позволят, – сказала она. – Лига – международное учреждение. Да, я знаю, Германия уже не член Лиги. Но она ценит нашу деятельность, мы вне политики. Лига гордится тем, что способна работать одинаково хорошо в любой стране и при любом правительстве. Ведь иначе ее нельзя было бы назвать подлинно международной организацией, не правда ли?

– Да, пожалуй, что так, – согласился старик.

Несколько шагов они шли молча.

– Ну, а если немцы действительно войдут в. Женеву, ваш муж там останется? – спросил наконец Хоуард.

– Конечно. Не может же он изменить своему долгу, – сказала миссис Кэвено. И, немного помолчав, прибавила: – Поэтому он и отослал меня с детьми сюда, во Францию.

Она пояснила, что с Англией они не связаны. Уже десять лет живут в Женеве; здесь родились их дети. За это время они даже на каникулы редко ездили в Англию. И вовсе не думают, что теперь ей нужно уехать с детьми в Англию, так далеко от мужа. Сидотон совсем рядом, через границу – и то уже далеко.

– Все это только на две-три недели, – сказала она спокойно. – А потом положение прояснится и можно будет вернуться домой.

Домом она называла Женеву.

У входа в гостиницу они расстались, но на другой день за завтраком миссис Кэвено улыбнулась Хоуарду, когда он вошел в комнату, и спросила, доволен ли он прогулкой.

– Я дошел до Пуэн де Неж, – ответил он учтиво. – Сегодня утром там чудесно, просто чудесно.

После этого они часто обменивались двумя-тремя словами, и у Хоуарда вошло в привычку по вечерам, после ужина, проводить с нею четверть часа в гостиной за чашкой кофе. Познакомился он и с детьми.

Их было двое. Рональд, темноволосый мальчик лет восьми, всегда раскладывал по всему полу гостиной рельсы игрушечной железной дороги. Он был большой любитель техники и застывал, как завороженный, у входа в гараж, когда консьерж с трудом заводил старую, уже десять лет прослужившую машину.

Однажды старик Хоуард подошел к мальчику.

– А ты умеешь править такой машиной? – мягко спросил он.

– Mais oui – c'est facile, ca.^[8] – Мальчик охотнее говорил по-французски, чем на родном языке. – Надо влезть на сиденье и вертеть баранку.

– А завести машину можешь?

– Надо только нажать вон ту кнопку, et elle va^[9]. Это электрический стартер.

– Правильно. Но этот автомобиль, пожалуй, слишком велик для тебя.

– Большим автомобилем легче править, – возразил мальчик. – А у вас есть машина?

Хоуард покачал головой.

– Теперь нет. Раньше была.

– А какой марки?

Старик беспомощно посмотрел на него.

– Право, я забыл. Кажется, «стандард».

Рональд поднял на него недоверчивые глаза:

– Неужели вы не помните?!

Но Хоуард не мог вспомнить.

Пятилетнюю сестренку Рональда звали Шейла. Ее рисунки валялись по всему полу гостиной, такая сейчас ею овладела страсть – она не расставалась с цветными карандашами. Однажды, спускаясь по лестнице, Хоуард увидел Шейлу на площадке; присев на корточки, она усердно рисовала что-то на титульном листе книжки. Первая ступенька лестницы заменяла ей стол.

Старик остановился подле нее.

– Что ты рисуешь?

Она не ответила.

– Ты не покажешь мне? – продолжал Хоуард. – Очень красивые у тебя карандаши. – Он с трудом опустился на одно колено, ревматизм давал себя знать. – Похоже, это у тебя дама.

Девочка подняла глаза.

– Дама с собакой.

– Где же собака? – Хоуард вглядывался в пеструю мазню. Девочка молчала. – Хочешь, я нарисую собаку на поводке, она пойдет за хозяйкой?

Шейла усиленно закивала в знак согласия. Хоуард наклонился над рисунком, колени ныли. Но рука давно утратила былые навыки, и собака вышла похожа на свинью.

– Дамы не водят свиней гулять, – сказала Шейла.

Чувство юмора не изменило старому юристу.

– А эта дама повела, – возразил он. – Помнишь, как в стишке: «Хрюшка-свинюшка на базар пошла»?

Девочка минуту подумала.

– Тогда нарисуйте и хрюшку, у которой дома дела, – сказала она. – И еще поросенка-детку, он кушает котлетку.

Но коленям Хоуарда стало невтерпеж. Он с трудом выпрямился.

– Их я нарисую завтра.

Только теперь он заметил, что изображение дамы, ведущей на прогулку свинью, украсило собою титульный лист «Детства Иисуса».

На другой день после завтрака Шейла ждала его в прихожей.

– Мама позволила угостить вас помадкой.

И она протянула ему бумажный кулек с клейким комом на дне.

– Весьма благодарен, – серьезно сказал Хоуард. Пошарил в кульке и, отщипнув кусочек, отправил в рот. – Спасибо, Шейла.

Девочка повернулась и побежала через бар в просторную кухню гостиницы. Слышно было, как она защебетала по-французски с мадам Люкар, предлагая ей помадку.

Старик обернулся и увидел на лестнице миссис Кэвено. Он украдкой в кармане вытер пальцы носовым платком.

– Ваши дети прекрасно говорят по-французски, – заметил он.

– Да, правда? Они ходят в здешнюю школу, а учат здесь, конечно, по-французски.

– Вероятно, они усваивали язык так же незаметно и просто, как дышали, – сказал Хоуард.

– Да, их совсем не пришлось учить.

После этого он узнал детей Кэвено немного лучше и проводил с ними некоторое время всякий раз, как встречал их одних; а они добросовестно говорили ему «Доброе утро, мистер Хоуард», будто отвечали заученный урок, – разумеется, их научила мать. Хоуард охотно познакомился бы с ними поближе, но по стариковской застенчивости не решался. Смотрит, бывало, как они играют в саду под соснами в загадочные игры, правила которых он не прочь бы узнать, и это задевает в памяти струны, что молчали уже шестьдесят лет.

Но ему все-таки удалось подняться в их глазах.

Солнце грело все жарче, лужайка подсохла, и теперь Хоуард после завтрака выходил в сад посидеть полчасика в шезлонге. Так он сидел однажды и украдкой наблюдал за детьми; они играли под деревьями. Они, видимо, затеяли игру, которая называлась attention^[10], для нее требовался свисток, а свистка у них не было.

– Я могу свистеть просто ртом, – сказал мальчик, и ему в самом деле удалось свистнуть.

Сестренка вытянула пухлые губы, но только и сумела чмокнуть ими. Старик неожиданно вмешался:

– Хотите, я вам сделаю свисток? – предложил он.

Дети молча, с сомнением уставились на него.

– Ну, как, сделать вам свисток? – повторил Хоуард.

– Когда? – спросил Рональд.

– Сейчас. Из сучка вон того дерева. – Он кивнул на куст орешника. Оба смотрели удивленно, недоверчиво. Хоуард поднялся с шезлонга и срезал сучок толщиной в мизинец. – Вот так.

Он снова сел и перочинным ножом, которым обычно чистил трубку, начал мастерить свисток. Этот фокус он проделывал в жизни не раз, сперва для Джона, потом для Инид, когда они были детьми, а не так давно – для юного Мартина Костелло. И вот маленькие Кэвено стоят подле него и следят за работой медлительных стариковских пальцев; на лицах – смесь недоверия и любопытства. Хоуард снял с орехового сучка кору, ловко надрезал маленьким лезвием и надвинул на прежнее место. Поднес игрушку к губам, раздался пронзительный свист.

Оба пришли в восторг, и Хоуард отдал свисток девочке.

– Ты умеешь свистеть просто губами, а она не умеет, – сказал он Рональду.

– А завтра вы мне тоже сделаете?

– Хорошо, завтра я и тебе сделаю такой же.

Дети убежали, и свист раздавался по всему дому и по всей деревне, пока не треснула кора, зажатая в горячей руке. Но свисток был еще достоин того, чтобы его уложили спать вместе с плюшевым мишкой и куклой по имени Мелани.

– Спасибо вам за свисток, – сказала вечером после кофе миссис Кэвено. – Это так мило с вашей стороны. Дети просто в восторге.

– Все дети любят свистульки, особенно когда сами видят, как их делают, – просто сказал старик.

Это была одна из незыблемых истин, которые он усвоил за свою долгую жизнь, вот он ее и высказал.

– Они говорили, что вы очень быстро это сделали, – сказала миссис Кэвено. – Наверно, вы очень часто мастерили такие игрушки.

– Да, – сказал Хоуард, – я сделал немало свистулек на своем веку.

Он задумался, вспоминая все дудочки, которые мастерил столько лет назад для Джона и Инид в мирном саду в Эксетере. Инид выросла, вышла замуж и уехала за океан. Джон вырос и стал военным летчиком. Джон.

Он заставил свои мысли вернуться к настоящему.

– Я рад, что позабавил ваших детей, – сказал он. – Я обещал Рональду сделать завтра свисток и для него.

Назавтра было десятое мая. Пока старик в шезлонге под деревьями мастерил свисток для Рональда, германские войска, смяв сопротивление голландской армии, хлынули в Голландию. Голландская авиация бросила все свои силы – сорок боевых самолетов – против германского воздушного флота. Тысяча предателей развила бешеную деятельность; весь день с неба сыпались парашютисты. В Сидотоне единственный радиоприемник как раз был выключен – и Хоуард мирно строгал ветку орешника.

Его покой не слишком нарушился и после того, как радио включили. Из Сидотона война казалась очень далекой; от немцев деревню отделяла Швейцария, и на войну смотрели безучастно. В Бельгию опять вторглись враги, так было и в прошлую войну; sale Boche!^[11] На этот раз вторглись и в Голландию; тем больше союзников будет у Франции. А может быть, до Франции на этот раз и не дойдут, ведь сперва надо завоевать и переварить Голландию.

Хоуард со всем этим соглашался. Он ясно помнил ход прошлой войны. Он и сам тогда был короткое время в армии, добровольцем в территориальных частях, но недолго – его быстро демобилизовали из-за ревматизма. Главный удар тогда пришелся на Бельгию, вечно она – арена боев, это не ново. А в Сидотоне ничего не изменилось. Время от времени Хоуард рассеянно, без особого интереса слушал радио. Скоро начнется сезон рыбной ловли; снег в низинах растаял, и горные ручьи с каждым днем становятся спокойнее.

Отступление из Брюсселя тоже не очень задело его; так было и в прошлый раз. Он слегка встревожился, когда немцы достигли Абвиля, но стратег он был неважный и не понял, что это значит. Впервые по-настоящему потрясло его 29-е мая, когда бельгийский король Леопольд сложил оружие. Такого в прошлую войну не было, и Хоуард расстроился.

Но в тот день ничто не могло расстроить его надолго. На другое утро он в первый раз собирался удить рыбу – и весь вечер заботливо разбирал свои снасти, смачивал лески и сортировал наживку. Назавтра он отшагал шесть миль и поймал трех голубых форелей. В гостиницу вернулся около шести, усталый и счастливый, поужинал и сразу же лег в постель. Так он упустил первое сообщение по радио об эвакуации Дюнкерка.

Наутро его благодушию настал конец. Почти весь день он просидел в кабачке у радиоприемника, встревоженный и подавленный. Героическое отступление с побережья взволновало его, как ничто за последние месяцы; впервые потянуло домой, в Англию. Да, конечно, ему все равно не найдется там работы, но теперь он хотел вернуться. Хотел снова быть в гуще событий, видеть британские мундиры на улицах, делить общее напряжение и тревогу. Сидотон раздражал его истинно крестьянским равнодушием к войне.

Четвертого июня последние английские войска оставили Дюнкерк, Париж подвергся первому и единственному воздушному налету, и Хоуард принял решение. Вечером он сказал об этом миссис Кэвено:

– Не нравится мне создавшаяся обстановка. Совсем не нравится. Думаю поехать домой. В такие времена человеку место на родине.

Она посмотрела с изумлением.

– Неужели вы боитесь, что сюда явятся немцы, мистер Хоуард? Им не пройти так далеко.

И успокоительно улыбнулась.

– Нет, – сказал он. – С нынешних позиций они далеко не продвинутся. Но все равно, думаю, мне следует вернуться домой. – Он помолчал и прибавил с надеждой: – Может быть, я пригожусь в противовоздушной обороне.

Миссис Кэвено не выпускала из рук вязанье.

– Мне будет недоставать бесед с вами по вечерам, – сказала она. – И дети будут без вас скучать.

– Мне очень приятно было познакомиться с вашими детьми, – сказал Хоуард. – Мне тоже будет скучновато без них.

– Шейла в восторге от сегодняшней прогулки с вами. Она поставила цветы в воду.

Было не в обычае старика действовать наспех, но в тот же вечер он предупредил мадам Люкар, что уедет через неделю, одиннадцатого июня. Он сказал ей это в кабачке, и там разгорелся оживленный спор – вправе ли он так поступите? В споре участвовали чуть ли не все местные жители, длился он добрый час, немало было выпито перно, и под конец общественное мнение сложилось в пользу. Хоуарда. Нелегко мадам Люкар потерять своего лучшего постояльца, сказал местный жандарм, и всем сидотонцам жаль расстаться со своим английским camarade^[12], но, конечно, в такие времена старому солдату положено быть у себя на родине. Мсье совершенно прав. Но, может быть, он вернется?

Хоуард сказал, что надеется вернуться очень скоро – через считанные недели, как только минует опасное положение на фронте.

Назавтра он начал готовиться к путешествию. Готовился не спеша, ведь впереди еще целая неделя. И выдался еще один удачный денек с удочкой у ручья, и он поймал еще двух голубых форелей. После отступления из Дюнкерка в военных действиях на несколько дней наступило затишье, и Хоуард пройдя день в нерешительности, но потом немцы двинулись в наступление на Сомме, и он опять стал готовиться к отъезду.

Девятого июня явился Кэвено, неожиданно приехал из Женевы на своей маленькой машине. Он казался еще более озабоченным и рассеянным, чем обычно, и скрылся вместе с женой в их комнатах. Детей отослали в сад.

Через час Кэвено постучался к Хоуарду. Старик перед тем читал в кресле и задремал, уронив книгу на колени. Когда в дверь снова постучали, он надел очки и сказал:

– Войдите!

Он с удивлением посмотрел на посетителя и встал.

– Очень рад, – сказал он учтиво. – Как это вы приехали посреди недели? Получили отпуск?

Похоже, Кэвено был несколько смущен.

– Я взял отпуск на день, – сказал он не сразу. – Разрешите войти?

– Конечно, конечно. – Старик засуетился и снял со второго кресла (их всего-то было два) груду книг. Потом предложил гостю сигарету. – Не угодно ли присесть?

Тот неуверенно сел.

– Что вы думаете о войне? – спросил он.

– По-моему, это очень серьезно, – сказал Хоуард. – Мне совсем не нравятся сводки.

– Мне тоже. Я слышал, вы собираетесь домой?

– Да, возвращаюсь в Англию. Я чувствую, что в такое время мое место там.

Наступило короткое молчание. Потом Кэвено сказал:

– У нас в Женеве полагают, что Швейцария будет оккупирована.

Хоуард посмотрел на него с любопытством.

– Вы так думаете? И скоро?

– Думаю, что скоро. Очень скоро.

Помолчали. Потом Хоуард спросил:

– Что же вы тогда будете делать?

Рыжий человечек из Женевы поднялся и отошел к окну. Постоял минуту, глядя на луга и на сосны. Потом повернулся к Хоуарду.

– Придется мне остаться в Женеве, – сказал он. – Я должен делать свое дело.

– По-вашему, это… разумно?

– Нет, – признался Кэвено. – Но я так решил.

Он прошелся по комнате и снова сел.

– Я уже говорил с Фелисити, – сказал он. – Я должен остаться там. Даже при германской оккупации у нас будет много работы. Будет не очень-то приятно. Будет нелегко. Но дело того стоит.

– Разве немцы позволят Лиге продолжать работу?

– Нам твердо обещано, что позволят.

– А что думает об этом ваша жена? – спросил Хоуард.

– Думает, что я правильно решил. Она хочет вернуться со мной в Женеву.

– Вот как!

Кэвено повернулся к нему.

– Правду сказать, потому я к вам и пришел, – сказал он. – Должно быть, нам придется трудно, пока война не кончится. Если союзники победят, то победят только применив блокаду. В странах, занятых немцами, будет довольно голодно.

– Да, наверно. – Хоуард смотрел на Кэвено с удивлением. Не думал он, что в этом рыжем человечке столько спокойного мужества.

– Но вот дети… – виновато сказал тот. – Мы подумали… Фелисити пришла мысль… Вы не могли бы взять их с собой в Англию? – И продолжал торопливо, прежде чем Хоуард успел вставить хоть слово: – Надо только отвезти их к моей сестре в Оксфорд. Нет, лучше я дам телеграмму, и сестра встретит вас в Саутгемптоне с автомобилем и отвезет их к себе в Оксфорд. Боюсь, мы просим невозможного. Если вам это слишком трудно… Мы, конечно, поймем.

Хоуард растерянно посмотрел на него.

– Дорогой мой, я бы рад помочь вам. Но, признаться, в мои годы я плохой путешественник. На пути сюда в Париже я два дня был совсем болен. Мне ведь почти семьдесят. Было бы вернее, если бы вы поручили детей кому-нибудь покрепче.

– Может быть, – сказал Кэвено. – Но ведь никого другого нет. Тогда придется Фелисити самой отвезти детей в Англию.

Помолчали. Потом Хоуард сказал:

– Понимаю. Она не хочет ехать?

Кэвено покачал головой.

– Мы с ней не хотим расставаться, – сказал он почти жалобно. – Ведь это, может быть, на годы.

Хоуард широко раскрыл глаза.

– Поверьте, я сделаю все, что в моих силах, – сказал он. – А насколько разумно отправлять детей со мною, это уж вам решать. Если я умру в дороге, это, пожалуй, доставит много беспокойства и вашей сестре в Оксфорде и детям.

– Я вполне готов пойти на такой риск, – с улыбкой сказал Кэвено. – Он невелик по сравнению со всем, чем мы сейчас рискуем.

Старик медленно улыбнулся.

– Ну что ж, я прожил семьдесят лет и пока еще не умер. Пожалуй, протяну еще несколько недель.

– Так вы их возьмете?

– Конечно, возьму, раз вы хотите.

Кэвено пошел сказать об этом жене, оставив старика в смятении. Он-то думал останавливаться на ночь в Дижоне и в Париже, как сделал на пути сюда; теперь, наверно, разумнее поехать прямиком до Кале. В сущности, для этого ничего не нужно менять, ведь он еще не заказал номера в гостиницах и не взял билет. Изменились только его планы; что ж, надо освоиться с новой мыслью.

А справится ли он с двумя детьми, может быть, разумнее нанять в Сидотоне какую-нибудь деревенскую девушку, пускай доедет с ними до Кале в качестве няни? Еще неизвестно, найдется ли такая девушка. Может быть, мадам Люкар знает какую-нибудь…

Только позже он сообразил, что Кале уже заняли немцы и лучше всего переправиться через Канал из Сен-Мало в Саутгемптон.

Потом он спустился в гостиную и застал там Фелисити Кэвено. Она сжала его руку.

– Вы очень, очень добры, вы так нас выручаете, – сказала она.

Хоуарду показалось, что она недавно плакала.

– Пустяки, – сказал он. – Мне веселей будет ехать с такими спутниками.

Она улыбнулась:

– Я только что им сказала. Они просто в восторге. Ужасно рады, что поедут домой с вами.

Впервые он слышал, что она называет Англию домом.

Он поделился с нею своими соображениями насчет няни, и они пошли поговорить с мадам Люкар. Но оказалось, в Сидотоне не сыскать девушки, которая согласилась бы отправиться в такую даль, как Сен-Мало или хотя бы Париж.

– Ничего, – сказал Хоуард. – В конце концов, через двадцать четыре часа мы будем дома. Я уверен, что мы отлично поладим.

Миссис Кэвено посмотрела на него.

– Хотите, я поеду с вами до Парижа? Провожу вас, а потом вернусь в Женеву.

– Пустяки, – сказал он, – пустяки. Оставайтесь с мужем. Только расскажите мне, как их одевать и что они говорят… м-м… когда им нужно выйти. И можете за них не беспокоиться.

Вечером он пошел с нею взглянуть, как дети укладываются спать.

– Ну, как, поедешь со мной в Англию к тетушке? – сказал он Рональду.

Мальчик посмотрел на него сияющими глазами:

– Да, пожалуйста! Мы поедем поездом?

– Да, мы долго будем ехать поездом, – сказал Хоуард.

– А нас паровоз повезет или электричка?

– Э… м-м… паровоз, я думаю. Да, конечно, паровоз.

– А сколько у него колес?

Но на это старик уже не умел ответить.

– И обедать будем в поезде? – пропищала Шейла.

– Да, – сказал Хоуард, – вы пообедаете в поезде. И выпьете чаю и, надеюсь, позавтракаете.

– О-о! – недоверчиво протянула девочка. – Завтракать в поезде?

Рональд посмотрел удивленно:

– А где мы будем спать?

– В поезде, Ронни, – вмешался отец. – В отдельной кроватке.

– Правда, будем спать в поезде? – Ронни повернулся к старику. – Мистер Хоуард, можно мне спать поближе к паровозу?

– И мне. Я тоже хочу поближе к паровозу, – сказала Шейла.

Мать оставалась с ними, пока они не уснули. Потом спустилась в гостиную к мужчинам.

– Я попросила мадам Люкар приготовить для вас корзинку с едой, – сказала она. – Вам будет проще накормить их в спальном вагоне, чем водить в вагон-ресторан.

– Очень признателен, – сказал Хоуард. – Это гораздо удобнее.

Миссис Кэвено улыбнулась:

– Я-то знаю, каково ездить с детьми.

В тот вечер он поужинал с ними и рано лег спать. Усталость была приятная, и он отлично выспался; проснулся, по обыкновению, рано, полежал в постели, перебирая мысленно, о чем еще надо позаботиться. Наконец он поднялся; чувствовал он себя на редкость хорошо. Причина была проста – впервые за много месяцев для него нашлось дело, – но об этом он не догадывался.

День прошел в хлопотах. У детей было совсем мало вещей на дорогу, только одежда в небольшом портпледе. С помощью матери старик изучил все сложности их одевания, и как укладывать их спать, и чем кормить.

В какую-то минуту миссис Кэвено остановилась и посмотрела на него.

– По совести, – сказала она, – вы бы предпочли, чтобы я проводила вас до Парижа, правда?

– Совсем нет, – ответил Хоуард. – Уверяю вас, детям будет вполне хорошо со мной.

Короткое молчание.

– Не сомневаюсь, – медленно сказала она. – Не сомневаюсь, конечно же, с вами им будет хорошо.

Больше она о Париже не заговаривала.

Кэвено уехал в Женеву, но к ужину вернулся. Отвел Хоуарда в сторону и вручил ему деньги на дорогу.

– Не могу выразить, как мы вам благодарны, – пробормотал он. – Совсем другое дело, когда знаешь, что малыши будут в Англии.

– Не тревожьтесь о них, – сказал старик. – Вы их отдаете в надежные руки. Мне ведь приходилось заботиться о собственных детях.

Он не ужинал с ними в тот вечер, рассудил, что лучше оставить их одних с детьми. На дорогу все уже приготовлено: чемоданы уложены, удочки упрятаны в длинный дорожный футляр. Делать больше нечего.

Он пошел к себе. Ярко светила луна, и он постоял у окна, смотрел за поля и леса, вдаль, на горы. Было так безмятежно, так тихо.

Он с досадой отошел от окна. Несправедливо, что здесь, на Юре, так спокойно. За двести или триста миль севернее французы отчаянно сражаются на Сомме… Спокойствие Сидотона вдруг показалось ему неприятным, зловещим. Хлопоты и новая ответственность за детей заставили его на все посмотреть по-другому: скорей бы вернуться в Англию, быть в гуще событий. Хорошо, что он уезжает. Мир и покой Сидотона помогли ему пережить тяжкую пору, но настало время уехать.

Следующее утро прошло в хлопотах. Он встал рано, но дети и родители Кэвено поднялись еще раньше. Завтракали в столовой все вместе; напоследок Хоуард учился размачивать для детей сухарики в кофе. Потом к дверям подкатил старый «крайслер», готовый отвезти их в Сен-Клод.

Прощанье вышло короткое и неловкое. Хоуард уже раньше сказал Кэвено-родителям все, что надо было сказать, а детям не терпелось забраться в машину. Они не понимали, что расстаются с матерью, быть может, на годы; впереди столько удовольствий: ехать в автомобиле до Сен-Клода, провести целый день и всю ночь в самом настоящем поезде с паровозом, – только это их и занимало. Отец и мать, оба красные, неловкие, поцеловали детей, но те просто не понимали, что значит это прощанье. Хоуард, смущенный, стоял рядом.

– Прощайте, мои милые, – пробормотала миссис Кэвено и отвернулась.

– Можно, я сяду рядом с шофером? – спросил Рональд.

– И я хочу рядом с шофером, – сказала Шейла.

Тут вмешался Хоуард.

– Вы оба сядете рядом со мной. – Он усадил их на заднее сиденье. Потом обернулся к матери. – Им хорошо и весело, – сказал он мягко, – а ведь это главное.

Он уселся в машину; она тронулась, и с тягостным расставаньем было покончено.

Хоуард усадил детей по обе стороны от себя, чтобы им одинаково хорошо видна была дорога. Порой кто-нибудь из них замечал козу или осла и сообщал об этом, мешая английские слова с французскими, тогда другой карабкался через колени старика и спешил тоже посмотреть на такое чудо. Хоуард с трудом водворял их на места.

Через полчаса подъехали к станции Сен-Клод. Консьерж помог им выбраться из машины.

– Славные детишки, – сказал он Хоуарду. – Думаю, отец с матерью будут очень тосковать.

– Да, верно, – по-французски ответил старик. – Но во время войны детям спокойнее на родине. Я думаю, что их мать решила разумно.

Тот пожал плечами, он был явно не согласен:

– Да неужто война дойдет до Сидотона!

Он перенес их вещи в купе первого класса, помог Хоуарду сдать в багаж чемоданы. И вот маленький поезд, пыхтя, пополз по долине, и Сен-Клод остался позади. Это было в то утро, когда Италия объявила войну союзникам, а немцы перешли Сену севернее Парижа.