Книга Заговор онлайн

Прошлое иногда – прекрасное место для обитания.

Агата Кристи

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Прерванный сон. – Существенный недостаток очередного чуда техники. – Пансион «Доброе дело» для трудящихся женщин. – Как следует поступать юным, не знающим жизни девушкам… – Сдобные булочки как средство активизации мыслительных способностей. – Излишняя щепетильность может дорого обойтись.

Ночную тишину разорвал препротивный звук, внезапно и безжалостно вторгшийся в мои сновидения. Мне понадобилось еще какое-то время, чтобы окончательно проснуться, осознать, что именно меня беспокоит (о, да – это телефонный звонок, смутное ощущение из полусна превращалось в отвратительную реальность!), и стряхнуть с себя призрачную надежду, что к аппарату подойдет кто-нибудь другой…

Увы, никто не торопился – мой дражайший муж спал крепким, совершенно беспробудным сном, и боюсь, даже баррикадные бои под нашим окном не разбудили бы его сами по себе, без моего активного вмешательства. Горничная и кухарка, находившиеся в дальней комнате для прислуги, тоже не подавали никаких признаков жизни… Что ж, как всегда придется брать все самое трудное и неприятное на себя.

Будучи уже окончательно вырванной из безмятежного сна, я не спеша встала с постели, мечтая, что противные звуки вот-вот стихнут и можно будет снова свернуться калачиком под одеялом, пока сон не ушел слишком далеко. Если уж человек от природы соня, то теплая постель для него, без сомнения, чудесное место и покидать ее – настоящая пытка!

Но телефон не умолкал… Да, когда я решилась установить в своем доме это чудо современной техники, мысль о возможных ночных звонках почему-то не пришла мне в голову… А жаль!

– Алло, слушаю вас, – бросила я в трубку, и боюсь, мой неприветливый тон не порадовал непрошеного ночного собеседника.

– Елена Сергеевна, дорогая, простите за столь поздний звонок, но я сама не своя от волнения, – заверещала мне в ухо телефонная трубка.

Голос явно принадлежал дальней родственнице моего мужа, Варваре Филипповне Здравомысловой, даме слишком воспитанной, чтобы попусту беспокоить людей по ночам.

– Что случилось? – испуганно спросила я, мгновенно лишившись всякой сонливости.

– Я звоню вам из пансиона, Елена Сергеевна. Тут такое происшествие, такое, такое… Просто кошмар, настоящий кошмар! Даже не знаю, как вам и сказать…

Господи, помоги!

Происшествие в пансионе? Неужели с кем-нибудь из девочек случилось несчастье? Да, тут уж будет не до сна…

Пансион для трудящихся женщин был одним из самых важных дел моей жизни. Являясь активной деятельницей Лиги женского равноправия, я всегда мечтала внести настоящий, весомый вклад в дело эмансипации. А наша, так громко заявившая о себе, организация все больше увязала в какой-то ерунде, вроде чтения общеразвивающих лекций, устройства благотворительных балов и ярмарок в пользу неимущих тружениц и сбора средств для создания фабричных читален.

Даже сами заседания активисток Лиги превратились в подобие дамского клуба, где за чашкой чая можно было обменяться с приятельницами парочкой свежих сплетен и рисунками для вышивания.

Нет, уж если делать что-нибудь на общественном поприще, то это дело должно быть стоящим.

Я решила организовать комфортабельный и недорогой пансион для молодых женщин, вынужденных жить на собственные заработки. Большинство из них не имели возможности обзавестись хорошей квартирой или домом и посему снимали комнаты или углы и полностью зависели от квартирных хозяек, рвущих с бесправных постоялиц три шкуры и наполняющих жизнь бедняжек капризами, придирками и скандалами.

Я выкупила у владельцев здание старых меблированных номеров, произвела в нем ремонт, сделала кое-какие усовершенствования, вроде ванных комнат и парового отопления, оборудовала помещения для занятий, библиотеку, столовую, танцевальный зал (молодым девушкам захочется и повеселиться, и гостей на праздник позвать) и одноместные спальни для тридцати пяти жилиц. Кроме того, следуя современным веяниям, я даже устроила гимнастический зал, где можно было заниматься спортивным тренингом. Занятия гимнастикой – дело весьма благотворное, и я признаю за девушками право довести свое спортивное мастерство до высших степеней. (Хотя я лично испытываю большое удовольствие от сознания, что никогда, сколько бы лет я еще ни прожила на свете, мне не захочется карабкаться на шведскую стенку или размахивать чугунными гантелями!)

При организации пансиона за образец мной было взято студенческое общежитие, устроенное купцом Лепешкиным по соседству, в Филипповском переулке, но, не буду скромничать, у меня получилось лучше… Пусть только тридцать пять молодых женщин нашли себе приют под крышей моего пансиона «Доброе дело», но эти женщины, смею надеяться, живут теперь неплохо…

Правда, в отличие от купца Лепешкина, который размещает студентов безвозмездно, хотя и не так удобно, я беру с девушек небольшую, отнюдь не разорительную плату – во-первых, то, что дается даром, никогда не ценится людьми, а во-вторых, девочки за свои скромные деньги получают прекрасные условия и несравнимо более высокий уровень комфорта.

Большого дохода пансион мне не приносит (спасибо, что не приносит и большого убытка), но в конце концов, я могу себе позволить отказаться от высокой прибыли ради высокой идеи…

Варвара Филипповна Здравомыслова, почтенная вдова, не так уж давно вступившая по моей рекомендации в Лигу борьбы за женское равноправие и принявшаяся за работу с энтузиазмом неофитки, горячо поддержала подобное начинание и сделалась в пансионе кем-то вроде моей правой руки. Во всяком случае, когда нам с мужем пришлось по делам почти на все лето уехать в Петербург, я смело оставила пансион на почтенную вдову, опекавшую девушек чуть ли не по-матерински…

Вернувшись в Москву, я нашла «Доброе дело» в таком процветании, что всерьез стала подумывать – а не назначить ли мне мадам Здравомыслову директрисой этого благотворительного заведения? Женщины порой незаменимы на административных постах, хотя и не всем в обществе это по нутру.

– Елена Сергеевна, вы слышите меня? – вопросила из телефонной трубки будущая директриса со слезами в голосе.

– Да-да, говорите…

– Я задержалась в пансионе, ждала, ждала, но так и не дождалась…

После этой загадочной фразы мадам Здравомыслова окончательно замолкла и, похоже, впрямь горько всплакнула…

– Варвара Филипповна, дорогая, я не поняла – чего вы не дождались?

Я старалась говорить по возможности мягче, но, кажется, мне это не совсем удалось.

– Не чего, а кого! Пропала Лидочка Танненбаум. Елена Сергеевна, девочка не вернулась в пансион! Я боюсь, что с ней что-то случилось, ведь уже глубокая ночь…

Так, все понятно, одна из девушек не пришла ночевать. Ну что ж, такое может случиться… Молодым, самостоятельно стоящим на ногах женщинам, как и всем остальным, не чужды человеческие страсти. Наверное, ничего страшного нет в том, что Лидия загуляла? Хотя… На нее это так не похоже!

Серьезная девушка (изучившая машинопись и стенографию и получившая должность в немецкой фирме), она всегда отличалась какой-то почти монашеской скромностью… Может быть, сказывалась наследственность – отец был немцем, и традиционно немецкие добродетели – умеренность, аккуратность, пунктуальность и работоспособность – были присущи ей в полной мере.

Ее хозяин, предпочитавший нанимать на свою фирму служащих немецкого происхождения, был чрезвычайно доволен Лидочкой, насколько мне известно. Вероятно, он, как многие иностранцы, полагал, что на предприятиях с русским персоналом обстановка складывается примерно такая, как до сотворения мира, когда на земле царил первобытный хаос, и педантичная, ответственная фрейлейн Танненбаум казалась ему настоящей находкой.

Но в конце концов, и у серьезной девушки может иногда закружиться голова… Что она видит – контора и пансион, пансион и контора. Разве это жизнь для молодой девицы? Даже на танцевальные вечера Лида Танненбаум не ходит. Может быть, у нее есть какое-нибудь тайное увлечение, о котором никто не знает?

– Варвара Филипповна, я полагаю, поводов для тревоги пока нет. Ну задержалась Лида где-то, не вернулась вовремя домой… Она же взрослый человек! Скорее всего, у девочки какое-нибудь романтическое приключение. Вы уж не браните ее, когда она завтра вернется.

– Но у меня сердце не на месте. Вдруг с Лидой что-нибудь случилось?

Я тоже почувствовала, как беспокойство кольнуло меня острой иголочкой, но все же произнесла тоном, полным жизнерадостного оптимизма:

– Давайте заранее не будем думать о плохом. Подождем до утра, глядишь, все как-нибудь и разрешится…

У меня уже замерзли босые ноги. Да и вообще, я пожалуй не очень люблю заниматься решением сложных житейских вопросов в такую пору…

Закончив разговор, я, как последняя эгоистка, опрометью кинулась в спальню, на ходу срывая халат, затушила ночник и забралась под одеяло.

Но увы, сон ушел от меня безвозвратно. Я вздыхала, ворочалась с боку на бок, то сбрасывала одеяло с себя, то натягивала его на голову – ничего не помогало…

Можно еще было попытаться представлять себе всякие успокоительные картины, например, саму себя в окружении родных, друзей и знакомых, лежащую на смертном одре… Все проливают слезы, прощаясь со мной, а я, собрав последние силы, посылаю близким свое благословение, особенно наиболее интересным мужчинам из числа моих бывших поклонников…

О, эти люди еще оценят потерю в моем лице по достоинству, когда, увы, меня уже не будет на свете, и им придется горько оплакивать свои ошибки…

Но даже отрадные картины чужой скорби совершенно не могли убаюкать меня и отвлечь от угнетающей мысли – где же все-таки Лида? Не случилось ли с ней и вправду чего-нибудь страшного?

Как хорошо, что я уже давно и безвозвратно распрощалась с мечтой о спокойной жизни, ведь не обратить никакого внимания на известие о бесследном исчезновении молодой девицы с моим характером просто невозможно… Признаться, с годами я стала все лучше и лучше понимать фразу, широко распространенную в могильных эпитафиях: «Здесь обрел он долгожданный покой». Видимо, при жизни покой был для этих бедняг недоступной роскошью…

Только на рассвете мне удалось ненадолго провалиться в тяжелый, тревожный сон, но и во сне меня не оставляло ощущение, что где-то рядом стряслась беда, и мне было стыдно за собственную бездеятельность…

Проснулась я с твердым намерением немедленно предпринять какие-нибудь шаги в поиске пропавшей девушки. Предчувствие подсказывало мне, что это будет нелишним. Позвонив для очистки совести в пансион, я узнала от мадам Здравомысловой, что Лидочка так и не вернулась.

Не позавтракав и ничего не сказав мужу (не хотелось будить его ни свет ни заря), я отправилась в «Доброе дело». Поиски Лидии, наверное, нужно начинать оттуда.

Встретили меня плачущая Варвара Филипповна (милая женщина, но редкостная зануда!) и божественный аромат свежеиспеченных булочек с корицей. Девушки из пансиона завтракали, собираясь на работу. О Лидочке не было ни слуху, ни духу…

– Господи, Господи, что же могло случиться с бедняжкой? – причитала Варвара Филипповна. – Если бы она собралась к кому-нибудь в гости или в дальнюю поездку, то уж наверное посоветовалась бы со мной. Я всегда охотно объясняю юным, не знающим жизни девушкам, как им следует поступить в том или ином случае…

Честно сказать, я не уверена, что юные, не знающие жизни девушки приходят в восторг, когда им назойливо объясняют, как следует поступить. Скорее напротив. Но все же вряд ли кто-либо из них решится сбежать только потому, что нравоучения мадам Здравомысловой надоели им до смерти…

– Я всегда боюсь, что кто-нибудь из наших девочек по неопытности свяжется с подлецом и негодяем и погубит себя, – продолжала заботливая вдова. – Если говорить откровенно, сейчас девушки гораздо чаще ухитряются связываться с недостойными мужчинами, попросту – с настоящими подонками, чем во времена моей юности. Подозреваю, что неопытных девушек всегда тянет к темным личностям, но раньше за ними присматривали и ограждали от непоправимых ошибок, проявляя определенную строгость. Матери, тетки, старшие сестры обычно хорошо знали, что у юных девиц на сердце, а отцы не стеснялись отказывать от дома молодым прохвостам. А теперь барышни предоставлены сами себе, должного воспитания они не получают и, кроме всего прочего, ведут очень своеобразный образ жизни. Дошло до того, что юные девицы начали сами выбирать себе друзей! А если они ошибаются и губят себя, окружающие думают: «Так ей, дуре, и надо!» Вот в старые времена…

Я позволила себе довольно бесцеремонно перебить мадам Здравомыслову с ее бесконечным обличительным монологом:

– Варвара Филипповна! Что толку рассуждать о том, насколько все было лучше в старые добрые времена? Может быть, нам только кажется, что тогда все было лучше, и по одной простой причине – мы сами тогда были моложе…

Мадам Здравомыслова – очень ответственная женщина и само воплощение добропорядочности, но, увы, из тех, кому приходится постоянно, пардон, затыкать рот.

Я было хотела сразу же приступить к активным поискам исчезнувшей девицы, но ведь не обязательно делать это натощак. Запах свежей сдобы был таким манящим, что я не смогла удержаться и решила для начала выпить в пансионе стакан чаю.

В одной, нет, пожалуй, в двух сдобных булочках нет большой беды – ситуация совершенно непонятная, и мне следует поддержать свои силы, чтобы заняться поисками. Не столько ради чревоугодия, сколько ради благой цели заботы о ближних, я на сегодня забуду о необходимости беречь фигуру.

То ли сладкий чай с булочками положительно сказался на моих мыслительных способностях, то ли последствия полубессонной ночи перестали, наконец, меня мучить, но к концу чаепития в мою голову пришли следующие здравые идеи: во-первых, нужно найти какую-нибудь подругу Лиды, по возможности близкую, и выведать у нее все, что она знает об исчезновении мадемуазель Танненбаум; а во-вторых, необходимо пройти в комнату пропавшей девицы и посмотреть на ее вещи. Если она отбыла из пансиона с вещами – серьезное любовное приключение более чем вероятно; если не будет хватать какого-нибудь изысканного модного наряда – значит, накануне у нее было свидание или выход в свет, после которого Лида по каким-то причинам не вернулась… По крайней мере, станет яснее, в каком направлении вести поиск.

Подруг у Лиды оказалось немного, во всяком случае, среди девушек, живущих в пансионе. Но одна из них, по имени Елизавета Эрсберг, все же считала себя приятельницей Лиды. Может быть, тот факт, что обе девушки были немецкого происхождения, помог им сблизиться. А может быть, просто общие взгляды на жизнь…

Белокурая, голубоглазая Лиза Эрсберг до такой степени отвечала всему набору классических представлений о немецкой фрейлейн, что мне постоянно хотелось назвать ее Лизхен. Даже по-русски говорила она с легким немецким акцентом, хотя и совершенно свободно.

Она служила в конторе адвоката Штюрмера и очень боялась опоздать на службу – похоже, господин Штюрмер сумел привить своему персоналу вкус к дисциплине.

Я была шапочно знакома с адвокатом и пообещала позвонить ему и объяснить, что мадемуазель Эрсберг вынуждена задержаться в пансионе по моей просьбе и в связи с чрезвычайными обстоятельствами.

Лиза немного успокоилась. Но только после того, как мой разговор со Штюрмером состоялся и адвокат, как я и ожидала, любезно позволил секретарше прийти на службу попозже, она стала по-настоящему словоохотливой и честно попыталась припомнить все, что ей было известно о жизни подруги.

Выслушав долгий и обстоятельный монолог Лизы, я уяснила для себя следующее – жениха или просто постоянного кавалера у Лидочки не было, близкой родни – тоже, в ресторанах и кафешантанах она никогда не бывала, а уж тем более в ночных кутежах замечена не была…

– Лиза, скажите, а если бы Лидочка собралась на свидание, на званый вечер или в театр, какое платье она бы надела? – осторожно поинтересовалась я.

– Ну, гардероб у нее не слишком богатый, – Лиза замолчала и глубоко задумалась. – Вечернего платья у нее, насколько я знаю, нет. Есть два выходных – шелковое с кружевной вставкой и бархатное с высоким воротничком. Наверное, на свидание Лида надела бы одно из них, хотя, честно признаться, оба они такие простенькие – модели, что называется, для гимназисток. Это только наша Лидия может считать их выходными… А так, в обычные дни, она по-деловому одевается – строгая черная юбка, белая блузка и галстучек. Блузочки у Лиды дешевые, из полотна, но всегда безупречно белые, ни пятнышка, ни складочки, каждый день меняет. Блузок у нее несколько, она сама их стирает – на прачке экономит. Ну, это и понятно, какие наши доходы? А ведь одеться прилично хочется и на черный день хоть пару грошей отложить нужно. Так вот, как раз вчера утром Лида сказала мне: «Последнюю блузку сегодня надела, остальные неглаженые. Постирать – постирала, а выгладить сил не было. Вечером вернусь со службы – и за утюг».

(Вечером Лида, как известно, со службы не вернулась, так что заурядные слова о невыглаженных блузках давали нам новый повод для волнения).

Я попросила Варвару Филипповну взять запасной ключ от комнаты мадемуазель Танненбаум и подняться туда вместе со мной и Лизой Эрсберг.

Внутреннее убранство спален в пансионе «Доброе дело» было предметом моей особой гордости. Никаких старых расшатанных стульев и продавленных кроватей, как в дешевых меблирашках, никаких засиженных мухами гравюр со сценами Страшного суда, никаких облезлых стен, выкрашенных невесть когда в немаркий бурый цвет, и вообще никаких темных тонов – элегантная белая мебель, яркие шторы на окнах, в тон им – покрывала на удобных постелях, подзеркальники с большими зеркалами (здесь живут, как-никак, молодые женщины), в каждой комнате у окна – письменный столик и этажерка для книг (самообразование – великая вещь!)…

Конечно, следует признать, что, сидя у стола, барышня может выглянуть в окно и увидеть там серый день, серый соседский двор с дровяными сараями, серый забор и прогуливающуюся по нему серую кошку. И тут уж я ничего поделать не могу! Но все же и на серую картину лучше любоваться сквозь чисто вымытое окно, полуприкрытое веселенькой занавеской с разноцветными букетиками.

Однако, как известно, нет предела совершенству. Многие девушки проявили самостоятельность и, чтобы сделать свое жилище еще уютнее, ухитрились занять все свободные горизонтальные плоскости вышитыми салфетками и думочками, фарфоровыми голубками, кисками, пасхальными яичками в подставках, вазочками, шкатулочками, гераньками в горшочках, а вертикальные – фотографическими портретами тетушек, кузенов, женихов в эполетах и оперных теноров в концертных фраках, а также непременными крымскими пейзажами в рамках из мелких ракушек.

Комната Лидии была лишена подобных украшений и на первый взгляд поражала неестественным аскетизмом. Ну буквально ни одного фарфорового голубка или вышитого котенка – для молодой девушки, тем более девушки немецкого происхождения, вещь невероятная. При беглом осмотре помещения мне так и не удалось обнаружить ни одного предмета, который не являлся бы строго утилитарным.

С чувством некоторого душевного дискомфорта (легко ли не спросясь производить осмотр чужих вещей?) я распахнула дверцы платяного шкафа.

Оба выходных платья, описанных Лизой, были на месте. Среди прочих вещей она опознала и лучшую шляпку подруги (я бы не рискнула считать это изделие большой удачей модистки), новые туфли с пряжками, пелеринку и даже стопку аккуратно сложенных белых блузок, подготовленных к глажке. Как ни парадоксально это звучит, но выглядела Лидия гораздо лучше, чем одевалась.

Я невольно задумалась о том, что у девушки, имеющей такой гардероб, есть основания сомневаться, что жизнь – веселая штука.

Лизхен смотрела на платья подруги со снисходительной улыбкой умудренной жизнью женщины.

– Вот такой у Лидии вкус, – объяснила она мне, хотя я ни о чем не спрашивала. – Ей давно нужно было бы купить себе что-нибудь приличное. Сюда заходит одна дама, торгующая подержанным платьем… Это совсем не обноски какие-нибудь, а очень красивые, добротные вещи, пару-тройку раз надетые, ну и идут они по сходной цене. И если у вас хорошая фигура, ничего не стоит подобрать что-нибудь подходящее. Правда, в талии обычно приходится ушивать. Чужие платья всегда почему-то широки в талии.

Я невольно бросила косой взгляд на означенную деталь фигуры Лизхен, и мне не показалось, что ее талия заслуживает этих скромных дифирамбов. Люди часто склонны выдавать желаемое за действительное. – Знаете, нужно как-то крутиться, чтобы прилично выглядеть, – продолжала между тем Лиза. – Я и сама люблю хорошо одеваться, да еще и служу в таком месте, где внешнему виду придают особое значение… Купишь, случается, недорогое платье из вторых рук, а к нему какой-нибудь воротничок подберешь, брошечку, шляпку заново отделаешь, шелковый шарфик позатейливее повяжешь – и из дому не стыдно выйти. Так вот, эта дама предлагала Лидии дивное платьице – с двойными буфами, юбка в складку, а лиф расшит серебряным галуном. Очень нарядно и за сущие гроши… В модном салоне такое обошлось бы в кругленькую сумму. А дурочка Лидия отказалась, говорит – это не ее стиль… А что она носит? Можно подумать, в этом приютском фасоне со стоячим воротничком есть вообще какой-то стиль, – Лиза брезгливо оттянула двумя пальчиками подол выходного платья подруги. – Чтобы выдерживать стиль, нужен прежде всего вкус. А это либо дано, либо не дано… Вот эту шляпку, между прочим, я купила у той дамы. Правда, хорошенькая? И совсем-совсем недорого.

Лизхен продемонстрировала мне некий устрашающе-сложный предмет с ленточками цвета увядшего салата, который она все это время вертела в руках.

– В таких вещах стиль есть, сразу видно, что не дешевка. Но Лидия, бедняжка, этого не понимала, – добавила Лиза, удовлетворенно рассматривая свой головной убор.

Видимо, между девушками не раз возникали споры, но я не могла принять ничью сторону – трудно понять, что лучше: жить с вечной мечтой о красивых дорогих нарядах или сразу же бесповоротно отказаться от несбыточных, разъедающих душу мечтаний и гладить самой себе по вечерам дешевые полотняные блузки, демонстрируя наутро скромное достоинство непритязательной одежды…

Дальнейший осмотр показал, что ничего из вещей не пропало (насколько Лиза могла в этом ручаться).

Стало быть, выводы можно было сделать следующие: Лидочка бесследно исчезла в той самой последней блузке и в старой шляпке, в которых ушла с утра в контору.

Конечно, в жизни случается всякое, но мне все же не верилось, что такая аккуратная и пунктуальная, если не сказать – педантичная, девушка отправилась бы в дальнюю (равно как и ближнюю) поездку, не взяв с собой ничего из вещей, даже смены белья…

Предположение, что она поспешила на свидание с последующим ночным кутежом в несвежей конторской блузе, старой шляпке и разношенных туфлях, тоже не казалось правдоподобным.

Оставалось предполагать худшее – с Лидой вчера и вправду что-то случилось. Но прежде чем утвердиться в этой горькой мысли, следовало все же нанести визит на службу к мадемуазель Танненбаум – вдруг она, бессовестно прогуляв всю ночь в хорошей компании, с утра, как ни в чем не бывало, заявилась в свою контору и уже выстукивает там на «ремингтоне» очередную бумагу для хозяина, а мы тут сходим с ума впустую?

– Лиза, как называется фирма, в которой служит Лидия Танненбаум?

Мадемуазель Эрсберг задумалась, что-то припоминая.

– Кажется, «Акционерное общество Франц Вернер Крюднер». Господин Штюрмер, у которого я служу, занимался какими-то юридическими делами этой фирмы. Мастерские Крюднера принимают заказы на изделия для военных нужд, но чем именно там занимаются, не скажу.

– Варвара Филипповна, в пансионе найдется справочник «Вся Москва»? Посмотрите в нем адрес фирмы Крюднера, – обратилась я к совершенно приунывшей мадам Здравомысловой. – Мне придется поехать туда и поговорить с сослуживцами Лиды – может быть, узнаю что-нибудь такое, что положит конец нашим волнениям.

– Елена Сергеевна, а не лучше ли нам протелефонировать в контору Крюднера? Ведь телефон же здесь для чего-то установили, почему бы им не воспользоваться? – предложила почтенная вдова.

– Нет, в данном случае чудо технической мысли никак не заменит личного общения. По телефону трудно уловить то, что человек в разговоре утаивает между слов. Варвара Филипповна, а как вы полагаете, Лидия не могла исчезнуть, так сказать, сознательно? Может быть, это какой-то розыгрыш?

– Лидочка не так легкомысленна, – горько ответила мадам Здравомыслова. – Она серьезная девушка, из тех, кто не находит ничего занимательного в подобных розыгрышах. Кроме того, объясните мне, ради Бога, – зачем ей вообще исчезать?

– Этого я, увы, сказать не могу, не узнав побольше о ее жизни…

Я уже собралась уходить, но все же обернулась к Лизе, решившись задать ей еще один, последний вопрос:

– Скажите, мадемуазель Эрсберг, а какие отношения были у Лиды с господином Крюднером?

Елизавета растерянно пожала плечами.

– Я имею в виду, не было ли со стороны Лидии некоторого увлечения, или, может быть, сам Крюднер имел на секретаршу какие-то виды и пытался за ней ухаживать? Или была определенная взаимная симпатия? – Мне пришлось внести некоторые уточнения, чтобы девушке было проще собраться с мыслями.

Пока я задавала Лизе эти пошлые вопросы, отдающие вульгарным любопытством к чужим сердечным делам, меня не оставляло внутреннее неприятное чувство, похожее на стыд.

Нет никакой уверенности, что Лида попала в беду, одни смутные догадки, а мне приходится рыться в ее шкафу, перебирая скромные пожитки, и выпытывать у подруг маленькие тайны бедной девушки… Чувствуешь себя отвратительно от сознания собственной бестактности.

Но с другой стороны, если с Лидой случилось несчастье и ей срочно нужна помощь, излишняя щепетильность может дорого обойтись.

И теперь волей-неволей придется вынюхивать, выслеживать, копаться в ее делах и обыскивать ее вещи ради высокой цели помощи ближнему. На основе собственного житейского опыта я берусь утверждать, что вполне порядочные, нравственные и хорошо воспитанные люди часто вынуждены делать нечто подобное – я имею в виду охоту за чужими тайнами и даже чтение чужих писем – и вовсе не потому, что они одобряют такое неприличное поведение, отнюдь. Но у них не находится иного пути, чтобы защитить себя или своих друзей от худшего зла…

– Так вы не заметили симпатии между Лидочкой и ее шефом? – повторила я свой вопрос.

– Ой, что вы! Какая симпатия! – Елизавета наконец продумала, что сказать, и принялась сыпать словами. – Хотя нет, в том смысле, что хозяин хорошо относился к Лидии, симпатия, конечно, была. Но отеческая, никаких ухаживаний. В этом отношении он – настоящий джентльмен. Да и вообще, этот герр Крюднер, он ведь изобретатель. Он и фирму-то открыл, чтобы, прежде всего, собственные прожекты разрабатывать. А изобретатели, они все такие чудаковатые, знаете ли… Не от мира сего. Вот и Крюднер такой же. Просто диву даешься, как он вообще существует на свете, да еще и собственной фирмой управлять ухитряется.

Такая характеристика Крюднера и полное отсутствие взаимного влечения между шефом и секретаршей меня несколько разочаровали. Беллетристика учит нас другому. По законам изящной словесности, секретарше полагалось быть как минимум безнадежной обожательницей своего хозяина. Впрочем, если хозяин отрицательный персонаж, он мог бы позволить себе гнусные и оскорбительные домогательства по отношению к невинной девушке… Еще одно подтверждение, что дамские романы не могут служить учебниками жизни.

Тяжело вздохнув, я вышла из пансиона на улицу и взяла извозчика, чтобы ехать в контору господина Крюднера.