Книга Психомех онлайн - страница 3

Глава 2

Когда к Шредеру вернулось сознание, он обнаружил, что находится на больничной койке. Его жизнь поддерживалась причудливым переплетением множества трубок, капельниц, проводов, инструментов и механизмов. Кених в марлевой маске сидел у края кровати. Его голова склонилась, и слезы падали на руки, скрещенные на коленях. Слезы не были в характере Вилли Кениха.

– Вилли, – почти шепотом позвал Шредер. – Где я? – Он говорил по-немецки.

Кених поднял глаза, его рот открылся, свет возвращения к жизни замерцал в его налитых кровью глазах.

– Полковник! Полковник, я...

– Где я? – настаивал Шредер.

– Все еще в Ирландии, – ответил Кених. – Вас нельзя было перевозить, вот уже восемь, нет, почти девять дней. Но теперь – теперь вы поправитесь!

– Да, я поправлюсь, но...

– Да, господин полковник?

Шредер попытался улыбнуться, но получилась гримаса.

– Вилли, мы здесь одни. Зови меня Томас. И вообще, с этого момента ты должен всегда называть меня Томас.

Кених кивнул в ответ светловолосой головой.

– Вилли, – снова произнес Шредер, – я обязательно поправлюсь, да. Но ты должен знать то, что знаю я. Та бомба прикончила меня. Мне остался год, два, если повезет. Я чувствую это.

Кених опустился на колени у края кровати. Он взял руку своего полковника и погладил ее. Пожатие Шредера было удивительно сильным. Он сжал руку Кениха, повинуясь нахлынувшим воспоминаниям.

– Вилли, бомба! Мой ребенок! Мой Генрих!

– Произошло чудо, – быстро ответил ему Кених, ни царапинки, ни отметинки.

– Ты не лжешь мне?

– Конечно, нет, Томас. С мальчиком все в порядке. С его матерью тоже.

– А... Герда?

Кених отвел взгляд.

Шредер на секунду прикрыл глаза.

– Она страдала?

– Нет, совсем нет. Бомба взорвала часть наружной стены отеля. Герда взорвалась вместе с ней. Нашли.., только части тела. Возможно, это и к лучшему.

Шредер тяжело кивнул.

– Это урок, – прошептал он. – Никогда не надо смешивать дело с удовольствием. Прямо отсюда мы должны были лететь в Австралию. Мне не стоило брать семью с собой.

– Кто мог знать, – ответил Кених Шредер нахмурился так, что весь лоб покрылся морщинками.

– Это так тяжело вспоминать. Все произошло так быстро. Там был еще кто-то.., молодой человек. Высокий. Красивый мальчик. Ах, да! Красноголовый. Британский военный полицейский. Что с ним?

– Он жив, – сказал Кених, – но ослеп. Ран у него было совсем немного, но глаза отказали.

Обдумав услышанное, Шредер кивнул, а затем медленно покачал головой.

– Это очень плохо, – сказал он. – Он спас меня, моего ребенка, мою жену. Спас нам жизни, а сам ослеп... – Мгновение он лежал молча, затем принял какое-то решение. Он схватил руку Кениха. – Вилли, не теряй из виду этого молодого человека. – Шредер снова помолчал. – Он.., говорил мне свое имя.., но...

– Ричард Гаррисон, Томас.

– Да, именно так. Позже, когда мне станет лучше, я захочу узнать о нем все. Кених кивнул.

– А сейчас мне нужно поспать, Вилли, – слабеющим голосом завершил разговор Шредер. – Но сначала мне надо...

– Все уже сделано, полковник, э... Томас, – сказал Кених. – Это частная больница. Девять из наших лучших людей прибыли сюда из Германии. Вы в полной безопасности. Урмгард и Генрих сейчас в Кельне. Их тоже охраняют. Как только вы немного поправитесь, мы полетим в санаторий Зиберта в Харце. Вам там будет лучше.

– А мои доктора? – голос Шредера угасал.

Кених наклонился к уху полковника.

– Их доктора залатали вас на скорую руку. Через несколько часов здесь были наши. Они сказали, что такие как у вас внутренние повреждения могли бы убить любого. Взрыв – это жуткая штука. Он раздавил ваши внутренности. Но не убил вас. Не вас, господин полковник, не вас.

Глаза Шредера были закрыты. Он уплывал прочь.

– Гаррисон, – его шепот был почти дыханием. – Не забудь... Ричард... Гаррисон...

– Я не забуду, – также шепотом ответил Кених. Он положил руку хозяина на кровать, нежно отпустил ее и встал.

* * *

Майора Джона Маршанта и капрала Ричарда Аллана Гаррисона, безукоризненно одетых в парадную форму, встречали в аэропорту Ганновера, как и обещали. В действительности же их принимали намного лучше, чем можно было ожидать. И, безусловно, много лучше, чем майор на самом деле ожидал. Просто майоры не привыкли к отливающим металлическим блеском серебристым “мерседесам”, ждущим их прибытия в больших международных аэропортах. Они также не привыкли к той легкости – полному отказу от всех обычных послеполетных процедур, включая таможенный досмотр, с которой определенные липа из более влиятельных сфер входят в деловой мир и которая значительно облегчает жизнь. Все было довольно просто: Маршанта и его слепого подопечного забрали прямо у самолета и повезли на машине в город, они даже не заглянули в здание аэропорта.

Со своей стороны, Ричард Гаррисон не был удивлен и не особенно интересовался происходящим. Существовало множество других вещей, которыми он занялся бы, а этот случай для него был пустой тратой времени и денег. Он вполне мог понять благодарность этого Шредера, болезненность, которую промышленник, возможно, чувствовал по отношению к его увечью, но что он мог сделать для Гаррисона? Хотел ли он предложить ему деньги? Пенсия Гаррисона (эта мысль вызвала кривую усмешку: “пенсия”, ха! – быть на пенсии в его-то возрасте!) и компенсация делали его относительно независимым. По крайней мере, в финансах. И потом будут еще дополнительные гранты от самое меньшее трех армейских фондов. Нет, деньги – не главная проблема.

Он не хотел быть – не позволил бы себе стать обузой кому-либо. У каждого имеются проблемы, и каждый решает их в меру своих возможностей. Гаррисон давно решил для себя, что должен справляться со своими проблемами только сам. Так что же этот Томас Шредер надеялся сделать для него?

– Возможно, – высказал свое мнение на борту самолета майор, – он хочет поблагодарить тебя лично, в более или менее определенном виде. Думается мне, что он богатый человек. Теперь я понимаю, ты уже неплохо поимел со всего этого (он молча проклинал себя за неудачный выбор слов), – но если он будет предлагать тебе деньги, не в твоих интересах отказываться.

– Было бы больше смысла, если бы он предложил мне работу, – ответил Гаррисон. – Такую, где я смог бы обходиться без глаз.

– Странный ты человек, – нахмурившись, отозвался майор. – Не похоже, что ты потерял зрение. Я имею в виду... – Он замолчал.

– Я знаю, что ты имеешь в виду.

– Я не думаю, что ты знаешь. Я просто хотел сказать, что знаю множество гораздо более твердых людей, которые сломались бы, сломались бы напрочь, если бы им пришлось выстрадать то, что выстрадал ты.

– А откуда ты знаешь, что они тверже? – спросил Гаррисон. – Ты имеешь в виду твердый или затвердевший? Хочешь расскажу тебе, что такое твердость характера? Твердость, это когда тебе семь лет и ты понимаешь, что твои мама и папа больше не любят друг друга. Твердость воспитывается дядей, который задушил твоего котенка в наказание только за то, что он обгадился, когда ты резко схватил его. Твердость – это когда в пятнадцать ты впервые сходишь с ума от любви и находишь свою девчонку на пляже с другом, который лапает ее за зад. И между всем этим происходит еще черт знает сколько всякой всячины. Вот это то, что, по-моему, требует твердости: то, что происходит с тобой, когда ты действительно не виноват. То, что поражает тебя как гром среди ясного неба, когда ты меньше всего ждешь и не можешь бороться с этим. И каждый такой случай добавляет к твоей коже еще один тонкий слой, пока ты не становишься защищенным, как слон.

– Ты рассказывал о себе? – спросил майор.

– Кое-что, – отрывистый кивок, – можно сказать было и еще много чего, но я уничтожил эти воспоминания. Ты понимаешь? Я уничтожил их в моем мозгу, – Гаррисон пожал плечами. – Когда знаешь как – легко сделать. Эта слепота – нечто, что я тоже уничтожу. Черт, она не имеет ничего общего с твердостью характера! Я знал что делал, когда вступал в армию и когда вызвался добровольцем в Северную Ирландию. И когда вел Шредера в “Европу”, я.., каким-то образом я знал, понимаешь, я на самом деле...

– Но... – когда он запнулся, проговорил Маршант.

– Слушай, – в темных очках, с мертвенно белым лицом капрал повернулся к нему. – Единственная разница между тобой и мной – то, что ты можешь видеть. Мне надо научиться “видеть” заново, без помощи глаз. Но я скажу тебе: когда я смогу видеть снова, я, черт возьми, увижу все лучше, чем ты по единственной причине – мне не надо будет заглядывать за большую жирную оттопыренную верхнюю губу!

– Сэр, – оборвал его майор Маршант и немедленно пожалел, что не прикусил язык. Он только недавно получил свое майорство и наслаждался, когда к нему обращались “сэр”. Конечно, он был “сэром”, как и любой капитан, но получалось как-то не так значительно. А теперь этот капрал – этот слепой капрал, чьи секретные донесения не прибавили ему лычек на погонах, казалось, издевался над ним. Несомненно, этот человек был ловцом удачи и, конечно, намеревался извлечь выгоду из своего увечья. Его несоблюдение субординации было достаточным доказательством этому. Ладно, это простительно было бы при игре за денежное вознаграждение, но воспользоваться естественным состраданием старшего по званию офицера...

– Сэр? – медленно ответил Гаррисон. – Послушай, сэр. Через две недели армия собирается дать мне пинка под зад. Отправить меня на пенсию. Мне будут посылать открытку на Рождество и по номеру журнала Вооруженных сил четыре раза в год. Ха! Ты знаешь, они ведь действительно будут делать это! Какой-нибудь идиот будет посылать мне журналы – мне, слепому, как летучая мышь! И ты хочешь, чтобы я обращался к тебе “сэр”? Теперь? А что ты сделаешь, если я откажусь? Отдашь меня под трибунал?

Некоторое время они молчали. Путешествие по реке не было таким приятным, как обещало быть вначале. Так же раздражающе на майора Маршанта подействовало и то, как Гаррисон воспринял серебристый “мерседес”, уже ждущий у взлетно-посадочной полосы, едва шасси огромного самолета коснулись дорожки. Он даже не улыбнулся на восклицание Маршанта, когда его и майора позвали к машине, хотя они еще не прошли через послеполетную рутину. Затем были краткие, типично немецкие рукопожатия у борта самолета. Маршанту показали на заднее сидение автомобиля, в то время как одетый в униформу шофер взял из рук Гаррисона белую палку и помог ему устроиться на переднем сидении. Но ведь именно Гаррисона хотел видеть этот таинственный немецкий промышленник. Тем не менее майор Маршант никак не мог понять, насколько маленькая роль отводилась ему.

Но вскоре ему пришлось обнаружить собственную незначительность. Когда огромный бесшумный серебристый “мерседес” выехал в сторону Ганновера, Кених, полуобернувшись, обратился к Маршанту:

– Извините, господин майор, в каком отеле вы хотели бы остановиться?

– В отеле? – брови Маршанта взметнулись вверх. – Боюсь, вы ошибаетесь, господин Кених! Мы должны остановиться в качестве гостей Томаса Шредера в его поместье в Харце.

– О, нет, господин майор. Это как раз вы ошибаетесь. Капрал должен остановиться там. А на ваш счет не было сделано подобных распоряжений. Возможно, сообщение было послано, но, очевидно, слишком поздно.

– Но, я...

– Полковник проинструктировал меня доставить вас в Ганновер в отель “Интернационал”. Ваше проживание там будет полностью оплачено. Берите все, что вам нужно. Если вы захотите что-то еще, спросите. Если не будет этого, требуйте, для вас найдут. Желаю вам приятно провести время. Разумеется, отель “Интернационал” принадлежит полковнику.

– Но... – Майор сегодня весь день говорил “но”.

– Ваш багаж прибудет в отель почти сразу после вас. Я надеюсь, вы останетесь довольны. – Кених любезно улыбнулся через плечо.

Сидя на заднем сидении, Маршант в конце концов взорвался:

– Сам начальник военной полиции приказал мне сопровождать капрала Гаррисона и действовать в его интересах. Я не могу понять, как...

– Его интересы будут соблюдены. В этом я вас могу заверить, – ответил Кених.

– Вы заверяете меня? Вы всего лишь шофер вашего хозяина и...

– И он уполномочил меня говорить от его лица, – Кених снова улыбнулся. – Как бы то ни было, полковник уже переговорил с вашим начальником военной полиции. Менее часа тому назад они разговаривали по телефону.

– Они разговаривали? Полковник, вы говорите... Но что общего имеет этот полковник с мистером Шредером?

– Это одно и то же лицо! – сказал Кених. – Я думал, вы знаете. Возможно, вас не слишком хорошо проинформировали.

– О, – произнес Маршант и нырнул обратно в глубокую роскошь сидения. Теперь его голос был гораздо спокойнее. – Да, пожалуй, вы правы. Похоже, я действительно не слишком хорошо был проинформирован. Итак, господин Шредер был полковником?

– Был? – Кених повернулся и без улыбки уставился на него. Его глаза превратились в холодные бусинки. – Он и сейчас есть, господин майор. Для некоторых из нас он всегда будет...

Высадив майора, они остановились на автостраде около Хильдесхайма.

– Я вижу, вам не очень нравится эта белая палка, отлично, оставьте ее в машине, – сказал Кених. – А теперь дайте мне вашу руку.

Он провел Гаррисона в ресторан к двери с табличкой “М” и, пока капрал отвечал зову природы, заказал напитки и шницель. Когда Гаррисон вышел из туалета, Кених встречал его у двери.

– Ну как, было трудно? – спросил он.

– Что, помочиться?

– Нет, – усмехнулся немец, – найти путь обратно из туалета.

– Не особо, – Гаррисон пожал плечами. Он почувствовал, как его спутник одобрительно кивнул.

– Хорошо! – Кених взял его за локоть. – Видите, полковник был прав! Он сказал, что эти так называемые средства помощи, белые палки и повязки, все просто запутывают.

Он провел Гаррисона к столу и помог ему сесть на стул.

– А что он за человек, ваш полковник? – спросил капрал, устроившись поудобнее.

– Ну, вы знакомы с ним.

– Боюсь, слишком недолго. И обстоятельства были... – лицо Гаррисона скривилось, – ., трудные.

– Да, конечно, – сказал Кених.

Гаррисон кивнул.

– События того дня для меня все еще, как в тумане. Расплываются в голове. Наверное, они навсегда останутся такими.

– Я понимаю, – сказал Кених, – ну, полковник – человек, которого уважают. Люди, совершенно незнакомые, когда встречают его, то сразу же ему подчиняются. Он обладает властью, силой. Он изумительный офицер и изумительный человек. Нет, это не совсем правильно. Согласно букве закона, он, возможно, очень плохой человек по единственной причине – он не платит налоги. Или платит ровно столько, сколько желает платить. Понимаете, он не особо лояльно относится к законам и правилам, которые установлены другими.

– Он мне уже нравится, – Гаррисон рассмеялся.

– О; он вам обязательно понравится. По-моему, у вас много общего.

– А чем он занимается? – спросил Гарри-сон. – То есть, я знаю, он промышленник... – он замолчал, прислушиваясь к звяканью стаканов, когда официантка принесла им напитки.

– Она хорошенькая, – прошептал капрал, когда она ушла. – Молодая и много улыбается.

– Откуда вы знаете? – шепнул ему в ответ Кених.

– Только молодые улыбчивые девушки пользуются такими духами, – ответил Гаррисон. – К тому же, ее бедро прижалось к моему очень твердо и приветливо!

Немец засмеялся и кивнул.

– И снова полковник прав. Он говорит:

"Слепота, это только термин для отсутствия зрения”. Он также говорит, что этот термин еще используется как синоним к словам идиот, кретин или овощ. Вы слепы, капрал Гаррисон, но вы не овощ!

– Вы можете звать меня Ричард, Вилли, – Гаррисон громко засмеялся.

– Нет, – немец затряс светловолосой головой. – Это не будет правильно. В конце концов я всего лишь хорошо воспитанный человек моего господина. Это принизило бы вас. Я также не буду называть вас капралом, это тоже должно принижать вас. Видите ли, я был фельдфебелем! Нет, я буду называть вас “сэр", по крайней мере, когда слышат другие.

Гаррисон вздохнул и с издевкой покачал головой в притворном молчании.

– Господи, – сказал он, – опять то же дерьмо! Сегодня я один раз уже прошел через него с Маршантом.

– Правда? – брови Кениха поползли вверх. – Да, я подозревал что-то в этом роде. Ну, полковник не такой.

– Вы рассказывали мне о нем, – подсказал Гаррисон.

Кених кивнул, словно Гаррисон мог видеть.

– Думаю, он не возражал бы, что мы его обсираем. Он стал полковником в конце войны. Как и многие молодые офицеры. Я был его самым юным подчиненным, не получившим офицерского звания, его ординарцем, если хотите, хотя на самом деле я был его телохранителем. Мы были членами... – он замолчал.

– СС?

– Замечательно! – произнес Кених. – Да, СС. Это наводит на вас ужас?

– Нет, а что, должно?

– Многие люди все еще относятся к этой организации по-глупому, особенно немцы!

– Ну, я ведь военный полицейский, по крайней мере еще неделю или две. Я много читал об СС. В ней было и хорошее, и плохое. Как во всех армиях, во всех войсках и полках.

Кених усмехнулся. Его веселость отразилась в голосе.

– Королевская военная полиция и СС – это два совершенно разных понятия, могу вас заверить! – произнес он, выговаривая слова медленно и четко.

– Да, я знаю это, – ответил Гаррисон. – Но у меня такое чувство, что вы и полковник.., ну, что вы не были солдафонами и палачами.

– Одно скажу, мы были отличными солдатами, – ответил Кених. – Что касается того, были мы хорошими или плохими людьми, – как вы это назвали? – скажем так, полковник и я не получали удовольствия от наших обязанностей. И это правда. К счастью, полковник Шредер был действующим командиром, фактически мы постоянно были в зоне боевых действий то на одном фронте, то на другом. По-моему, это было наказанием ему. Видите ли, он происходит из очень плохой семьи.

На липе Гаррисона появилось замешательство.

– То есть?

– Его дедушкой был генерал первой мировой войны граф Макс фон Зунденберг. А бабушка была еврейкой!

Гаррисон усмехнулся и немного отпил из стакана.

– Это могло бы объяснить его уклонение от уплаты налогов, а? – затем усмешка исчезла с его липа. Он сделал еще глоток. – Это очень дешевый бренди.

– Но вы любите его.

– Да, это так. Я провел два года на Кипре в звании младшего капрала и едва ли мог позволить себе пить что-то другое. Можно сказать, что как пьющий человек я был воспитан на очень плохом бренди! Мы, младшие капралы, обычно пили двухзвездочные “Хаггипавлу”. Галон этого пойла можно было купить за пару фунтов.

– Я знаю, – от души рассмеялся Кених. – Именно поэтому я заказал самый плохой бренди в этом ресторанчике. Специально для вас.

Гаррисон попробовал еду – мясо в пряном соусе с грибами. На мгновение он улыбнулся, затем нахмурился. Его красивая бровь изогнулась, когда он повернул свои черные стекла в сторону немца. – Вы хорошо выполнили домашнее задание, Вилли Кених. Что вы еще знаете обо мне?

– Почти все. Я знаю, что вам нелегко жилось, когда вы были мальчиком, и что, кажется, вы стойко прошли через это. Я также знаю, что с этого времени вам не будет так трудно.

– Значит благодарность вашего полковника больше, чем просто вежливость?

– Вежливость? Он обязан вам своей жизнью. Я обязан вам его жизнью! и жизнью его жены, и жизнью Генриха, его сына. Вы заплатили зрением. Да, это более, чем просто вежливость...

– Мне ничего не надо от него.

– Тогда вы глупец, потому что он может дать вам все, – мгновение Кених пристально рассматривал свое отражение в темных овалах очков Гаррисона. – Почти все.

* * *

Их третья остановка была в какой-то гостинице на горной дороге. Там они выпили пива и облегчились перед последним этапом своего путешествия. К этому времени Гаррисон чувствовал себя в компании Кениха очень уверенно, но он устал. Он ослабил галстук, расстегнул куртку и, откинувшись, дремал на заднем сидении, а огромный немец вел машину и мурлыкал в такт приятной музыке, доносившейся из радио.

Он еще дремал, когда они прибыли на место. Был ранний вечер, и где-то совсем близко слышался смех. Поднялся холодный бриз и принес сосновый запах, сладко разлившийся в горном воздухе. Слышались звуки всплесков и крики подбадривания: “Плыви, плыви!” из открытого бассейна с подогревом.

Выбравшись из машины, Гаррисон подтянул галстук, застегнул на все пуговицы форменную куртку и опять вручил себя заботам Кениха. Ему не вернули палку, а провели в здание, в лифт, по коридору и ввели в комнату.

Это был долгий день, долгий, как восемь месяцев. Он запомнил, как Кених сказал: “Спокойной ночи!” и добавил что-то о приятном завтрашнем дне.

Гаррисон нашел кровать и с радостью опустился на нее, снова ослабляя галстук и расстегивая китель. Он сбросил начищенные до блеска ботинки и задал себе вопрос, так ли они были блестящи, как бывали прежде. Хотя, какая разница?

Затем, как раз перед тем, как он уснул.., какая-то девушка с нежным голосом принесла ему стаканчик бренди, от которого ему еще больше захотелось спать. Девушка помогла ему справиться с одеждой, обращаясь с ним, как с младенцем. Нежно, словно могла повредить, она накрыла его прохладными простынями.

А затем...

* * *

– Доброе утро, – произнес все тот же нежный голос – голос той девушки. В нем слышался легкий немецкий акцент.

Гаррисон открыл глаза (он всегда делал так, автоматически реагируя на пробуждение) и услышал изумленное дыхание девушки. Он сразу же закрыл глаза и пошарил рукой в поисках темных очков – “наглазников”, как мысленно называл их. Как будто было недостаточно просто быть слепым, его глаза выглядели теперь особенно ужасно: совершенно белые и без зрачков. Ища на ощупь наглазники, молодой человек понял, что лежит совершенно голый, наверное во сне он сбросил простыни.

Найдя наглазники на прикроватной тумбочке, Гаррисон надел их и открыл пересохший рот, чтобы сказать что-нибудь резкое.., и проглотил слова, готовые вот-вот сорваться с языка. Девушка все еще была там, не двигаясь, она могла только наблюдать за ним. Он чувствовал ее присутствие, ее любопытство и его раздражение превратилось в ответное любопытство. Он впервые столкнулся с ситуацией, когда его захватили врасплох.

Очень хорошо, если ей нравится созерцать его обнаженное тело...

Он откинулся на подушку и непринужденно положил руки под голову. Само действие – сознательный показ себя, бесстыдная нагота – возбуждали его. Он потянулся вниз и тихонько похлопал свою восставшую плоть.

– Доброе утро, – ответил он. – Красавец, не правда ли?

– Пожалуй, да. – Она придвинулась ближе. – Ты не собираешься вставать? Или, может быть, хочешь позавтракать в постели?

Гаррисон усмехнулся.

– А это что, предложение? – спросил он. Теперь он напрягся частично от того, что хотел писать, а частично – от могучего эротического присутствия этой девушки. По тону ее голоса можно было бы заключить, что она была не меньше его взволнована как созерцанием его наготы, так и его восставшей плоти. Но, с другой стороны, должна ли она? Она раздела его, ведь так? Он почесал живот и поинтересовался, какими именно были обязанности девушки.

– Все, что угодно, – сказала она и села на кровать так, что до нее можно было дотронуться. Гаррисон протянул руку и тронул ее бедро. Ладонь коснулась ее ноги, а пальцы – кромки шорт. Он улыбнулся ей. Секундой позже, после того как он не убрал руку, девушка взяла ее и переместила на его живот. Сразу после этого она отдернула свою руку и вскочила на ноги.

– Ой! – почти задохнувшись, вскрикнула она. – Ты – голый!

Гаррисон не мог сдержать смех.

– Господи! Хочешь сказать, что только заметила?

– Ну, да, – ответила она с негодованием. – Не думаешь ли ты, что ты единственный в мире... Правда поразила его, как удар грома.

– Слепой! – закончил он за нее.

– Да, – сказала она. – Я – слепая. Гаррисон перегнулся через край кровати, нашел свои простыни и накрылся. Затем он снова засмеялся, но на этот раз гораздо громче.

– А что в этом смешного? – сказала она холодно.

– Послушай, извини, – ответил он. Когда я думал, что ты могла видеть меня, то притворился, что не возражаю против этого, – он снова засмеялся. – А когда узнал, что ты слепая, я накрылся простыней!

– Не понимаю, – сказала она.

– Я тоже, – он засмеялся опять, затем быстро посерьезнел. – Присядешь? Как тебя зовут?

– Я – Вики, – ответила она, снова опускаясь на край кровати.

Он сел и взял ее лицо в руки. Это было небольшое, как у эльфа, лицо, уши – маленькие, волосы зачесаны назад и спадают на плечи. Слегка раскосые глаза. Гладкая кожа. Высокие скулы. Маленький нос. Дерзкий маленький рот.

– У тебя сексуальное лицо, Вики, – сказал он.

– Да? – она взяла его за руки. – И это значит, что меня можно трогать руками? А я при этом должна быть довольной?

– Это доставляет мне удовольствие, – ответил он честно.

Она отпустила его руки и встала.

– Тебе надо одеться, – сказала она. – И идти завтракать.

– О'кей, – ответил он, – помоги мне одеться.

– Не буду! Пижама на стуле около кровати, а за дверью висит халат. С какой стати я буду помогать тебе? Разве ты не умеешь одеваться сам?

– Насколько я помню, именно ты раздела меня.

На мгновение воцарилась тишина, затем девушка захихикала.

– Не я. Но, кажется, я начинаю понимать, в чем дело. Итак, ты думаешь, что я – твоя личная маленькая нимфа?

Гаррисон почувствовал себя глупо. Ведь знал же он, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Э, постойте, я...

– Я принесла тебе выпить, – рассказывала она ему. – Разговаривала с тобой, немного поправила подушку. А раздела тебя няня, не я.

– Господи, – произнес Гаррисон.

– Вилли Кених предупредил меня насчет тебя, – произнесла она довольно сухим тоном. – Он сказал, что ты, должно быть, один из тех слепых людей, кто меньше всего испытывает от этого затруднение, по крайней мере среди тех, кого он когда-либо встречал. Фактически он даже не уверен, что до тебя вообще дошло, что ты слеп!

– Господи! – опять сказал Гаррисон. – Слушай, я...

– Сиди смирно, – засмеялась девушка, склоняясь над ним. – Теперь моя очередь, – ее пальцы тепло прикоснулись к его липу. – А ты – красивый мальчик, – чуть погодя сказала она. – Но всего лишь мальчик.

– Да? А ты, надо полагать, светская женщина? Послушай, я принадлежу сам себе, мне двадцать один год, бывший солдат – или, вернее, скоро стану им. Если бы ты узнала меня получше, то не называла бы меня мальчиком.

– Я на пять лет старше тебя, – сказала она. – Слепа с пятнадцати лет и, возможно, знаю больше тебя о жизни.

Повинуясь порыву, Гаррисон поцеловал ее пальцы, когда они коснулись его губ. На вкус они, были сладкие.

– Твои груди излучают тепло мне прямо в лицо, – сказал он и сразу же услышал, как участилось ее дыхание.

– Ты слишком скор, чтобы понравиться мне, Ричард Гаррисон, – ответила Вики. Она отступила на шаг и бросила ему пижаму, которая обернулась вокруг его головы. – Поторопись, я покажу тебе, где ванная, и, когда ты умоешься, мы пойдем вниз. Побриться и одеться ты сможешь позже Как ты скоро поймешь, жизнь здесь размеренная и очень приятная. Но так как прислуги немного, то важно соблюдать распорядок дня, а ты опаздываешь к завтраку.

– Только ответь, – сказал он, расправляя пижаму и одеваясь. – Почему ты тяжело дышала, когда будила меня? Ты сказала, доброе утро, а затем тяжело задышала. И именно поэтому я подумал, что ты видишь. Я подумал, что, возможно, ты увидела мои глаза, а может, что я голый.

Она провела его к двери, слегка подтолкнула к ванне, поверхность которой была гладкой и округлой, и прикрыла за ним дверь.

– Ну, так? – обратился он через дверь.

– Ах, это, – произнесла она отстранение. – Это всего лишь из-за того, что я запуталась в твоих простынях на полу и чуть не упала.

– Там были все мои простыни?

– Похоже, что все.

– Так все же ты знала, что я голый?

– Да, пожалуй, знала, но...

– Да?

– Ну, ты выяснишь это для себя довольно скоро. Если уже не знаешь. Видишь ли, это одна из трудностей, когда ты слеп, – не впасть в забвение. Маленькие вещицы приводят тебя в замешательство, ну, там, столкнешься с кем-нибудь или опрокинешь чашку. А большие вещи – ты их просто не видишь!

Гаррисон усмехнулся, нашел кран и пустил воду в ванну.

– Благодари Бога за то, что можешь осязать, слышать и чувствовать вкус и запах, – крикнул он.

– А я так и делаю! – ответил она. – Я благодарю его каждый день.

Он сел на унитаз помочиться, чтобы не попасть мимо. Шум воды из крана заглушал его собственное журчание.

– Это не совсем то, что я хотел сказать, – произнес он. – Я имел в виду, что хотя и не могу видеть тебя, но по крайней мере могу ощутить тебя, узнать, какой у тебя вкус и запах. И звук твоего голоса.

– Да? А кто сказал, что ты можешь иметь все эти удовольствия?

– А кто может помешать мне? – спросил он. – Я почувствовал твой запах, прикоснулся к твоему липу, услышал, как ты говоришь, и узнал вкус твоих пальцев. И...

– И теперь ты хочешь узнать всю комбинацию в целом? Да? Или, возможно, с некоторыми вариациями для полноты картины?

– Пожалуй, что так.

– Мне кажется, Вилли Кених прав, – произнесла она. – Ты едва ли понимаешь, насколько тяжело твое увечье. И я повторяю, ты очень скорый мальчик, Ричард Гаррисон.

– Да нет, – ответил он, выходя из ванной. – Но это так, как ты сказала. Когда ты слеп, одна из трудностей – это неуверенность. Но на самом деле слепота дает много компенсаций.

Гаррисон нашел ее талию, притянул девушку к себе и поцеловал. Она не носила бюстгалтера, и через футболку ее груди, горячие и твердые, прижались к его груди. Через какое-то время она стала отвечать на поцелуй, затем резко задышала и, когда его рука нашла ее грудь, отстранилась, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.

– Слишком скор, – повторила она. Но ее голос охрип.

Неохотно он позволил отвести себя к двери и справился с халатом, висящим там. Затем Вики отвела его вниз.

Завтрак был обильным, английским (таким, какими обычно бывают английские завтраки) и отлично приготовленным. Он был сервирован в комнате, где по крайней мере одна стена была огромным окном, выходящим на восток. Гарри-сон с наслаждением почувствовал ласку солнечных лучей на лице и руках. Более того, он обнаружил настоящий аппетит, – то, чего ему не хватало прежде, хотя он этого и не понимал. Он отдал должное сосискам, бекону, яйцам и томатам, за этим последовали кофе и тосты с мармеладом. В этот момент в комнату вошел Кених.

До сих пор Гаррисон и Вики были предоставлены сами себе, а с тех пор как они оба пришли к пониманию, что должно неизбежно случиться, никто из них не считал нужным много говорить. Пространство между ними было напряжено, как всегда происходит между будущими любовниками.

Поэтому появление Кениха было чем-то вроде вторжения. Он ничего не сказал, но Гаррисон слышал, как открылась и закрылась дверь, и распознал уверенную походку другого человека, несмотря на то, что на полу столовой лежал дорогой толстый, пушистый ковер. Когда Кених подошел к столу, слепой капрал вздохнул и отставил свою тарелку.

– Доброе утро, Вилли, – сказал он. – Почему бы вам не присесть? В кофейнике еще много кофе, если хотите.

– Доброе утро, сэр, – ответил Кених. – И благодарю, я уже поел. Вообще-то, сэр, я принес вам новую одежду. Я пришел, чтобы помочь вам примерить ее. Она более подходит для этой прекрасной погоды, которой мы все наслаждаемся.

Это был совсем другой Кених, и Гаррисон не был до конца уверен, что правильно понял его.

– В чем дело, Вилли? Почему так резко?

– Совсем нет, сэр, просто с уважением, – было странно слышать эти, такие английские слова, произносимые Кенихом с сильным немецким акцентом.

Гаррисон допил кофе и встал. Теперь напряженность из воздуха исчезла, и Вики казалась далекой, потерянной в пространстве и темноте. Почти в панике Гаррисон повернулся в ее сторону.

– Вики, ты здесь? Я хочу сказать...

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Да, я здесь. Хочешь поплавать со мной перед ленчем?

Он снова почувствовал себя приободренным.

– Я непрочь, – ответил он.

Кених попытался поддержать его за локоть, но Гаррисон не обратил на него внимания. При выходе из комнаты он сбил маленький столик и, ударившись о дверь, энергично чертыхнулся, но так, чтобы Вики не слышала. Кених схватил его за руки железной хваткой.

– Ричард, – сказал немец. – Раздражение здесь неуместно. Оно из-за того, что я был резок с вами? Это вы считаете, что я резкий. Но я так не считаю. Ты должен понять, что я здесь – слуга. Разве недостаточно, что мы – друзья. Вики – тоже друг, но я называю ее “мадам”. Возможно, однажды наши дороги разойдутся, но сейчас.., кроме того, из-за своего раздражения ты потерял координацию.

Гаррисон сжал зубы и, не шевелясь, смотрел в темноту, откуда раздавался голос немца. Раздражение медленно уходило из него.

– Конечно, ты прав. Это было грубо с моей стороны. Я взбеленился из-за пустяка. Ревность, наверное.

– О?

– Да. Ты можешь видеть ее, а я не могу.

– Вы не так уж и взбеленились, – сказал Кених, – и, определенно, не ревновали. Похоже, просто расстроились. Немного нервничали. Этого и следовало ожидать. Но вот увидите, сегодня к вечеру вы хорошенько отдохнете и будете чувствовать себя непринужденно. Теперь нам надо вас побрить...

– Я могу сам справиться с этим.

– ., и одеть...

– Я и с этим отлично справлюсь.

– Я должен показать вам дом и окрестности.

– Показать мне? – фыркнул Гаррисон.

– Горечь? От вас? Я могу показать вам, описав их, ведь так? Ну, не огорчайтесь, Ричард, просто доверьтесь мне. Если вы не будете мешать, то дела наладятся. Ну, а теперь мы все такие же друзья?

Хмурость Гаррисона потихоньку испарялась. Он усмехнулся, но получилось криво.

– Черт, думаю, что да.

Затем без всякого дальнейшего протеста Гаррисон позволил отвести себя обратно в комнату. Кроме того, на сей раз он запомнил этот путь. Никогда больше он не позволит снова отвести себя...

* * *

Шредер сидел в кресле-каталке около бассейна. Сейчас там не было купающихся. Всего лишь год назад Гаррисон не смог бы ощутить излучаемое водой тепло – у него не было способности замечать такие детали, – но теперь он почувствовал поднимающийся от воды теплый воздух и учуял ее искусственное тепло. Рядом с промышленником сидела молодая женщина, она писала. Он что-то тихо говорил ей, но Гаррисон мог поклясться, что слышал, как упоминалось его имя. Они прервались, когда Кених и его подопечный подошли ближе.

– Мина, извините меня, пожалуйста, – обратился Шредер к женщине. Мы закончим позже.

– Конечно, господин Шредер.

Она ушла, оставляя Гаррисону впечатление заложенного в ее молодом теле классической нордички, отточенного, как бритва, профессионализма во всем. Шредер любил профессионализм, красивые вещи и радости жизни. Чего же тогда он хочет от Гаррисона?

– Садись, Ричард Гаррисон, – произнес Шредер. – Извини, что не встаю. Я могу стоять, но временами это причиняет мне сильную боль. Поэтому в основном я сижу. Иногда Вилли катает меня, а иногда я передвигаюсь сам – для тренировки.

Кених помог Гаррисону сесть.

– Приятно видеть тебя, – продолжал Шредер. – И особенно приятно видеть, что ты хорошо выглядишь.

Его рукопожатие было твердым, но рука была легкой, а голос был.., не таким, каким помнил его Гаррисон. Даже напуганный (каким Шредер, несомненно, был в “Европе”, хотя боялся он не за себя) его голос все еще был сильным, с командной ноткой. Теперь.., он ослаб. Гаррисон смог ощутить это. Появились одышка, беспокойство, нервозность.

– Господин Шредер, – ответил Гаррисон, – спасибо, что пригласили меня сюда, хотя я в полном неведении, зачем вы это сделали.

– Ваше присутствие здесь – удовольствие для меня, – сказал Шредер. – А ведь могло бы быть и так, что вы не захотели бы видеть или слышать меня снова, – никогда! И я не стал бы винить вас.

– О, можете быть уверены, я бы с удовольствием встретился с вами, – усмехнулся Гаррисон.

Шредер опять взял его за руку.

– Прошло совсем мало времени, Ричард. Твои уши все еще настороже и готовы слышать не то, что говорят. Это все рана, но когда она заживет, ты станешь лучше. Очень беспокоит?

– Это что-то новое, – ответил ему Гаррисон. – Я имею в виду, спрашивать, очень ли беспокоит. Другие приняли бы как должное, что я покалечен. Я хочу сказать, что умственно я так же здоров, как и физически, фактически мой ум стал острее, яснее. Это от природы, я полагаю. Но беспокоит ли это? – Помолчав, он пожал плечами. – Ни Бог, ни дьявол не смогут помочь мне здесь, а следовательно и мне надо смириться с этой мыслью. Да, меня действительно это беспокоит. Я имею в виду то, что существует множество мест, красивых девушек, чудес, на которые мне никогда не хватало времени. Но теперь у меня хорошая ясная память и отличное воображение. К тому же остальные мои органы чувств в порядке. Теперь у меня отличный нюх. Я слышу такое, чего никогда не слышал раньше. На вкус окружающий мир разный. И когда я касаюсь чего-то, то узнаю, что это. Это, как Вилли. Иногда у меня возникает такое чувство, будто я знаком с ним уже много лет.

– Так. А Вилли заботится о тебе? Да?

– Он много делает для меня. Кроме...

– Да?

Гаррисон усмехнулся в сторону грузного человека, туда, где он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Ничего, но у него есть одно преимущество передо мной, сейчас, по крайней мере.

– Вилли, что ты сделал?

– Ничего, Томас, уверяю вас. По-моему, капрал хочет сказать, что я могу видеть фройлен Малер, а он нет. В этом и есть мое преимущество. Они завтракали сегодня вместе. Может, я чему-то помешал?

Гаррисон и Шредер рассмеялись вместе, но последний смеялся недолго, его смех перешел в сухой кашель. Он сильнее сжал руку Гаррисона, когда спазмы скрутили его тело. В следующую минуту они прошли.

– Вилли, – голос Шредера был надломлен, – тебе надо заняться делами. Ты можешь оставить мистера Гаррисона со мной.

– Да, Томас, спасибо, – Кених повернулся к Гаррисону. – Надеюсь увидеть вас позже, сэр.

Когда Кених ушел. Шредер и Гаррисон какое-то время сидели молча.

– Кресло-каталка, боли в груди, внутренние повреждения, общая слабость, – произнес наконец Гаррисон. – И вы спрашиваете, очень ли меня беспокоит? Моя боль вся в моем мозгу, и она стирается. Ваша боль физическая, настоящая, и день ото дня становится все хуже.

– Между нами еще есть разница, – заметил Шредер. – Ты был неповинен в происшедшем, а я нет. Можно даже сказать, я был причиной всему случившемуся. Возможно, я получил то, что заслужил. Но ты достоин лучшего. Поэтому я в долгу перед тобой. И этот долг я намерен выплатить. Полностью.

– Забудьте это, – ответил Гаррисон твердо. – Скажем так, никто никому ничего не должен.

– Я не понимаю, – голос Шредера звучал озадаченно.

– Вы не можете вернуть мне глаза, – сказал Гаррисон. – Их нет – навсегда. Я знаю, вы богатый человек, но этот долг вы просто не можете вернуть. Не надо изводить себя, пытаясь это сделать.

– По крайней мере, ты не откажешься выпить? Плохой бренди, пахнущий пробкой? – помолчав произнес Шредер.

Гаррисон усмехнулся, радуясь, что тон разговора смягчился.

– Вы говорили с Вилли, – сказал он, – и если уж мы заговорили о Вилли, то как получается, что он называет меня “сэр”, а вас – Томас?

Шредер усмехнулся.

– Я приказал ему называть меня Томас, – объяснил он. – Мне пришлось приказать, так как это был единственный способ. А что касается того, что он обращается к тебе “сэр”, то он и будет называть тебя так еще долгие и долгие годы.

– Я не совсем понимаю. То есть, я хочу сказать, что я здесь только на одну неделю.

– Да, ну это мы посмотрим. Но ты должен знать, Ричард, что я всегда умел убеждать. Гаррисон задумчиво кивнул.

– Уверен, что это так, – сказал он.