Книга Венецианская маска онлайн - страница 9

Глава IX. ЕГО СВЕТЛОСТЬ

Гондола Вендрамина несла их мимо величественного портала Санта-Мария делла Салуте, через бассейн Св. Марка. Снаружи это судно имело мрачного вида украшения, предписанные давними правилами, регулирующими расходы. Но изнутри вид фелцы – маленькой кабинки посередине лодки – обогащался искусной резьбой по дереву, маленькими раскрашенными щитами гербов и широкими мягкими сиденьями, покрытыми кожей с вышитыми на ней золотыми, красными и ультрамариновыми узорами. Почти пугающая роскошь, тем более для обедневшего патриция, показалась Марку-Антуану чрезмерной.

Сэр Леонардо представлял определенную загадку для него. Но в этом отношении, как он убедился в это утро, так делала вся Венеция. Повсюду жизнь казалась вдохновленной ярким солнечным светом, в котором она бурлила и утопала. В толпах, движущихся вдоль канала Чиавони, праздно шатающихся на Пьяцетта или фланирующих на главной площади, все было в веселом беззаботном оживлении. Настроение венецианцев – простого люда, бюргеров и патрициев – казалось таким же безоблачным, как голубой небосвод над головой, без какой-либо озабоченности или даже мысли об отдаленных раскатах бури, которая могла в любой момент погубить их.

Прошло чуть более недели со вторника вознесения, когда Дож в огромной красной с золотом лодке о сорока веслах с грандиозными пышностями, какие Светлейшая устраивала в пору своего зенита, вошел в порт Лидо во время ежегодной церемонии, посвященной морю.

Сегодня перед изумленным взором Марка-Антуана бурлящий человеческий поток катился вдоль Чиавони мимо угрюмой тюрьмы и неудачливых негодяев, которые заявляли о себе, гримасничая за внушительными решетками или просовывая руки за милостыней, чем вызывали сочувствие у некоторых и насмешки у большинства. Дальше на запад, за прекрасной готикой отделанного мрамором Дворца Дожей²⁰, соединенного с тюрьмой мраморным же украшением – мостом Вздохов²¹, – этот поток терял свой порыв на просторе Пьяцетты, останавливаясь там или завихряясь вокруг колонн из западного гранита, одну из которых венчал Св. Теодор и дракон, другую – эмблема Св. Марка – лев с раскрытой книгой.

Марк-Антуан оказался на тротуаре из трахита и мрамора, выложенного в виде ковра, перед Триумфальными Византийскими арками Св. Марка. У него захватило дух при виде просторной площади с арками, чудом изящества – колокольней, вонзившейся, подобно гигантской стреле, своим острием в голубизну.

То было сердце великого города, и здесь биения пульса его пылкой жизни были сильнейшими.

Возле массивных бронзовых пьедесталов трех огромных флагштоков знахарь в фантастической шляпе с плюмажем из радужного петушиного оперенья хрипло хвалил свои мази, благовония и косметику. Странствующий кукольный театр развлекал возле Сан-Желинионо толпу, и взрывы хохота пугали кружащих над головой голубей.

Они подошли к столикам Флориана в тенистой части Пьяцца²².

Здесь меж светских бездельников обоих полов крутились странствующие торговцы, предлагавшие картины, восточные ковры, безделушки из золота и серебра, стеклянные украшения с Мурано²³ и прочее. От оскудения, которое в упадке еще быстрее расточает ресурсы государства, не было и следа на представленной здесь ослепительной наружности. Одежда мужчин и женщин, расположившихся за этими маленькими столиками, как нигде в Европе переходила границы расточительности, а веселая праздная атмосфера не допускала и намека на мрачную озабоченность.

«Если, конечно, – подумал Марк-Антуан, – Светлейшая, по предсказаниям некоторых, и находится на смертном одре, то умирает она так же, как жила: среди наслаждений и смеха. Считается, что таков был удел и греческой республики».

Он маленькими глотками пил кофе и равнодушно внимал болтовне любезного Леонардо, свое внимание посвящая фасонам, сплетаемым перед его взором в причудливый узор порханием светских бездельников. Фланирующие кавалеры и дамы в шелках и атласе, порой скрывающие под ними свое лицо; более скромно одетые торговцы; здесь – черные ризы церковника; там -фиолетовые каноника или грубые коричневые одеяния монаха, торопливо опускающего взгляд к своим сандалиям; изредка промелькнет алая тога сенатора, важно следующего в Прегади, или белый мундир и шляпа с кокардой щеголеватого офицера; стайки юбок в складку албанцев или черногорцев в куртках и кушаках красного и зеленого цвета – солдаты из далматских провинций Светлейшей.

Время от времени Леонардо указывал кого-нибудь, известного в этих кругах. Но, пожалуй, лишь один в определенной степени вызвал удивление Марка-Антуана: крепкий, смуглый, маленького роста мужчина средних лет в черном парике и поношенном одеянии, с наблюдательными, требовательными глазами и налетом насмешки на плотно сжатых губах. Он не просто сидел один, но даже выделялся одиночеством, бросающимся в глаза свободными столиками вблизи него, будто он распространял вокруг себя тяжелую болезнь, которой остальные старались не заразиться. Как оказалось, это был Кристоферо Кристофоли – известный, можно сказать конфиденциальный, агент Совета Десяти, и Марк-Антуан подивился, как можно быть разоблаченным и оставаться шпионом.

Прошла парочка, с презрением проталкивающаяся через толпу, с готовностью уступающую им дорогу. Мужчина – важничающий коротышка – был смугл и безобразен, в костюме из поношенного камлота, одеть который в праздничный день и ремесленник посчитал бы ниже своего достоинства. Толстая, неопрятная женщина лет пятидесяти, шатаясь, висела у него на руке. За ними следовало двое мужчин в черном, у каждого из которых на груди висел золотой ключ – знак камергера. За ними вразвалку шел гондольер в изношенной ливрее.

– Это что за пугало? – спросил Марк-Антуан.

Всегда готовый пошутить, Леонардо не замедлил рассмеяться.

– Очень точно! Именно пугало: по сути – так же, как и внешне. Возможно, он внушает страх этой глупой напыщенной толпе, – он широким жестом указал на окружающих, – ибо являет собой странствующее предупреждение всей Италии, и, возможно, более всего это относится к Венеции. О, да! Пугало! Это кузен императора, Эрколь Ринальди д'Эсте, герцог Моденский, недавно изгнанный из своих владений якобинцами, образовавшими Циспаданскую Республику²⁴, объединив Модену и Реджо. Женщина – Чиара Марини – говорят, его вторая жена. Он являет собой пример того, как мало имперская защита может сейчас служить надежным убежищем.

Марк-Антуан без комментариев кивнул, как всегда подчеркнуто сдержанный и, как прежде, отклоняющий своими ответами попытки Вендрамина прощупать его. Он подавил отвращение, которое Вендрамин вызывал у него, потому что причиной тому было ревнивое возмущение, присущее каждому смертному и влюбленному.

Поэтому когда, наконец, они расстались, в изысканиях Вендрамина не произошло прогресса, но он с присущей ему экспансивностью обещал вскоре вновь разыскать Марка-Антуана.

Марк-Антуан окликнул гондолу со ступенек Пьяцетты и был доставлен на Сан-Даниэле к графу Пиццамано.

Он отобедал с графом, графиней и Доменико. Изотта осталась в своей комнате под предлогом недомогания. Уже к вечеру граф повез его в дом Пезаро, где устроил свою резиденцию Дож.

Людовико Манин, предупрежденный об их прибытии, принял в богато убранной комнате, которая служила ему кабинетом.

Марк-Антуан поклонился человеку лет семидесяти, склонному к полноте, чья мантия свидетельствовала о его изрядном выпуклом животе, охваченном поясом, украшенным драгоценными каменьями. На голове вместо парика красовалась черная вельветовая шапочка. У него было крупное и бледное лицо с обвисшими щеками и очень темными, тусклыми глазами под тяжелыми клочковатыми черными бровями. Орлиный нос растолстел с возрастом; верхняя из его толстых губ выдавалась вперед, придавая почти глупое выражение общей усталости его невыразительного лица.

Он принял посетителей с трогательной учтивостью, проявляя к графу Пиццамано явное уважение.

Марк-Антуан был представлен как мистер Мелвил, прибывший с поручением от Его Британского Величества. Граф знал его лично в Лондоне и готов был поручиться за него.

Очевидно, для Людовико Манина это было лучшей рекомендацией, и он, обратив к Мелвилу взгляд черных глаз, будто желая поглубже его понять, церемонно объявил себя польщенным и целиком к услугам мистера Мелвила.

– Возможно, для меня противозаконно принимать такое от джентльмена, частным образом прибывшего в Венецию в качестве чрезвычайного посланника. Но эти печальные, неспокойные времена и убеждения моего друга графа Пиццамано, возможно, оправдывают меня. Прямо-таки не знаю. В наши дни многое ставит нас в тупик. Однако, сэр, садитесь и давайте побеседуем.

Со спокойной выразительностью, указав, что это – слова мистера Питта, Марк-Антуан рассказал о французской угрозе, нависшей над всей Европой, и о настоятельной необходимости в интересах цивилизации объединиться всем против этого общего врага. Он коснулся существующей коалиции и выразил сожаление по поводу неучастия в ней тех, чьи интересы совершенно совпадают с интересами Англии, Австрии и прочих. На важнейшее место он отважился поставить Самую Светлую Республику, которой теперь непосредственно угрожало присутствие французских армий у ее границ. До настоящего времени Венеция находила оправдание своего пребывания в стороне от событий в том обоснованном предположении, что объединенных Пьемонтской и Австрийской армий более чем достаточно, чтобы сохранить Италию в неприкосновенности. Теперь данное оправдание утрачено. Пьемонтская армия разгромлена и Савой сдан Франции. Предупреждение о том, что может произойти, Его Светлость может видеть на примере якобинского восстания, при поддержке Франции вспыхнувшего в Модене и Реджо, которые объединились в Циспаданскую Республику и приняли анархистские принципы Свободы, Равенства и Братства. Его Светлость поднял руку, останавливая его.

– Что случилось в Модене – это одно, что может случиться с Венецией – это совершенно другое. То было государство, оскорбленное правлением чужеземного деспота и вследствие этого созревшее для восстания. Венеция управляется ее патрициями, и народ доволен их правлением.

Марк-Антуан набрался дерзости задать вопрос:

– Считает ли Венеция удовлетворенность ее народа достаточной гарантией того, что ее границы не будут нарушены?

– Безусловно, сэр. Наша гарантия основывается на дружеском соглашении Французской Директории и Венеции. Франция ведет войну против Австрии, а не против Италии. Только на прошлой неделе месье Лальмант, выступая от имени генерала Бонапарта, потребовал от Совета Десяти ясно определить линию нашей границы на суше, чтобы не нарушить ее. Следует ли из этого, что мы можем разделить опасения, которые, оказывая нам честь, ваш мистер Питт выразил в заботе о наших интересах?

Он говорил с торжествующим видом человека, одержавшего полную победу.

– Франция лишь заботится о приличиях, и, пока их планы не созреют, они будут лицемерно вводить вас в заблуждение.

Это обидело Дожа.

– Это предположение, сэр.

– Ваше Высочество, это – факт, который благодаря величайшей милости фортуны я заполучил, и могу привести тому исчерпывающее доказательство.

Он достал письмо Барраса Лебелю, развернул и вручил его Дожу.

Изредка раздавалось лишь тяжелое дыхание Манина и шелест документа в его холеных белых руках. Наконец, сильно встревоженный, с безрадостным и ошеломленным выражением лица, он вернул документ.

– Это подлинник? – спросил он охрипшим голосом, но вопрос этот был риторическим и едва ли требовал соответствующих заверений, представленных Марком-Антуаном.

– Но тогда…– тусклые глаза посмотрели пристально. Марк-Антуан был откровенен.

– То, что три месяца назад было бы любезным и великодушным жестом со стороны Самой Светлой Республики, сегодня стало настоятельной необходимостью, если она намерена избежать уничтожения.

Вздрогнув, Дож вскочил на ноги.

– Боже! О, боже! Не говорите таких слов! В разговор вступил граф:

– В данном случае слова правильные. Здесь не может быть недоразумений. Мы понимаем, в каком положении находимся. Нам осталось только вооружиться и объединиться с Австрией против общего врага.

– Оружие?! – Дож посмотрел на него в ужасе. – Оружие? А военные расходы? Вы подумали об этом?

Он, казалось, наконец-то совершенно ожил. Наверное богатейший человек в республике, обязанный своим избранием своему богатству, он был печально известным скрягой.

– Военные расходы! – бушевал он. – Пресвятая Дева! Как их оплатить?

Марк-Антуан заметил:

– Однако, вынужденные расходы окажутся меньшими, чем дань победоносному Бонапарту.

– Бонапарт! Бонапарт! Вы говорите так, будто Бонапарт уже здесь.

– Он почти у ворот, Ваше Величество.

– И, насколько вам известны истинные намерения французов, – проворчал граф, – вы не можете утверждать, что на пороге он появится, обнажив голову.

Его Светлость разъярился.

– Разве нет Империи? Хотя бы армия Болье была разнесена на атомы, ресурсы императора едва приоткрылись. Австрия уже оставила Бельгию. Вы полагаете, что она позволит, чтобы и итальянские провинции постигла та же участь?

– Однако она оставила Бельгию, несмотря на свои ресурсы, – ответил Марк-Антуан со сдержанным раздражением.

Нетерпеливый, поддавшийся своему неистовому патриотизму, граф вновь вступил в спор:

– И, в любом случае, разве не движемся мы так медленно, что вынуждены наблюдать, как другие ведут за нас сражения, сами оставаясь безучастными? Это, сэр, позиция женщин, а не мужчин.

– Это вовсе не наши сражения. Это – дело Австрии.

То было явное упрямство, и в тоне графа промелькнуло нетерпение:

– Но мы извлекаем выгоду из потерь австрийской крови и богатств и не платим ничего сами. Потерпит ли это Совет?

Дож отвернулся в страдании и гневе. Сгорбившись и дрожа, он потащился от них к окну.

Марк-Антуан, уже сказавший главное, отступил назад.

– С позволения Вашей Светлости, более важно и срочно, чем любые отвлеченные рассуждения, то, что, ожидая мер со стороны Империи, Венеция может оказаться под пятой завоевателя. Может ли она, ничего не сделав для Австрии, ничего не сделав даже для себя, ждать потом от Австрии освобождения?

Прошел долгий промежуток времени, пока Манин поворачивался и медленно приближался к ним, прежде чем он заговорил. Теперь он вновь обрел контроль над собой.

– Господа, я благодарен вам. Мы пока больше ничего не сможем сделать. Это – дело Совета. Не теряя времени, я созову его. А теперь, если вы мне позволите…– он провел рукой по влажному лбу и обвел их взглядом. – Как вы понимаете, я потрясен, глубоко потрясен всем этим.

На обратном пути граф был очень мрачен.

– Я уже говорил вам, что день избрания Фриулиана Дожем был гибельным для Венеции. Вы видели его. Он будет просить; он будет много говорить; он пережжет все свечи, прежде чем соберет людей и вооружит их. Он всегда будет надеяться на чью-либо помощь – Австрии или Небес. У нас в Венеции есть немногочисленные левые – такие, как Франческо Пезаро, который с самого начала требовал, чтобы мы вооружились. И барнаботти поддержат их. Это задача Вендрамина. Время действий пришло.

В целом, Марк-Антуан мог позволить себе успокоиться. Он мог, как он полагал, считать свою миссию выполненной. Но он решил пока не оставлять дела Поэтому-то следующий день вновь застал его ожидающего у Лальманта.

Лальманту он сказал, что был занят. Под фальшивым именем мистера Мелвила Марк-Антуан уже повидал посла Британии, который не доверял ему и потому ничем не помог бы. Лальмант сказал о сэре Ричарде:

– Этот человек способен подозревать собственную мать. Они посмеялись, и Марк-Антуан продолжил. Сенатор граф

Пиццамано, член Совета Десяти, был единственным, кто знал его достаточно хорошо, чтобы представить Дожу. Он встречался с Манином. Этот человек не должен доставить им беспокойства. Посол, пораженный смелостью этого Лебеля, всем сердцем согласился с ним. Он с пренебрежением относился к венецианскому правительству и венецианским патрициям. Они жили иллюзиями утраченного величия и отказывались видеть настоящее. Венецианская индустрия слабела, а ее торговля, сдавленная налогами, умирала. Как следствие, финансы ее были безнадежны.

– Подобно всем нациям на последней стадии упадка, она множит общественные службы и берет на себя все более и более тяжелое бремя поддержания своих обедневших слоев. Словно человек, стремящийся к разорению, надеется достичь этого обязательствами по поддержке своих нуждающихся родственников.

Естественно, это высказывание относилось к барнаботти и Вендрамину, которого посол охарактеризовал как человека огромного влияния в среде этих обедневших масс.

– В конце концов, это единственный из них, – заметил Марк-Антуан, – кто не проявляет признаков бедности.

Широкое лицо Лальманта превратилось в сплошное веселье.

– Как же иначе? Мы следим за этим. Дыхание Марка-Антуана участилось.

– Он на нашем содержании?

– Пока нет. Но это лишь вопрос времени, – его умные глаза искрились весельем. – Он важен для нас. Если дойдет до борьбы в Совете между нашими сторонниками и австрофилами, я знаю, что итог решит человек, контролирующий выбор барнаботти. Этот человек – Вендрамин. Впоследствии я куплю его.

– Это хорошо задумано. Но если он не продастся?

– Есть пути принуждения таких людей, и, клянусь, у меня нет жалости, – его губы искривила презрительная усмешка. – Эти порочные распутники, в прочих отношениях бесполезные для общества, существуют только потому, что они могут быть при необходимости использованы для поддержки достойных сторонников. За это дело отвечает виконтесса.

– Виконтесса? – спросил Марк-Антуан.

Лальмант от подобного непонимания потерял терпение:

– Ваша виконтесса, естественно. Или, если не ваша, то Бар-раса Из его гарема я полагаю. Но то, что она стала виконтессой – ваше изобретение. Вы умно направили ее сюда под видом эмигрантки. Маленькая ловкая плутовка!

– А, эта! – произнес Марк-Антуан, удивляясь, что же это за дьявольская женщина но поостерегаясь задавать вопросы. – О, да достаточно ловкая.