Книга Вдовы онлайн - страница 2

Глава 2

Два детектива из 45-го – это в Риверхеде – испытывали определенную неловкость от разговора с коллегой-инспектором, чей отец был убит. Никто из них не был знаком с Кареллой: 87-й участок был далеко от их района. К тому же оба они были чернокожие, а по всем данным выходило, что двое ограбивших пекарню Тони Кареллы, а потом и убивших его, тоже были чернокожими.

Ни один из этих полицейских понятия не имел, как вообще Карелла относится к их братии в целом, но убийцы были чернокожими не в теории, а на практике. И, учитывая, что расовые отношения в этом городе день ото дня принимали все более истерические формы, два черных полисмена из Риверхеда чувствовали под ногами опасную зыбкость. Карелла был профессионалом, да, это так; поэтому они знали, что смогут в полной безопасности проскочить сквозь рифы ненужных дурацких вопросов. В свою очередь, он знал, что именно они предпримут, чтобы установить убийцу его отца. Не было необходимости растолковывать ему рутинные подходы к делу, шаг за шагом, как это пришлось бы делать, столкнись они с непосвященными в их ремесло.

Старшего из двоих полицейских звали Чарли Бент, он был детективом второго класса. На нем была спортивная куртка, джинсы и рубашка с открытым воротом. От взгляда Кареллы не ускользнула наплечная кобура на правом боку. «Скорее всего, он левша», – подумал Карелла. Бент говорил спокойно, размеренно и тихо, то ли потому, что был по натуре не очень разговорчив, то ли потому, что дело происходило в траурном зале.

Второй полицейский был рангом ниже, его повысили всего месяц назад, о чем он сообщил при разговоре с Кареллой. Это тоже был здоровяк, хотя не такой широкоплечий, как Бент. Звали его Рэнди, Рэнди Уэйд, сокращенно от «Рэнделл», а не «Рэндолф». Лицо обезображено оспинками, а над левым глазом проходит застарелый ножевой шрам... У него был сердитый вид, словно его вызвали на дежурство субботней ночью, но был вторник, 10 часов утра. Они находились в похоронном бюро братьев Лоретти на Вандермеер-Хилл, поэтому Рэнди тоже изъяснялся полушепотом, как и все остальные. Оба говорили елейными голосами, расхаживая на цыпочках вокруг Кареллы. Оба могли только догадываться, был ли он таким же нетерпимым в расовом вопросе, как большинство белых в этом городе, но что не вызывало сомнения, так это то, что его отец был убит именно двумя чернокожими из их племени. И не важно, был ли сам покойный расовым фанатиком или нет. Три детектива находились в фойе, разделявшем левое и правое крылья офиса. Отец Кареллы лежал в гробу в часовне "А" в восточном крыле.

В траурном зале стояла тишина.

Карелле припомнилось, что, когда еще был ребенком, сестра его отца попала под автомобиль. Его тетя Кэти. Умерла на месте происшествия. Карелла очень ее любил. Тогда ее положили здесь же, в одной из часовен, но в западном крыле.

Когда умерла тетя Кэти, в семье еще живы были очень пожилые люди, которые приехали с Другой Стороны Света, как приезжие обычно называли Европу. Некоторые из них не могли связать по-английски и двух слов. Мать Кареллы, а порой и отец подсмеивались над ломаным английским своих родственников – правда, не часто, потому что у самих их «новый» язык с головой выдавал приезжих, воспитанных в иммигрантском доме. И уж конечно, никто не смеялся, когда тетя Кэти лежала здесь, в этом тихом доме. Ей было всего двадцать семь лет, когда автомобиль сбил ее. Насмерть.

Правда, Карелла никогда не забывал, как причитали женщины. Эти причитания были куда страшнее, чем то, что его дорогая тетя Кэти, такая молоденькая, лежала в гробу, в западном крыле ритуального здания.

Сегодня не было слышно причитаний. Европейские рельсы стали американскими, а американки не причитают. Сегодня была лишь специфическая сумятица вокруг смерти в этом безмолвном доме, где два черных полисмена на цыпочках осторожно кружили вокруг белого полисмена, потому что его отца убили чернокожие, такие же, как они.

– Этот свидетель кажется надежным, – тихо произнес Бент. – Мы ему показали...

– Когда он видел этих двоих? – перебил Карелла.

– Выбегая, – уточнил Уэйд.

– Он был в соседнем винном магазине. Ему показалось, что он услышал выстрелы, а когда обернулся, увидел тех двоих...

– В котором часу?

– Примерно в половине десятого. Ваша сестра сказала, что отец иногда подолгу задерживался на работе.

– Да, – подтвердил Карелла.

– Один, – вставил Бент.

– Да, – сказал Карелла. – Пек булочки.

– Как бы там ни было, – добавил Уэйд, – он видел их отчетливо, как днем, под светом уличного фонаря.

– Они садились в машину?

– Нет. На своих двоих.

– Околачивались, видать, вокруг, мы так думаем, в поисках добычи.

– И решили остановиться на моем отце, так?

– Ну, знаете, – сочувственно проговорил Бент, покачав головой. – Всякое бывает. Сейчас мы заставили свидетеля просматривать все фотографии в картотеках, а художник составляет словесный портрет. Может быть, так или иначе, но мы выйдем на результативную идентификацию. Мы также роемся во всех криминальных медицинских архивах, но пока ничего и близко не лежит к типу или стилю подозреваемых. Мы полагаем, что скорее всего эти двое «посажены» на крэк^[1]. Крутились в поисках возможности достать монету на покупку наркоты...

«Как все просто», – подумал Карелла.

За исключением того, что был убит его отец.

– Оба чернокожие, – сказал Бент.

– Полагаю, ваша сестра уже сказала вам об этом, – добавил Уэйд.

– Да, сказала.

– Мы хотим, чтобы вы знали, что тот факт, что я и мой коллега тоже чернокожие...

– Не стоит и говорить об этом, – сказал Карелла.

Оба полицейских посмотрели на него.

– В этом нет никакой нужды, – добавил Карелла.

– Мы сделаем все, что в наших силах, – заверил Уэйд.

– Я это знаю.

– Мы будем держать вас в курсе каждого нашего шага.

– Буду вам очень благодарен.

– А пока вы только скажите, как мы можем помочь вашим близким. Ну, скажем, присмотреть за матерью, словом, все, что нужно. Только дайте знать.

– Спасибо, – сказал Карелла. – Большое спасибо. Как только у вас что-нибудь появится...

– Мы немедленно поставим вас в известность.

– Даже если это покажется незначительным...

– Как только у нас хоть что-нибудь будет.

– Спасибо, – сказал Карелла. – Спасибо.

– Моего отца убили на улице. Ножом, – произнес Уэйд, вырываясь из плена воспоминаний.

– Это очень прискорбно, – отозвался Карелла.

– Поэтому я и пошел в полицейские, – продолжил, смутившись, Уэйд.

– Этот город... – начал Бент.

Конец фразы повис в воздухе.

* * *

Браун торчал в шикарных апартаментах уже целый час, пока наконец не явился Клинг, помочь, туда-сюда... Клинг извинился за то, что опоздал: лейтенант позвонил ему всего полчаса назад. Клинг был еще в постели. Считалось, что он вообще в отгуле, но, знаете ли, убийство отца Кареллы и все такое прочее...

– Они на что-нибудь годятся? – спросил он Брауна. – Эти парни из Сорок пятого?

– Я их плохо знаю, – мрачно ответил Браун.

– По-моему, они все там какие-то беззаботные небожители. Правда?

– Ну, я думаю, что им тоже приходится возиться с преступлениями, – сухо заметил Браун.

– Ясно, но вот с какими преступлениями? Кто-нибудь цветочек с клумбы сорвет? Нет, ты скажи: они имеют дело с убийствами?

– Я думаю, убийства там тоже случаются, – сказал Браун.

Клинг стащил с себя куртку и долго подыскивал место, куда бы ее повесить. Он знал, что «технари» уже все здесь обработали, и можно трогать, что хочешь. Но ему показалась забавной идея повесить куртку в платяном шкафу жертвы вместе с ее платьями. Кончилось тем, что он бросил куртку на софу в гостиной.

На нем были легкие коричневые летние брюки и кремовая спортивная безрукавка, все это удачно гармонировало с его карими, как у газели, глазами и блондинистой шевелюрой. И еще кроссовки. Вообще-то они с Брауном составляли прекрасную парочку. Подавляющее большинство воров принимало Клинга за новичка, только на прошлой неделе получившего свое первое поощрение. О-о... Вся эта мимика и жеманство блондинчика; словом, краснощекий карапуз. Ни за что не догадаться, что это – битый-перебитый «фараон», чего только не перевидавший на свете. Вор среднего калибра принимал его за рубаху-парня, которого можно провести как миленького, сыграть на жалости или, наоборот, грубо пригрозить. Клинг и Браун удачно сработались по испытанной схеме: «полицейский-добряк плюс полицейский-зверь». На всю катушку! Просто загляденье, когда Клинг отговаривал Брауна душить жертву на месте голыми руками. Браун был превосходен в амплуа свирепого хищника, вырвавшегося из клетки. Только Клинг мог его усмирить. Не было случая, чтобы эта комедия не сработала... Правда, все-таки однажды произошла осечка...

– Как Стив воспринимает все это? – спросил Клинг.

– Я его сегодня утром не видел, – ответил Браун. – Но прошлой ночью он был буквально потрясен.

– Угу, могу себе представить, – отозвался Клинг. – Твой отец жив?

– Да. А твой?

– Нет.

– Значит, тебе все это понятно.

– Ну да.

– Лейтенант сказал, как долго ты будешь этим делом заниматься?

– До тех пор, пока Стив не закончит похороны и все, все, все. Он снял меня с задания, ну, этого, знаешь, я и Дженеро, мы работаем на Калвер, серия нападений на магазины...

– Знаю, – отозвался Браун.

– Скажи на милость: что мы тут ищем?

– Любую мелочь, которая могла бы вывести нас на типа, написавшего вот эти письма, – ответил Браун и передал стопку Клингу. Тот сидел на софе. Развязал голубую ленточку, которой были обвязаны письма. Взял первое письмо и принялся за чтение.

– Смотри, – предостерег Браун, – не влипни сам в такую же историю.

– Хм, я бы сказал, горючая смесь, Арти.

– Мне кажется, ты еще слишком молод для этой смеси.

– Возможно, я согласен, – произнес Клинг и замолчал, снова погрузившись в чтение. – Оч-чень зажигательная штука!

– Дальше не то еще будет.

– Послушай! Займись-ка ты тем, чем должен заниматься, и оставь меня в покое. Увидимся как-нибудь через недельку. Чао!

– Ты последнее письмо прочитай.

– А я вот подумал: прочитаю-ка их все до одного.

– В последнем есть все, что тебе необходимо знать.

Клинг прочитал последнее письмо.

– Это насчет оплаты апартаментов? Ты это имеешь в виду?

– Выходит, так.

– По-моему, он – старец. Ты так не думаешь?

– А что ты вкладываешь в это понятие?

– Ну, скажем, ему за пятьдесят, наверное. Тебе так не кажется? Ты его таким не видишь?

– Ну, возможно.

– Обрати внимание на слова, которые он выбирает. И тон. Стиль. Сколько лет было девчонке?

– Двадцать два.

– Слишком молода для такого типа.

– Может, ты соизволишь порыться во всяком барахле в ее столе? Глядишь, наткнешься на что-нибудь, имеющее отношение кое к кому по имени Артур.

– Но это же твое имя, – заметил Клинг.

– Ты не шутишь?

– Послушай, а это, случайно, не ты писал все эти письма? Только вслушайся, – сказал Клинг и процитировал: – «А потом я смажу лосьоном твои раскрасневшиеся щечки, и если немножко лосьона случайно попадет в твою...»

– Ну-ну, – произнес Браун.

– Богатое воображение у этого парня.

– И все-таки обыщи ящики стола, пожалуйста.

Клинг сложил письма, всунул каждое в конверт, снова обвязан стопку ленточкой и положил на кофейный столик. Письменный стол находился у противоположной стены. Нижний ящик был открыт. Клинг достал из него чековую книжку в зеленом пластиковом футлярчике.

– А что навело тебя на мысль, что его имя – Артур? – спросил Клинг.

– Я просматривал записи встреч в календаре, Артур так и прет оттуда: то он здесь, то – там. Например: Артур у меня в девять... Артур в ресторанчике «Суки'з»... позвонить Артуру... И все такое прочее.

– Это восточный ресторан такой, на набережной, – отметил Клинг. – «Суки'з». Этот «писатель», наверное, считал, что почва под ногами здесь у него будет тверже. Безопаснее.

– Что значит безопаснее?

– Не знаю, – пожал плечами Клинг. – Понимаешь, чувствую. – Его передернуло. – Он говорит, что его офис – з центре города. Так? Отсюда вывод – он там многих знает и его многие знают. А здесь для него безопаснее. Возможно, он даже живет где-то в центре. Откуда нам знать? Но здесь для него безопаснее и в смысле жены, меньше риска на нее нарваться. Мне кажется, он женат. А ты как думаешь?

– С чего ты взял?

– Не знаю. Но, если он холостяк и живет в центре...

– Нет никаких данных, что он живет в центре.

– А для чего же тогда ему брать такси, когда он едет отсюда поздно ночью?

– Но это не значит, что он едет именно в центр.

– Ну ладно, забудем о центре. Но, если он не женат, для чего ему вообще снимать апартаменты для любовницы? Почему просто не жить вместе?

– Послушай, а ведь в этом что-то есть.

– Таким образом, он – пожилой женатый мужчина, содержит молодую особу в шикарной квартире, причем до тех пор, пока не снимет более шикарную.

– Хм. А вот, скажем, «Фил» – это тоже ресторан?

– «Фил»? Не знаю ресторана с таким названием.

– Здесь говорится: «Артур у Фила, 8 часов».

– Это когда?

– В прошлый вторник, вечером.

– Может, это их общий друг. Ха!

– Может быть.

– А ты знаешь, какая здесь рента, у этой «малины», каждый месяц? – спросил Клинг, не отрывая взгляда от чековой книжки.

– Ну и какая?

– Две тысячи четыреста зеленых!

– Брось ты!

– Вполне серьезно. Вот и корешки. А чеки выписаны на особу, которую зовут Филлис Брэкетт. По две тысячи четыреста «за удар». И везде уточнено: арендная плата за март, арендная плата за апрель и так далее. Две тысячи четыреста – круглая сумма, Арти.

– И он еще старается подыскать более шикарное местечко?

– Должно быть, очень богатый старикашка.

– Ага, ага! Опять он! – воскликнул Браун, тыча пальцем в календарь. – «Артур – здесь, в 9 вечера».

– Когда?

– В понедельник.

– Значит, перед тем, как она это схлопотала.

– Интересно, провел ли он здесь ночь?

– Нет. Он ведь что делает? Берет такси и едет домой к любимой женушке.

– Мы не знаем с точностью, женат ли он, – сказал Браун.

– Должен быть женат, – возразил Клинг. – И очень богат. Доказательства? Пожалуйста: вот они, в этой чековой книжке – ежемесячные депозиты на сумму пять тысяч долларов. Посмотри сам. – Он передал Брауну книжку.

Тот принялся ее перелистывать. Действительно, пятитысячные переводы от первого числа ежемесячно. И каждый ровно на пять тысяч.

– Вряд ли это нам поможет, – сказал Браун.

– Я понимаю: наличные...

– Даже если бы депозиты были оформлены в виде чеков, и то потребуется решение суда, чтобы получить ордера, и тогда мы сможем снять копии чеков.

– Овчинка стоит выделки, надо потрудиться.

– Потребую свою долю добычи... Шучу, конечно. Кстати, повтори имя этой женщины.

– Брэкетт. Филлис Брэкетт. Два "т".

– А ну-ка, взгляни вот на это, – сказал Браун, передавая календарь Клингу.

На страничке, отведенной для понедельника 9 июля, Сьюзен нацарапала имя – «Томми!!!!».

– Вот так, именно с четырьмя восклицательными знаками, – отметил Клинг. – Должно быть, в большой спешке.

– Ну, а теперь посмотрим, что нам в целом удалось наскрести, – сказал Браун и взял алфавитную записную книжечку Сьюзен Брауэр, ее, так сказать, личный именной указатель.

Единственным подходящим именем, которое можно было соотнести с этим неизвестным Томми, было на букве "М", следующее: Томас Мотт, антиквариат... Браун записал в свой блокнот адрес и номер телефона, затем перелистал книжку в обратном порядке, возвратившись к букве "Б". Там действительно значилась Филлис Брэкетт, обитавшая на Саундер-авеню. Номер телефона значился под адресом. Браун записал и то, и другое, а затем он и Клинг еще раз внимательно просмотрели настольный календарь, а также чековую и записную книжки, делая пометки, выписывая имена, даты. Потом занесли в свои записи все места, которые Сьюзен Брауэр могла посетить с этим неброским, остающимся в тени Артуром Имярек в течение последних недель и дней перед убийством.

Они обшарили каждый ящик, затем опрокинули на ковер содержимое корзинки для бумаг, стоящей под столом, рассортировали все кусочки бумажек, все обрывки, стараясь восстановить хоть какие-нибудь слова. После этого они, расстелив газеты на полу в кухне, вывалили на них содержимое мусорного ведра, перебрав буквально все до последнего огрызка, задыхаясь от вони. И не нашли ничего, что помогло бы восстановить фамилию человека, платившего квартирную ренту.

В спальне, в стенном шкафу Сьюзен, было длиннополое норковое манто и лисий жакет...

– Смотри-ка, – хмыкнул Клинг, – она богатеет с каждой минутой.

...Три дюжины туфель...

– Просто какая-то Имельда Маркос! – сказал Браун.

...Восемнадцать платьев, да каких! А фирмы – Адольфо, Шанель, Калвин Клайн, Кристиан Диор...

– Интересно, в чем ходит его жена, – пробормотал Клинг.

...Три чемодана фирмы Луи Вюиттона...

– Планировали какую-то поездку? – хмыкнул Браун.

...И один несгораемый ящик с сейфовым замком.

Браун взломал его ровно за полминуты.

Внутри сейфа лежали пачки денег: двенадцать тысяч стодолларовыми банкнотами.

Привратник оказался человеком с шевелюрой какого-то странного, то ли песочного, то ли пыльного, цвета. Под носом у него были тонкие усики. Одет он был в серую ливрею с красными полосками и серую фуражку с красной окантовкой. А говорил с неподдающимся определению акцентом. Сыщики предположили, что он выходец из Среднего Востока. У них ушло минут десять только на выяснение того факта, что за прошлые сутки привратник находился на дежурстве с четырех пополудни до двенадцати ночи.

Сыщики также пытались выяснить, пропустил ли он кого-нибудь к мисс Брауэр за время своего дежурства.

– Моя не помнить, – сказал он.

– Двухэтажная квартира, на последнем этаже, – подсказал Клинг. – Там вообще только одна квартира. Вы туда кого-нибудь пропустили прошлой ночью?

– Моя не помнить, – угрюмо повторил привратник.

– А вообще туда кто-нибудь поднимался? – спросил Браун. – Допустим, рассыльный из винного магазина. Ну, вообще, кто-нибудь?

Спрашивая, Браун думал о мартини.

Привратник отрицательно помотал головой и сказал:

– Вся день – одни присылки.

– Вы хотите сказать – посылки?

– Да, присылки.

– То есть приходили люди, которые что-то приносили?

– Да, вся время.

– Но, понимаете, речь идет не о рассыльных из магазинов, – уточнил Клинг. – А вот поднимался ли кто-нибудь наверх? Ведь должен же был кто-то туда подняться? Вы помните кого-нибудь из них? Звонили вы мисс Брауэр, чтобы сказать, что так и так, к вам, мол, хотят подняться? Звонили?

– Моя не помнить, – повторил привратник. – Только присылки вся время.

Брауну очень хотелось съездить ему по зубам.

– Послушайте, – сказал он. – Там наверху была убита девушка. А вы в это время были как раз на дежурстве, когда ее убили. Впустили вы кого-нибудь или нет? Посылали кого-нибудь наверх?

– Моя не помнить.

– А не видели вы кого-нибудь подозрительного, который ошивался бы в здании без всякого дела?

Привратник изумленно вытаращил глаза.

– Подозрительный, – медленно и отчетливо произнес Клинг.

– Ну, кто-нибудь, по которому сразу было бы видно, что он явно не отсюда, – объяснил Браун.

– Никто, – сказал привратник.

Когда они уходили, им показалось, что на разговор ушло минимум дня полтора. А на самом деле было всего несколько минут четвертого.

* * *

Кирпичный дом номер 274 по Саундер-авеню был скрыт за пышной летней листвой. Им потребовался почти целый час, чтобы, продираясь сквозь невыносимые уличные пробки, добраться сюда, на самый южный конец Айсолы, проделав путь от квартиры Сьюзен до обители Филлис Брэкетт. Было ровно четыре часа, когда они позвонили в колокольчик над входной дверью.

Они прикинули, что миссис Брэкетт не так давно перевалило за сорок. Волосы были едва тронуты сединой, на что она вряд ли обращала внимание, лицо – без тени косметики. Филлис Брэкетт была высокой и стройной женщиной. В широкой голубой юбке, голубой блузе, плетеных сандалиях и простеньком ожерелье из бусинок, она выглядела весьма привлекательно.

Они предварительно позвонили ей, и она ждала их, даже приготовила к их прибытию графин с холодным лимонадом. Браун и Клинг были готовы облобызать следы ее ног в сандалиях: оба просто изнемогали от жары и жажды.

Они сидели на кухне, затененной кленом, росшим прямо за окном. Две девчушки плескались в надувном бассейне под деревом. Госпожа Брэкетт объяснила, что это ее внучки. Дочь и зять были в отпуске, поэтому миссис Брэкетт взялась нянчить двух белобрысых малюток, сейчас весело бултыхавшихся во дворе под окном.

Браун объяснил ей цель визита.

– Ну, конечно, – тотчас же отозвалась она.

– Вы сдавали квартиру некоей Сьюзен Брауэр.

– Да, верно, – сказала она.

– Значит, это – ваша квартира...

– Да, до недавнего времени я там жила.

Они посмотрели на нее.

– Я недавно разошлась, – сказала она. – Я – то, что называют соломенной вдовой.

Клинг впервые слышал такое выражение. Да и Браун тоже. Поэтому оба решили, что так называется разведенная женщина. Век живи – век учись.

– Я отказалась от алиментов, – заявила она. – Зато забрала эти апартаменты и большую сумму наличными. На деньги купила вот этот домик и получаю две четыреста в виде ренты. Мне кажется, сделка неплохая.

Она улыбнулась. Они согласились, что сделка действительно очень неплохая.

– Скажите, кто-нибудь помогал вам вести дело? – спросил Браун. – Ну, скажем, при сдаче в аренду квартиры в той части города. Агент по сделкам с недвижимостью? Или, может быть, посредник?

– Нет. Я дала объявление в газете.

– И ответила на него именно Сьюзен Брауэр?

– Да.

– Я имею в виду – лично, сама, – уточнил Браун. – Написала? Позвонила?

– Да, она мне позвонила.

– Сама? Не кто-нибудь другой вместо нее? Это был мужчина, не так ли? Он позвонил?

– Да нет, это была сама мисс Брауэр.

– Ну и что же потом произошло?

– Мы договорились встретиться в квартире. Я показала квартиру, она ей понравилась. А потом мы договорились о ренте. Вот и все.

– Она подписала договор о найме?

– Да.

– На какой срок?

– На один год.

– И когда это было? – спросил Клинг.

– В феврале.

«Шустрый парень, – подумал Клинг. – Встретил ее на Новый год, а уже через месяц переселил в это гнездышко». Браун думал примерно о том же самом.

– Не знаю уж, что и делать теперь, когда она... Ужасная трагедия, правда? – сказала Брэкетт. – Я думаю, мне надо посоветоваться с моим адвокатом. С тем самым, что оформлял договор. Кажется, мне именно это надо сделать.

– Да, – произнес Клинг.

– Да, – подтвердил Браун. – Миссис Брэкетт, я хочу удостовериться, что мы получили абсолютно точные сведения. Правда, что вы сдавали квартиру непосредственно мисс Брауэр?

– Да. И каждый месяц она посылала мне чек. На этот адрес.

– Без посредников? – спросил Браун.

– Без посредников. Ведь это же наилучший способ, – сказала она и улыбнулась.

– Знаете ли вы кого-нибудь по имени Артур? – спросил Клинг.

– Нет. К сожалению, нет.

– А не знакомила ли вас мисс Брауэр с кем-нибудь по имени Артур?

– Нет. Если хотите знать, я вообще видела ее всего один раз, когда мы встретились на квартире. Ну, а все остальное – по почте. Впрочем, несколько раз мы перезванивались, когда она...

– О! И по какому же поводу?

– Она хотела знать, как работает одно приспособление... Знаете, в стене есть нечто вроде переключателя... Ну так вот, короче, она хотела узнать, какая комбинация у стенного сейфа. Но мне не хотелось ее в это посвящать.

– Она сказала, зачем ей понадобилось узнать комбинацию?

– Нет. Но я могу предположить, что ей что-нибудь требовалось положить в сейф, разве вы сами об этом не догадываетесь?

«Уж я-то догадываюсь», – подумай Клинг. А Браун мысленно уточнил: положить что-нибудь вроде двенадцати тысяч монет.

– Огромное спасибо за время, которое вы нам уделили, – сказал Клинг. – Мы это очень ценим.

– Выпьете еще лимонада? – спросила она.

* * *

Томас Мотт, мужчина довольно неопределенного возраста: не то перешагнул сорокалетний рубеж, не то к нему приближался. У него были жесткие седые волосы, глубоко посаженные карие глаза, и все лицо, казалось, было вылеплено из алебастра. Браун определил на глазок вес: килограммов пятьдесят пять, а рост – не более ста сорока... Стройный, худенький, в плотно облегающих черных джинсах, красном хлопчатобумажном свитере и плетеных шлепанцах на босу ногу. Он гармонировал с сокровищами своей антикварной лавки на авеню Дриттел, как танцовщик – с труппой русского балета. Браун решил, что он – гомосексуалист. Во всех его движениях сквозило нечто сверхсубтильное, сверхделикатное. Но на пальце красовалось золотое обручальное кольцо.

Клинг не смог бы определить ни названия, ни происхождения ни одной антикварной вещицы в лавке, хоть вздерни его на дыбу или медленно поджаривай на вертеле. Но он безошибочно определил, что находится в окружении предметов необыкновенной красоты. Полированная медь или дерево, отшлифованное до такой степени, что казалось покрытым своеобразной мерцающей патиной; крохотные часики, тикавшие, как цикады; величественные напольные часы, своим боем создававшие контрапункт тиканью; красивые штофы, красные, как рубины, или изумрудно-зеленые; ящички с серебряной филигранью, бронзовые светильники с абажурами, всех цветов радуги. Здесь царил покой, как в храме. Клинг чувствовал себя так, словно находится в старинном соборе.

– Да, конечно, я знаю ее, – сказал Мотт. – Позор, ужасающий позор – то, что с ней случилось... Такое милое, милое существо.

– Почему она заходила сюда девятого? – спросил Браун.

– Ну, знаете, она же моя покупательница. Бывала здесь постоянно, знаете ли.

– Но девятого было нечто особенное? Так? – спросил Клинг. Он подумал о тех восклицательных знаках: целых четыре штуки.

– Нет, нет, мне ничего такого не приходит в голову. Не помню.

– А я вам напомню: в ее календаре это было подчеркнуто весьма выразительно, – сказал Клинг.

– Ну-ка, дайте взглянуть, – произнес Мотт.

– Вы ее очень хорошо знали? – вступил в разговор Браун, чтобы отвлечь Мотта.

– В такой же степени, как многих других моих клиентов.

– И в какой же именно степени?

– Но я уже говорил, она бывала здесь довольно часто...

– И называла вас Томми?

– Все мои клиенты меня так называют.

– Когда она была здесь последний раз?

– По-моему, на прошлой неделе.

– Не в прошлый ли понедельник?

– Ну, я затрудняюсь...

– Ага, значит, девятого числа?

– Допускаю, что, может быть, и так.

– Мистер Мотт, – сказал Клинг. – У нас возникло предположение, что мисс Брауэр считала для себя очень важным приехать сюда именно в прошлый понедельник. Вдруг вы знаете – почему?

– О, – начал он.

«Сейчас расколется», – подумал Браун.

– Ага, теперь вспомнил! – сказал Мотт. – Это из-за стола.

– Какого еще стола?

– Я сказал ей, что жду поступления из Англии. Стол дворецкого. У дворецких есть такие особые столы.

– Когда вы ей об этом сказали, мистер Мотт?

– Ну... где-то в прошлом месяце. Она тогда заходила несколько раз. Ведь я вам уже говорил, что она постоянно заходила... При каждой оказии...

– Постоянно? Правильно, – сказал Браун. – Таким образом, когда она была здесь в прошлом месяце, вы сообщили ей о столике дворецкого...

– Да. Сказал, что это поступит из Англии примерно девятого. Вот что я ей сказал.

– А что представляет собой такой стол? – спросил Клинг. – Ну, вот это – столик дворецкого?

– Ну, это... Я бы вам показал, но, боюсь, что он уже ушел, то есть продан. Солидный, вишневого дерева, почти даром – тысяча семьсот долларов... Я подумал, что она нашла бы для него местечко в своих апартаментах. Она записала дату возможного прибытия и сказала, что перезвонит.

– Но вместо этого приехала сама?

– Да.

– В понедельник девятого?

– Да.

– Вот, значит, какая это была срочность: вишневый столик дворецкого.

– Изумительная по красоте вещь, – сказал Мотт. – Но она не могла себе позволить эту роскошь... Насколько я понял, она снимала меблированную квартиру... Ну, а столик ушел буквально через минуту. Подумать только: всего тысяча семьсот! – Он поднял брови, сопровождая этим несколько экстравагантное движение руками, которое должно было выражать удивление.

– В котором часу она была здесь? спросил Клинг. – В прошлый понедельник.

– Что-то около полудня. Чуть раньше. Скажем так: от половины двенадцатого до двенадцати.

– Вы это хорошо помните? Правда? – усмехнулся Браун.

– Да, как раз в это самое время. – И, словно по команде, в глубине лавки стали бить часы. – Это – «Джозеф Нибб», – почти светским тоном объяснил Мотт. – Так называются действительно редкие и дорогие, такие милые куранты...

Куранты пробили шесть раз.

Мотт посмотрел на свои часы.

– Мне кажется, это – точное время, – сказал Браун. – Огромное спасибо, мистер Мотт. За уделенное нам внимание.

– Спасибо, – произнес Клинг.

Когда они вышли на улицу, Браун спросил:

– Ты думаешь, он «голубой»?

– Но у него же обручалка.

– Я видел, но это ничего не значит.

– Что же это в самом деле такое – столик дворецкого, а? – спросил Клинг.

– Не знаю, – ответил Браун, глядя в небо. – Надеюсь, что Карелле завтра выдастся хороший денек.

* * *

Заместитель инспектора Уильям Каллен Брэди сообщил курсантам, что не питает особого доверия к организации подразделения, занимающегося переговорами с захватчиками заложников. Слушая его, Эйлин испытывала неловкость, чувствуя, что несколько перестаралась, выбирая одежду для курсов.

Это было их первое занятие. В четверг, 18 июля, в 9 утра. Обычно в рабочие дни она носила широкие брюки или тоже широкую юбку, удобные туфли на низком каблуке и сумку через плечо. Правда, это в том случае, если ее специально не обряжали, как куклу, когда приходилось выступать фигуранткой на улице. Однако с той ночи, когда она застрелила Роберта Уилсона, Эйлин больше никогда не наряжалась под «подставу». Она подозревала, что это было воспринято как увиливание от специальной работы. Конечно, не от той работы, за которую по штатному расписанию ей было положено жалованье... А все это, как она считала, и привело к тому, что она очутилась здесь этим утром. Таким образом, у нее была свобода выбора: остаться или уйти отсюда и заняться работой, которая бы не будоражила ее совесть.

На ней был элегантный костюмчик в бежевых тонах, очень шедший к ее огненной шевелюре и зеленым глазам, блузка цвета загара с галстуком, телесные колготки, туфли на низком каблуке и сумочка из кожзаменителя под крокодиловую кожу. Табельный револьвер – в сумке, рядом с губной помадой. Ну, конечно, в целом чересчур броско разодета! Другая женщина в классе, худенькая брюнетка с твердым недобрым взглядом, носила джинсы и белую хлопчатобумажную безрукавку. Мужчины тоже были одеты кто в чем: широкие штаны, спортивные майки, джинсы... Только на одном из них был пиджак.

Всего было пятеро курсантов – трое мужчин и две женщины. Из разглагольствований Брэди выходило, что их команда организована бывшим шефом патрульной службы Ральфом Мак-Клири, когда тот был всего-навсего капитаном, двадцать лет назад.

– И она, – подчеркнул Брэди, – никогда не стала бы официальной командой! Да! Потому что мы и теперь бы не дрейфили, а крушили бы двери и врывались с пистолетами наготове. Мои приемы срабатывали тогда, и они срабатывали бы и теперь! Питаю доверие только к одной новой концепции. К идее. Я включил в команду женщин. Да-с. У нас их на оперативной работе уже две, и я надеюсь, что к ним прибавятся еще две представительницы прекрасного пола. Да-с... – Тут Брэди радостно рассмеялся и кивнул брюнетке и Эйлин. – И это произойдет скоро: лишь только мы закончим учебную программу...

Брэди было за пятьдесят, предположила Эйлин. Высокий, подтянутый, со сверкающими голубыми глазами и венчиком седых волос вокруг лысины. Нос смотрелся очень внушительно на фоне остальных мелких черт лица. Это придавало ему выражение как бы раздвоенности. Из всех мужчин он один был при галстуке. Даже доктор Гудмэн, сидевший с ним за одним столом перед курсантами, был одет неформально: футболка с ярким набивным рисунком и широкие темно-голубые штаны.

– Прежде чем мы начнем, – заявил Брэди, – я бы хотел взять минутный тайм-аут, чтобы познакомить вас друг с другом. Начну с левой стороны, хм, с моей левой. Это – детектив первого класса Энтони... Я правильно произнес? Энтони Пеллегрино?

– Да, сэр. Как минеральная вода того же названия...

Невысокий, жилистый, с черными курчавыми волосами и карими глазами. Смуглое лицо было обезображено оспинами. Эйлин удивилась, почему это Брэди пришло в голову переспрашивать такую простую фамилию, как Пеллегрино. Мало того, именно так называйся популярный сорт минералки. Возможно, Брэди никогда не был в итальянском ресторане... Правда, в этом городе встречались люди, которых буквально ошарашивали имена, оканчивающиеся на "о", "а" или "и". Вдруг Брэди один из них? Эйлин хотелось надеяться, что это не так.

– Детектив первого класса Марта Халстед...

Та самая брюнеточка, в которой буквально все кричало: «А идите вы...» Груди как чайные блюдца и узкие мальчишеские бедра.

– Марта из бригады по борьбе с разбойными нападениями, – пояснял Брэди.

«Еще бы», – подумала Эйлин.

– Кстати, – вспомнил Брэди, – я не сказал, что Тони – из отдела по борьбе со взломщиками.

Он прохаживался по классу.

– Детектив третьего класса Дэниэл Рили из Девяносто четвертого. Детектив второго класса Генри Матерассо – «Подумать только! Без ошибки произнес такое имя!» – из Двадцать седьмого, и последняя по счету, но, разумеется, не по значению, Эйлин Берк... Она из спецназа...

Марта Халстед оглядела ее с ног до головы.

– Я не уверен, согласится ли доктор Гудмэн, чтобы...

– Сойдет и просто «Майк», – сказал, улыбаясь, Гудмэн.

– Я не уверен, объяснил ли вам Майк, – Брэди широко улыбнулся, – во время предварительных собеседований, что, несмотря на то что вы входите в эту специальную команду, вы продолжаете числиться на прежних должностях, выполняя все надлежащие функции...

«Ну не ужас ли?» – подумала Эйлин.

– ...Но вы должны быть готовы, – продолжал Брэди, – к тому, что вас могут поднять по тревоге в любую минуту. Уверен, вы, конечно, знаете, что ситуации с захватом заложников могут возникать в самый неожиданный момент. Наша первая задача состоит в том, чтобы добраться до места происшествия еще до того, как кто-нибудь может физически пострадать. А уж стоит нам очутиться на поле боя, наша главная задача опять же в том, чтобы создать такие условия, чтобы никто не пострадал. Я говорю «никто» – и это значит «никто». Ни сами заложники, ни захватившие их.

– А что касается нас самих, инспектор?

Это подал голос Генри Матерассо из 27-го. Здоровенный парень с широченными плечами, хорошо развитой грудной клеткой и непокорными рыжими патлами. Не огненными, как у Эйлин, у которой они, слегка выгорев на солнце, приобрели бронзовый оттенок, но именно красными, как морковка. Под спортивного покроя пиджаком отчетливо проступала кобура с табельным револьвером внушительного калибра. Эйлин всегда казалось, что ношение такой кобуры выдавало некий подкорковый, подсознательный вызов мужского начата – мужское превосходство. Она смело пошла бы на любое пари, что в детстве мальчишки дразнили Матерассо «красным», стоило ему впервые попасть в их уличную компанию. Красный Матерассо. Красный Матрац. И уж конечно, в своем классе у него было амплуа клоуна...

Все засмеялись.

Даже Брэди. Он сказал:

– И речи не идет о том, чтобы нас ранили и все такое прочее. Мы ведь этого не хотим?

Смешки смолкли. Матерассо, казалось, был очень доволен собой. А у Марты Халстед был такой вид, словно ей все было противно. Она вся состояла как бы из блефа, на этот счет не было никаких сомнений. Эйлин представила себе, скольких вооруженных до зубов «ковбоев» та уложила за время службы в отделе по борьбе с разбойными нападениями. Ее вообще заинтересовало, зачем именно детектив первого класса Марта Халстед притащилась сюда, если здешняя работа сводилась к тому, чтобы никто не был хотя бы ранен? И еще Эйлин подумала вот о чем: а что она сама, Эйлин Берк, здесь делала?.. Если работать неполный день, если ее опять могли заставить вызывающе прохаживаться по улицам, с тем чтобы ее «подцепили»...

– А как часто возникают ситуации с захватом заложников, инспектор?

Это спросила Халстед. Как будто прочитала мысли Эйлин... Действительно, часто бывают такие случаи? И как часто их будут отрывать от основной работы? А ведь для Эйлин эта «работенка» состояла в расхаживании по улицам и провокационном покачивании бедрами, пока насильник или убийца не накинется на «легкую» добычу...

Шикарная работенка, а? Даже если платят негусто... Так как же часто, инспектор? Может, это вообще лишь кратковременное занятие? Знаете, нечто вроде того, чтобы в определенные часы завозить продукты в магазины. Или придется работать более или менее регулярно? Причем в распорядок дня не будет вламываться чья-нибудь попытка изнасиловать тебя, а то и убить...

«Не хочу больше никого убивать, – подумала она. – Не хочу, чтобы мне опять стало стыдно. Мне, мне, особенно мне! Понимаете? И часто ли удастся передохнуть? Ну как, инспектор?»

– Разумеется, – сказал Брэди, – мы сейчас говорим не о происшествиях, которым газеты уделяют заголовки на всю первую полосу. Ну, например, если группа террористов захватывает посольство какой-нибудь страны, или самолет, или судно. В общем, что-нибудь в этом роде. Наше счастье, что до сих пор в США не произошло ничего подобного, по крайней мере – пока. – Брэди сделал многозначительную паузу. – Я говорю о ситуациях, возникающих раз в неделю, или, скажем, в месяц, или в течение полугода. У меня нет средних цифр, слава Богу. Но учтите: количество таких преступлений учащается летом, как, впрочем, судя по статистическим данным, и все другие преступления...

– Или в полнолуние, – вставил Рили.

Крепкий, жилистый ирландец из 84-го, прямой, узкоплечий и вечно мрачный, что твой телеграфный столб, пропитанный мазутом... Узкие губы, жесткие черные волосы, глубоко посаженные голубые глаза дополняли портрет. На нем была в тон глаз голубая рубашка и такие же голубые джинсы. Кобуру он носил, как немецкий офицер, на левой стороне, спереди, это – чтобы быстрее можно было выхватить пистолет. Выпусти его и дамочку из «разбойных нападений» ночью в одну и ту же аллею – и ни один вор туда и сунуться бы не посмел!..

Эйлин задумалась над тем, по каким критериям вообще были подобраны люди в этой комнате. Неужели теплота и сочувствие были решающим фактором? Если так, почему тогда здесь оказались Халстед и Рили, которые выглядели истыми злодеями, во всяком случае, вполне могли сойти за Бонни и Клайда, вдруг поступивших на службу в полицию.

– Опять же статистически насчет луны – все правильно. Вы же знаете, – сказал Гудмэн, – больше всего преступлений совершается в полнолуние.

– Ну-ка, расскажите нам об этом поподробнее, – произнес, ощерясь, Матерассо и поглядел на остальных, как бы ища у них поддержки.

Все снова засмеялись.

Эйлин пришло в голову, что единственной особой в классе, пока еще не проронившей ни единого слова, была она сама, Эйлин Берк. Из отряда специального назначения, детектив второго класса.

Впрочем, Пеллегрино тоже не отличался особой разговорчивостью.

– Я думаю, – глубокомысленно заметил Брэди, – что как раз настала очередь дать слово нашему Майку.

Гудмэн поднялся с места, кивнул, поблагодарил инспектора и направился к классной доске.

Собственно, доска эта была не традиционно черная, а зеленая. Сделанная из какого-то синтетического материала, и, во всяком случае, не грифельная. Эйлин подумала, что название «Зеленая доска Джунглей» подошло бы для телефильма, который она смотрела прошлой ночью. И еще ее озадачило, почему все находившиеся в классе были на «ты», за исключением инспектора Уильяма Каллена Брэди, к которому никому не приходило в голову обратиться как к Уильяму, Каллену, Биллу или Калли. Нет, только почтительно – инспектор.

Гудмэн взял кусок мела.

– Мне хотелось бы, – сказал он, – начать с описания различных типов людей, захватывающих заложников.

Его глаза встретились со взглядом Эйлин.

– Инспектор Брэди уже упомянул...

«А может, я в нем ошиблась?» – подумала Эйлин.

– ...о террористах, – продолжал Гудмэн, – о политических фанатиках, которые являются самым распространенным типом захватчиков...

И Гудмэн вывел на доске крупными буквами:

ТЕРРОРИСТ

– Но есть еще два типа, хм, «хватунов»... Думаю, нам следует привыкнуть к этому, так сказать, термину, вы согласны?..

И он крупно вывел на доске второе слово:

ХВАТУН

– С такими нам и придется чаще всего иметь дело...

...Да, конечно, она ошибалась.

– Всех их можно разделить на три категории. Первая, как мы уже установили, – террористы... Вторая – это преступники, которых мы застигли на месте преступления...

* * *

Он ехал в длинном лимузине с тремя женщинами в черном, сидя между матерью и женой, сестра – на откидном сиденье перед ними. Все молчали. Огромный автомобиль направлялся к кладбищу, где покоилась тетя Кэти... Гроб с телом отца находился в катафальной машине. Подумать только, Стив говорил с отцом по телефону совсем недавно... Но теперь он уже никогда больше не сможет с ним поговорить.

Тедди взяла его за руку.

Он кивнул.

Рядом с ним всхлипывала мать, вытирая слезы отороченным тесьмой платочком. Сестра Стива, Анджела, невидящим пустым взглядом безучастно провожала залитый солнечным светом пейзаж за окном траурного кортежа. Их черные одеяния не очень подходили для такой жары.

Они стояли под палящим солнцем, пока священник отдавал последнюю дань человеку, который выпестовал в Карелле ростки правдивости и чести. Те принципы, которым он следовал всю свою жизнь. Сверкающий на солнце черный гроб, отражая, отбрасывал яркие световые блики.

Как быстро все закончилось!

Когда стали опускать гроб в могилу, Карелла решил дотронуться до него. И после этого отец ушел навсегда. Ушел из жизни, ушел в землю. А они медленно побрели к воротам, удаляясь от могилы. Карелла обнял мать за плечи. Теперь она была вдовой. Луиза Карелла, вдова. Позади могильщики уже сыпали землю на гроб. Карелла слышал, как песок и щебень стучали по крышке, по нагретому сверкающему металлу. Ему так не хотелось, чтобы мать слышала, как земля стучит по гробу, навеки укрывая отца.

Он на минуту оставил ее и направился по заросшей травой тропинке туда, где священник стоял с Анджелой и Тедди. Анджела сказала священнику, что все они остались очень довольны его трогательным прощальным словом. Тедди не отрывала глаз от губ Анджелы, словно читая по ним напряженным внимательным взглядом. Они стояли бок о бок, в черном, черноволосые и темноглазые. Стиву внезапно пришла в голову мысль, что, возможно, из-за этого сходства он и выбрал в жены Тедди Фрэнклин много лет назад.

Анджеле было за двадцать, она не только не скрывала своей беременности, но словно бы выставляла напоказ свой огромный живот. Она никогда не делала укладку: длинные черные волосы каскадом спадали по обе стороны скуластого лица безошибочно восточного типа. Правда, ее лицо, без сомнения, было изящнее и красивее, чем лицо Кареллы, хотя в обоих был какой-то особый экзотический шарм, красноречиво свидетельствующий о набегах арабских кочевников на Сицилию в стародавние времена.

Тедди бесспорно значительно красивее Анджелы, выше, чем ее золовка, волосы цвета вороного крыла ниспадали аккуратной челкой на лоб; и такой острый ум угадывался во взглядах, которые она то и дело бросала на священника, точнее, на движение его губ, пытаясь прочесть слова, которые заполняли вселенскую тишину ее мира. Тедди Карелла была глухой, абсолютно глухой, и, помимо этого, ни разу в жизни не произнесла ни слова: глухонемая...

Карелла присоединился к ним, поблагодарил священника за благопристойное и красивое отпевание, хотя, если сказать по секрету, – а он не решался даже самому себе признаться в этом, – Карелла думал, что слова патера можно было бы отнести к кому угодно, а не только к такому самому-самому единственному и замечательному человеку, каким был Антонио Джованни Карелла. Нареченный так иммигрантом, его отцом, дедушкой Кареллы. А тот, представьте себе, и думать не думал, что такие имена будут когда-нибудь в моде в старых добрых Соединенных Штатах...

– О, мистер Карелла, – сказал священник, – не стоит благодарности, нет. Простите, я должен вернуться в храм. В любом случае вам спасибо. – И добавил: – Вы должны утешаться тем, что отныне ваш отец покоится с миром в руках Божиих...

Все это натолкнуло Кареллу на мысль: а имел ли священник хоть малейшее представление о том, какой мир и какое спокойствие окружали отца в бренной жизни... Вероятно, почувствовав это, патер сжал руку Кареллы обеими руками, как бы олицетворяя прямую связь Господа Бога с пальцами отца Джанелли, передавая через них самому Карелле тишь и благодать... Надо сказать, Карелла отнесся к этому безразлично, это не произвело на него никакого впечатления.

Тедди заметила, что ее свекровь стоит одна на дорожке, ведшей к воротам, как бы забытая всеми. Она тронула Кареллу за плечо, дав знать, что идет к свекрови, и оставила Кареллу со священником, который все еще держал руки бутербродом, сжимая в нем руку Кареллы, как гамбургер. Анджела безмолвно взирала на это. Поддерживая огромный живот, с отчаянно ноющей спиной, она думала, что поминальное слово священника – не более чем стандартное клише, стоит только поменять в нем имена, и оно сгодится для кого угодно. Правда, с тем лишь исключением, что в данном случае речь шла об ее отце.

– Мне предстоит тронуться в путь, – возвестил священник голосом почтенного викария из какого-нибудь классического английского романа. Он свершил нейтральное крестное знамение, – причем одному Господу Богу было известно, кому именно оно предназначалось, – подобрал полы черной сутаны и заторопился к автомобилю, принадлежавшему местной парафии, возле которого томился пономарь.

– Но он же совсем не знал папу! – сказала Анджела.

Карелла кивнул.

– Ты в порядке?

– Да, все хорошо, – ответила она.

Служка завел авто, и оно тронулось к выходу. Тедди нежно поглаживала мать Кареллы, которая все еще всхлипывала, утираясь платочком. Автомобиль уехал, внизу, на лужайке, две фигуры в черном выкристаллизовались единым силуэтом в бриллиантовом небе. На верхней лужайке Карелла стоял с сестрой.

– Я его очень любила, очень, – сказала она.

Он испытывал странный дискомфорт, не мог настроить себя на единый лад.

– Лучше нам поехать домой, – предложила она. – Люди соберутся.

– У тебя есть вести от Томми? – спросил он.

– Нет, – сказала она, внезапно отвернувшись.

Он заметил, что она плакала. Думая, что это слезы по отцу, он начал утешать ее:

– Радость моя, пожалуйста, не надо. Он бы не хотел, чтобы ты...

Но она отрицательно покачала головой, давая понять, что он не так понял ее слезы, не догадывается, почему она плакала, и стояла, такая несчастная и трогательная, придавленная этой тяжестью под сердцем и в лоне, беспомощно качая головой, под беспощадным солнцем.

– В чем дело? – спросил он.

– Ни в чем.

– Ты же сказала, что он еще в Калифорнии.

Она опять покачала головой.

– Ты сказала, что он так старался поспеть к похоронам...

Слезы ручьями лились по ее щекам.

– Анджела! В чем дело?

– Ни в чем.

– Томми действительно в Калифорнии?

– Не знаю.

– Объясни, что такое – не знаю. Он твой муж. Где он?

– Стив, прошу тебя... Я и вправду не знаю...

– Анджела...

– Он ушел...

– Ушел? Куда?

– Ушел. Ушел от меня. Оставил. Бросил меня.

– Что ты такое говоришь?

– Я говорю тебе, что мой муж бросил меня.

– Не может быть.

– Ради Христа, ты что, думаешь, что я ломаю комедию? – проговорила она со злостью и опять заплакала.

Он взял ее за руки и прижал к себе, свою беременную сестру в трауре. Ту самую, что много лет назад боялась даже покинуть комнату, чтобы отправиться под венец со своим женихом. В тот день она была в белом; он еще сказал, что она – самая-самая красивая невеста в округе, такой еще никто никогда не видел. И еще он сказал...

...О Иисусе, как будто это было вчера...

Он сказал... Он сказал тогда так: «Анджела, ни о чем не беспокойся. Он так тебя любит, что даже весь дрожит. Он любит тебя, моя прелесть. Он хороший малый. Ты сделала правильный выбор».

Теперь сестра дрожала в его руках.

– А почему, как ты думаешь? – спросил он.

– Я думаю, у него кто-то есть, – ответила она.

Карелла взял ее за плечи и заглянул ей в лицо. Она кивнула, потом еще раз. Теперь ее глаза были сухи. Она вырисовывалась бесформенным силуэтом, поддерживаемая братом за плечи.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

– Знаю – и все тут.

– Анджела...

– Мы должны вернуться домой, – проговорила она. – Пожалуйста, иначе случится грех...

Он с детства не слыхивал ничего подобного.

– Я переговорю с ним, – сказал он.

– О нет, пожалуйста.

– Ты моя сестра.

– Стив...

– Ты моя сестра, – повторил он. – И я люблю тебя.

Их глаза встретились. Глаза одной «китаёзы» с глазами другого «китаёзы». Темно-карие, раскосые. Не из рода, а в род, причем если у Кареллы эта наследственность была более рафинированной, то у сестры голос крови был такой же мощный, как сама жизнь. Анджела покачала головой.

– Я поговорю с ним, – прошептал он, направляясь с ней к заросшей травой лужайке, где Тедди и их мать, обе в черном, стояли на солнцепеке.