Книга Вулкан любви онлайн - страница 7

7

– Ax вот вы где, миссис Уэйд. Я бы хотел, чтобы вы сходили вместе со мной в деревню.

Забавно было наблюдать, как она смущается. Она сидела, углубившись в амбарную книгу, и делала в ней какие-то пометки, в то время как одна из служанок через равные промежутки времени сообщала из недр необъятного бельевого шкафа:

– Шестнадцать муслиновых наволочек без вышивки. Двадцать одна с вышивкой, все – белые.

– Милорд, – растерянно переспросила его экономка, – вы хотите сказать – прямо сейчас?

– Ну да, я полагаю, что отправляться следует прямо сейчас, а не завтра, поскольку встреча с мэром у меня назначена примерно через полчаса. Если, конечно, вы в силах оторваться от такого увлекательного занятия, как пересчет наволочек.

Рэйчел вспыхнула, но что ее больше задело – его сарказм или полный жадного любопытства взгляд служанки, все еще стоявшей в глубине бельевого шкафа (кажется, ее звали Вайолет), – на этот счет Себастьян был не вполне уверен.

– Да-да, конечно, милорд, я… это может подождать. Мы закончим позже, Вайолет. Вы можете идти и… помочь Кларе на кухне.

Вайолет, чуть не клокоча от возмущения, появилась из шкафа.

– Помочь Кларе! – повторила она вызывающим тоном.

На секунду Себастьяну показалось, что она собирается ослушаться приказа. Он припомнил, что Вайолет служит горничной. Наверное, считает работу на кухне ниже своего достоинства. Ее черные глазки-бусинки стрельнули в сторону хозяина и опять вернулись к миссис Уэйд.

– Да, мэм, – процедила она, на ходу приседая перед Себастьяном, и с оскорбленным видом проследовала в сторону служебной лестницы.

– Надеюсь, вы не допускаете дерзости и непослушания со стороны ваших подчиненных, миссис Уэйд, – заметил он так грозно, словно ему действительно было до этого дело.

– Я все еще набираюсь опыта, милорд. И, мне кажется, дело идет на лад. С Вайолет иногда нелегко справиться, но в этом есть и моя вина. Я не привыкла… отдавать распоряжения.

Для нее это был необычайно пространный ответ: очевидно, в этот день она была в разговорчивом настроении, предположил Себастьян. Они бок о бок спустились по центральной лестнице. В холле она извинилась («На одну минуту, милорд») и пошла надеть шляпку, причем вернулась действительно через минуту. Ему понравилась ее расторопность, но вот головной убор совершенно разочаровал. Это была шляпка из черной соломки с полями козырьком, формой скорее напоминавшая фуражку военного. Такие шляпки считались последним криком моды лет пятнадцать назад. Черные поля, опущенные вниз и торчащие вперед, точно шоры на глазах у лошади, почти скрывали ее тонкий профиль. Но она была так очарована ярким майским утром, когда они вышли во двор, что Себастьяну расхотелось подшучивать над ее шляпкой.

– Поедем или пойдем пешком? – Это вернуло ее к действительности.

– Как вам угодно, милорд, – покорно отозвалась она.

– Разумеется. Но в данном случае я спрашиваю вас.

Она встревожилась, предчувствуя подвох.

– Вы торопитесь?

– Нет, а вы?

– Нет, милорд.

Что это? Неужели она улыбается? Себастьян не мог быть совершенно уверен: мешала проклятая шляпа.

Он решил выждать.

–Тогда, может быть… пойдем пешком?

– Если вам так хочется, – любезно отозвался он, и они двинулись вперед неторопливым шагом, словно двое друзей, отправляющихся на прогулку.

Себастьян подумал, не взять ли ее под руку, но решил, что не стоит. Сегодня он просто хотел насладиться ее обществом, больше ничего. Разумеется, он ни на минуту не забывал о своей главной цели, но ему нравился сам процесс обольщения и не хотелось торопить развязку.

Прекрасно понимая, что никакого разговора не будет, если он сам его не начнет, Себастьян спросил:

– Чего вам больше всего не хватало в тюрьме, миссис Уэйд?

Она ответила после минутного замешательства:

– Трудно назвать что-то одно, милорд.

– Ну хорошо, назовите три вещи. Пусть это будет даже не самое главное, если вам трудно выбрать. Первые три, что придут вам в голову. Итак? Чего вам не хватало?

– Цветов, – тотчас же отозвалась она, бросив взгляд на обочины грунтовой дороги, сплошь покрытые живописными зарослями бело-голубого молочая. – И еще… света. Возможности любоваться природой при солнечном свете.

Он озадаченно нахмурился.

– Неужели вам вообще не разрешалось выходить на воздух?

– Напротив, у нас были ежедневные обязательные прогулки в тюремном дворе.

– И на что это было похоже?

Она взглянула на него, удивленная его интересом.

– Мы ходили, милорд.

– Ходили? Куда?

– Никуда. Кругами. Два круга, один внутри другого. Каждый день по часу, сразу после церковной службы. Это равняется, – сухо пояснила она, предвосхищая его вопрос, – расстоянию примерно в две мили ^[28].

Себастьян задумался.

– Вы ходили в молчании?

– Разумеется.

– А вы могли бы сплутовать? Что-нибудь шепнуть соседке, проходя мимо?

– Кое-кто так и делал. В тюремном дворе процветает искусство чревовещания. Но это не так-то просто – надзиратели все время настороже, а заключенным полагается соблюдать дистанцию в десять шагов.

Он попытался представить себе эту картину, и она показалась ему чудовищной.

– Значит, прогулка не доставляла вам никакого удовольствия? Ну хотя бы в качестве простой разминки?

– Мы тащились еле-еле, милорд. Скорость задавали самые слабые – старухи или малолетние дети. Слово «разминка» к нашей процессии совершенно неприменимо.

Себастьян еще не успел оправиться от мысли о детях, помещенных в каторжную тюрьму, как Рэйчел вновь заговорила:

– Но было, конечно, и хорошее. Возможность увидеть небо, отражение облаков в дождевой луже. Почувствовать ветер, запах свежести. Иногда прилетали птицы. Чаще всего грачи, но порой нам удавалось услышать дрозда или жаворонка. Однажды…

Она запнулась и бросила на него смущенный взгляд. Себастьян никогда раньше не слышал от нее столько слов сразу.

– Однажды?.. – как зачарованный, повторил он за ней следом.

– Однажды… откуда ни возьмись во двор вбежала собака. Она пыталась с нами играть. Это был желтый пес, очень крупный и лохматый. Очень… беспокойный. Совершенно не представляю, как ему удалось проскочить. Мне посчастливилось его погладить.

Такая тоска прозвучала в ее голосе, что Себастьян живо вообразил, как она месяцами и даже годами хранила воспоминание о желтом псе, о его лохматой шерсти и влажном языке, чтобы скрасить долгие часы тюремного одиночества.

– Но потом, – добавила она тихо, – охрана его поймала и куда-то увела.

Опять между ними повисло тоскливое молчание.

– Итак, – заговорил Себастьян, чтобы его нарушить, – цветы и любование природой при солнечном свете. Назовите еще что-нибудь, миссис Уэйд. Что-то третье.

– Это… трудно. Я столько всего могла бы назвать…

– Назовите все, чего вам не хватало.

Рэйчел тяжело вздохнула.

– Пищи, не лишенной вкуса. Теплой воды для мытья. Хотя бы одной ночи спокойного крепкого сна. Но… все это… – Она махнула рукой, как бы давая понять, что все это не так уж важно. – Самое главное…

– Что же?

Она бросила на него серьезный взгляд, как бы оценивая, стоит ли говорить откровенно.

– Мне не хватало людей. Человеческого общения, тепла. Простого разговора. Я заболевала от этого. Не телом, а…

– …душой, – подсказал Себастьян. Рэйчел не ответила. Ее душа, безусловно, являлась не тем предметом, который она готова была обсуждать с ним.

– Вам совсем не разрешалось разговаривать? – спросил он, хмурясь. – Ни с кем?

– Мы могли говорить с надзирателями, но только в ответ на их вопросы. А друг с другом – никогда.

– Но неужели…

– Да, конечно, многие находили способ нарушить этот запрет, но тех, кто попадался, ждало такое наказание… словом, оно начисто отбивало охоту рисковать.

Холодок отвращения пробежал по спине у Себастьяна. На мгновение ему даже расхотелось выпытывать у нее дальнейшие подробности об особенностях тюремной дисциплины. Но он вскоре взял себя в руки.

– Что за наказание…

– Милорд, вы родом из Суффолка? Кажется, кто-то мне об этом говорил, – перебила она его изменившимся от волнения голосом.

Себастьян уставился на нее в изумлении: до сих пор она ни разу не осмеливалась задать ему личный вопрос. Лицо у нее словно окаменело. Он понял, что дальнейшие расспросы о мерах по поддержанию порядка в Дартмурской тюрьме ни к чему не приведут.

– Да, это верно, – ответил он, как ни в чем не бывало. – Мое родовое поместье Стейн-корт находится в Суффолке.

– А вы… У вас… большая семья? – Простейший разговор давался ей с величайшим трудом. Она неуклюже продвигалась от фразы к фразе, словно закованная в кандалы. К тому же он был виконтом, а она – домашней прислугой, поэтому – несмотря на все старания не выводить из границ приличия и не проявлять чрезмерного любопытства – ее отвлекающие вопросы звучали слишком навязчиво, даже дерзко. Он понимал, что ее положение затруднительно, и готов был ей посочувствовать, но желания говорить о своей семье у него было не больше, чем у нее – о тюремных порядках.

– Нет, не очень, – ответил он кратко. – Только мои родители и сестра.

– Ваши родители живы? – упорно продолжала Рэйчел.

– Насколько мне известно, сообщений об их смерти пока не поступало.

Она бросила на него удивленный взгляд.

– Вы с ними не очень близки?

– Близки? Нет, я бы так не сказал. Мой отец – граф Мортон, – пояснил Себастьян. – Он при смерти. Врачи дают ему полгода от силы.

– Мне очень жаль. Как это, должно быть, тяжело для вас! Вы, наверное… – Заметив циническую усмешку у него на лице вместо печати горя, она умолкла и тут же добавила торопливо: – Наверное, это очень тяжело для вашей семьи.

– Да нет, вряд ли. Члены моей семьи не питают нежных чувств друг к другу.

Рэйчел обдумала полученные сведения, глядя на лесистый участок, примыкавший к дороге с ее стороны.

– Я полагаю, после смерти отца вам придется вернуться в Суффолк?

– Да, вероятно, на некоторое время. По крайней мере пока не огласят завещание.

– А после этого вы намерены навсегда вернуться в Линтон?

Такое предположение заставило его рассмеяться.

– О Господи, конечно, нет! С какой стати? Я буду богат, миссис Уэйд, я буду графом. «Пусть устрицей мне будет этот мир. Его мечом я вскрою!» ^[29] Только в моем случае меч уместнее было бы заменить кошельком.

Она ничего не ответила.

– Вы умолкли, – заметил Себастьян. – И в вашем молчании мне слышится неодобрение.

– Вовсе нет. Разумеется, нет.

– Разумеется, нет. Вы бы не посмели.

– Да, не посмела бы.

– Простите, значит, я ошибся. Но скажите мне, миссис Уэйд, будь вы на моем месте, что бы вы выбрали: жизнь, полную роскоши и великолепия, проведенную в Париже, Риме, Константинополе – словом, где вам вздумается; причем у вас будет достаточно времени и средств, чтобы открыть для себя и познать все радости земные, когда-либо изобретенные грешным человеческим умом, – это с одной стороны. Или прозябание в Богом забытой дыре (и это еще мягко сказано), населенной людьми честными и работящими, из тех, кого называют солью земли, но которым, однако, не хватает – как бы лучше выразиться? – ну, скажем, утонченности. Жизнь в сельской глуши, ближе к земле, данной нам Господом, бесспорно, имеет свои преимущества, но не кажется ли она вам… чуточку… гм… слишком пресной? Итак, – напомнил он, – что бы вы предпочли? Ну давайте же, ответьте мне. Ну представьте, что вам приходится выбирать между быстроногим арабским скакуном и клайдздельским тяжеловозом.

Губы у нее дрогнули в легкой усмешке.

– Милорд, я по утрам не могу решить, какое из двух платьев следует надеть, вы же предлагаете мне сделать выбор между двумя совершенно различными образами жизни. Боюсь, что мне это не под силу.

Себастьян с самого начала подозревал, что за ее внешней замкнутостью скрывается недюжинный ум, не лишенный горьковатого и едкого чувства юмора. Каждый день она открывала ему новые стороны своей натуры. Каково было бы завести с ней обычный разговор? Говорить что вздумается, позабыв о неравенстве их положения, об опасениях, о планах совращения, которые он вынашивал? Возможно, такая беседа доставила бы ему удовольствие, но… Себастьян не для того старался и хлопотал, когда нанимал ее на службу. Остроумный и занимательный разговор можно было при желании завести с кем угодно: он не испытывал недостатка в знакомых женщинах. Однако миссис Уэйд предназначалась совершенно иная миссия.

Он отметил, что в последнее время она уже не так сильно походит на монахиню, как поначалу, и попытался понять, в чем тут дело. Разумеется, не в платье. Миссис Уэйд по-прежнему одевалась в черное и коричневое без малейшего намека на кокетство. Выражение лица тоже почти не изменилось. Оно, правда, слегка порозовело, но оживления в нем было не больше, чем в тот день, когда они встретились в зале суда. Она, как и раньше, скользила, едва касаясь земли, но Себастьян понял, что это и есть ее обычная походка, Богом данная, а не заученная. И удивительно грациозная. Наверное, перемена крылась отчасти в ее осанке. Она начала держаться по-новому, перестала сутулиться, словно опасаясь, что небо вот-вот рухнет ей на голову. Нет, теперь она ходила, расправив плечи и высоко держа подбородок, встречая мир лицом к лицу. Казалось бы, невелика разница, но благодаря ей весь ее внешний облик изменился. Хрупкая фигура, прежде напоминавшая сиротливо надломленную ветку, стала выглядеть по-новому, приобрела живость. Себастьяну доставляло удовольствие наблюдать, как меняется миссис Уэйд, и не терпелось узнать, какие еще сюрпризы она ему припасла.

Удивительно, но стоило ему об этом подумать, как она тотчас же изменилась вновь. У нее больше не было ни слов, ни темы для разговора, светлые глаза потухли, она перестала смотреть по сторонам и устремила взгляд под ноги, обхватив себя за локти.

Себастьян огляделся, пытаясь понять, чем вызван столь внезапный уход в себя, но ничего подозрительного не заметил. Ах да, они вошли в деревню. Неужели все дело в этом? Коттеджи тянулись с обеих сторон вдоль Главной улицы – неширокой грунтовой дороги, взбирающейся на пологий холм. Булыжная мостовая начиналась только после второго моста через Уик, почти у самого деревенского сквера. Не скрывая своего изумления при виде лорда д’Обрэ без экипажа, да еще в обществе скандально знаменитой экономки, прохожие, тем не менее, приподнимали шляпы и кланялись. Отвечая на их приветствия, Себастьян вдруг подумал, что во время еженедельных визитов к приходскому констеблю Рэйчел ждал далеко не столь радушный прием. Приходилось ли ей сталкиваться с открытой враждебностью? Он вдруг вспомнил о том, что рассказывал ему викарий про Лидию Уэйд. Неужели все остальные обитатели Уикерли столь же яростно ненавидят Рэйчел?

Чтобы избавиться от этой тревожной мысли (он вовсе не собирался морочить себе голову заботами о миссис Уэйд), Себастьян объявил, как бы между прочим:

– Я тут подумал, что неплохо бы устроить в Линтон-холле вечеринку для местных жителей. Что-то вроде дня открытых дверей. Все должно быть просто, без чинов. Надо дать им возможность познакомиться с новым сквайром. Вы не могли бы взяться за подготовку такого приема, миссис Уэйд?

Ее шаги постепенно замедлились и наконец замерли как раз напротив резиденции мэра, мрачного двухэтажного особняка в стиле Тюдоров с деревянной обшивкой по кирпичной кладке, огороженного замысловатой решеткой кованого железа. Слова Себастьяна заставили Рэйчел побледнеть как полотно. Он выглядела больной.

– Никаких особенных усилий для этого не потребуется, – продолжал он, как ни в чем не бывало. – Я дам вам список людей, которых хотел бы пригласить. Жодле подготовит меню, но мне бы хотелось, чтобы вы взяли на себя роль хозяйки дома, приветствовали гостей и тому подобное.

Она, не отрываясь, смотрела на крахмальный перед его рубашки. Ее губы были плотно сжаты в прямую линию, но ей никак не удавалось удержать пробегавшую по ним нервную дрожь.

– Так что вы скажете, миссис Уэйд? Могу я рассчитывать на вас?

– Милорд, – с трудом проговорила она наконец.

– Да?

На один миг Рэйчел встретилась с ним взглядом, и этот краткий взгляд сказал Себастьяну все: она прекрасно понимала, что за игру он с ней затеял.

– Милорд, я бы попросила вас предоставить мне еще немного времени.

Он ожидал, что она капитулирует без борьбы, безропотно примет его жестокое предложение и будет переносить последствия со свойственным ей стоическим терпением. Считать ли эту робкую увертку шагом вперед? Это зависело от того, в чем состояла конечная цель (его цель, понятное дело, а не ее), но он и сам еще был не вполне уверен, чего именно хочет добиться: спасти ее или довести до крайности.