Эрих Мария Ремарк цитаты из книг - страница 40

Его брак, вся эта хрупкая, скромная жизнь рухнула: не было мало-мальской уверенности в завтрашнем дне, не доставало каких-то жалких грошей. Я подумал, что есть миллионы таких людей, и вечно им недостаёт немного уверенности и денег. Жизнь чудовищно измельчала. Она свелась к одной только мучительной борьбе за убогое, голое существование.

Вы не успели заметить, что мы живём в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности... Работа — мрачная одержимость. Мы предаёмся труду с вечной иллюзией, будто со временем всё станет иным. Никогда ничто не изменится. И что только люди делают из своей жизни — просто смешно!

Покорность, — подумал я. — Что она изменяет? Бороться, бороться — вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счёте так или иначе будешь побеждён? Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет.

Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер.

Если не смеяться над двадцатым веком, то надо застрелиться. Но долго смеяться над ним нельзя. Скорее взвоешь от горя.

Чёрт возьми, я становился сентиментальным. Но разве не растворилось уже в дымке нежности то, что было до сих пор ошеломляющим приключением, захлестнувшим меня, разве всё это уже не захватило меня глубже, чем я думал и хотел, разве сегодня, именно сегодня, я не почувствовал, как сильно я переменился?

И хорошо, Робби, что у людей ещё остаётся много важных мелочей, которые приковывают их к жизни, защищают от неё. А вот одиночество — настоящее одиночество, без всяких иллюзий — наступает перед безумием или самоубийством.

Меланхоликом становишься, когда размышляешь о жизни, а циником — когда видишь, что делает из неё большинство людей.

... Там, за туманом, притаилось моё прошлое, молчаливое и невидимое... Дни ужаса и холодной испарины, пустота, грязь, клочья зачумленного бытия, беспомощность, расточительная трата сил, бесцельно уходящая жизнь — но здесь, в тени передо мной, ошеломляюще близко, её тихое дыхание, её непостижимое присутствие и тепло, её ясная жизнь, — я должен был это удержать, завоевать...

Я знал эту историю. Речь шла о том, как сложилась бы её судьба, не выйдя она ха Хассе. Ту же историю я знал и в изложении самого Хассе. Речь шла опять-таки о том, как бы сложилась его судьба, останься он холостяком. Вероятно, это была самая распространённая история в мире. И самая безнадёжная.