Рецензия на книгу Голод от MYRRRuna
„Между гением и безумным то сходство, что оба живут совершенно в другом мире, чем все остальные люди“ (Артур Шопенгауэр)
Пятница, еле теплая вода в стакане, какая-то противная вялость, смотрю в зеркало – вижу синяки под глазами. Сверху жужжит кондиционер, но все равно хочется спать. Воздух какой-то пыльный и сухой, от понедельничной суеты не осталось и следа, все, как получившие удар газетой мухи уже не летают, а медленно ползают, периодически вздрагивают, будто удивленные собственным, пока еще имеющимся жужжанием. Доживают пятницу…
А у меня перед глазами безымянный журналист где-то в Осло. Темно, а он стоит в какой-то подворотне и пытается грызть кость с остатками сырого мяса. Его тошнит, но он, как термит, жадно всасывается, потому что, скорее всего, чувство голода утолить и позже будет нечем. Такая реалистичность заставляет меня почувствовать гадкую дурноту, покалывание в висках, я морщусь. Мне и жалко, и противно.
Порой казалось, что автор просто измывается над героем, сталкивает его и с без того гнилой крыши грязным веником, как старого облезлого кота. А если учесть автобиографичность романа, то не издевался ли над собой Гамсун в процессе творчества?..
Голод… Физический голод поистине ужасен на страницах романа. Он приходит, выламывает двери реальности, стирает окружающий мир, обостряет эмоции, ускоряет движение мысли, приближает сумасшествие: «Когда настанет ночь, эти темные чудища поглотят меня и унесут далеко, за море, в чужие страны, где никто не живет».
Порой возникало ощущение, что город вымер, остались только полицейский, подозрительно рассматривающий субъекта, съежившегося на скамейке в парке, прижимающего колени к груди, бормочущего бессвязные речи, периодически вздергивающего руки в небо, то ругающего своего выдуманного, личного бога, то слезно вопрошающего, молящего его о каком-то постижении какой-то истины. Как будто она есть, эта истина? Как будто можно ответить на вопросы: «А почему я одинок?», «А почему я не такой, как все?», «А почему мой труд не ведет к результату, почему он будто и не существует?», «И зачем вообще все именно так устроено?».
В этом безымянном и потерянном прохожем в изношенных башмаках и с перевязанным пальцем я вижу какое-то химероподобное человеческое существо: это и глубоко одинокий Родион Раскольников, и горящий желанием творить Стивен Дедал, и живущий в какой-то абсурдной ирреальности Йозеф К. Его мысли льются потоками то горечи, то гордости, то ненависти к себе, то брезгливости к окружающим. Он заигрывает с собой, пытаясь сохранить внутренние благородство, щедрость, презрение к материальному: «Я думал о том, что остался честным человеком, что у меня твердая воля, что я, как яркий маяк, возвышаюсь над мутным людским морем, где плавают обломки кораблекрушений, и это исполняло меня гордости».
И он – романтик. Он выдумывает себе принцессу Илаяли, таинственную теплую красавицу, недостижимую, манящую лицом под вуалью. В реальном мире девушка вполне обычна и приземлена, проста, живет в квартире с занавесками и зачем-то стоит на улице вечерами одна…
Кнута Гамсуна нередко спрашивали, насколько автобиографичен его роман, было ли все это. Он отвечал, что «было все и даже больше». Может, эта весенняя усталость, или просто конец тяжелой рабочей недели, или что-то еще раскололо меня так, что последние страницы я дочитывала с мучением, через силу, но, наверное, искренность и правдивость изображения у Гамсуна сравнимы разве что с фильмами Ларса фон Триера. И ни капли больше я бы уже не смогла выпить…
