Книга Дженни Герхардт онлайн - страница 9

Глава IX

Едва скрывая дрожь, Дженни взяла газету и вышла в соседнюю комнату. Она стала у окна и снова посмотрела на эти строки, вся оцепенев от невыразимого ужаса.

Он умер – вот все, что она могла сейчас понять, а из соседней комнаты до нее доносился голос Басса, тот сообщал о случившемся отцу. «Да, умер», – услышала она и снова попыталась представить себе, что же это значит для нее. Но рассудок отказывался ей служить.

Через минуту к ней подошла миссис Герхардт. Она слышала слова Басса и видела, как Дженни вышла из комнаты, но, помня столкновения с мужем из-за сенатора, побоялась обнаружить свои чувства. У нее никогда не возникало ни малейшего подозрения о том, что произошло между дочерью и сенатором, и сейчас ей просто хотелось посочувствовать Дженни в час крушения ее надежд.

– Как это печально, правда? – сказала она с искренним огорчением. – Надо ж было, чтоб он умер как раз теперь, когда хотел столько сделать для тебя и для всех нас.

Она замолчала, ожидая ответа, но Дженни словно онемела.

– Не горюй, – снова заговорила мать, – тут уж ничем не поможешь. Он хотел многое сделать, но теперь не надо об этом думать. Все кончено, и ничего нельзя изменить, ты же сама понимаешь.

Она опять замолчала, а Дженни оставалась все такой же немой и неподвижной. Видя бесполезность уговоров, миссис Герхардт решила, что дочь хочет побыть одна, и вышла из комнаты.

А Дженни все стояла у окна и понемногу начинала понимать, что сулит ей эта новость, как безвыходно и непоправимо ее положение. Она пошла в спальню, присела на край кровати и увидела в маленьком зеркале напротив бледное, искаженное от горя лицо. Дженни растерянно смотрела – неужели это она? «Придется уехать», – подумала она и с мужеством отчаяния стала мысленно подыскивать себе убежище.

Тем временем настал час ужина, и, чтобы соблюсти приличия, она присоединилась к остальным; ей было нелегко вести себя как всегда. Герхардт заметил, что она подавлена, но не подозревал всей глубины скрывавшегося за этим отчаяния. Басс же был слишком занят собственными делами, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было.

В последующие дни Дженни обдумывала свое трудное положение и спрашивала себя, что делать. Правда, деньги у нее есть; но ни друзей, ни опыта, ни прибежища. Она всегда жила с родителями. Порою она испытывала непонятный упадок духа, какие-то бесформенные и безымянные страхи преследовали ее. Раз поутру она почувствовала неодолимое желание расплакаться, и потом это чувство нередко охватывало ее в самые неподходящие минуты. Миссис Герхардт стала это замечать и однажды решила расспросить дочь.

– Скажи, что с тобой? – ласково заговорила она. – Ты должна все рассказать своей матери, Дженни.

Дженни, которой казалось совершенно невозможным сказать правду, наконец не выдержала и, уступив мягким настояниям матери, сделала роковое признание. Миссис Герхардт оцепенела от горя и долго не могла вымолвить ни слова.

– Ах, это все моя вина, – сказала она наконец, охваченная раскаянием. – Я должна была понять. Но мы сделаем все, что сможем.

Тут она не выдержала и разрыдалась.

Немного погодя она опять взялась за прерванную стирку и, согнувшись над корытом, продолжала плакать. Слезы катились по ее щекам и капали в мыльную пену. Изредка она утирала их фартуком, но они снова и снова наполняли глаза.

После первых страшных минут пришло острое сознание неотвратимой беды. Что сделает Герхардт, если узнает правду? Он не раз говорил, что, если когда-нибудь одна из его дочерей поступит, как поступают иные, он выгонит ее на улицу. «Ноги ее не будет больше в моем доме!» – кричал он.

– Я так боюсь отца, – часто говорила в эту пору миссис Герхардт дочери. – Что-то он скажет…

– Может быть, мне лучше уехать? – предлагала Дженни.

– Нет, – отвечала мать, – пока ему ничего не надо знать. Погоди немного.

Но в глубине души она понимала, что роковой день все равно скоро наступит.

Однажды, когда тревожная неизвестность стала для нее невыносима, миссис Герхардт услала из дому Дженни и других детей, надеясь, что до их возвращения сумеет все сказать мужу. С самого утра она суетилась, со страхом ожидая удобной минуты, а после обеда, так ни слова и не сказав, дала мужу лечь спать. Днем она не пошла на работу, потому что не могла уйти, не исполнив своего мучительного долга. В четыре часа Герхардт проснулся, а она все еще колебалась, хоть и прекрасно понимала, что Дженни скоро вернется и тщательно подготовленная возможность будет упущена. Должно быть, она так и не набралась бы мужества, если бы Герхардт сам не заговорил о Дженни.

– Она плохо выглядит, – сказал он. – Похоже, с ней что-то неладно.

– Ах, – начала миссис Герхардт, с усилием преодолевая страх и решив непременно высказать всю правду, – с Дженни беда. Не знаю, что и делать. Она…

Герхардт, который в эту минуту разбирал дверной замок, чтобы починить его, поднял голову и подозрительно посмотрел на жену.

– Что такое? – спросил он.

Миссис Герхардт стала в волнении скручивать жгутом фартук. Она старалась собрать все свое мужество и объясниться, но силы ей изменили: она закрылась фартуком и заплакала.

Герхардт посмотрел на нее и встал. Он был немного похож на Кальвина – худое, болезненно-желтое лицо, словно потускневшее от возраста и работы под открытым небом, в дождь и ветер. В минуты удивления или гнева глаза его вспыхивали. В волнении он опять и опять откидывал волосы со лба и начинал шагать взад и вперед по комнате; сейчас видно было, что он встревожен и вот-вот вспылит.

– О чем это ты говоришь? – резко спросил он по-немецки. – Беда… неужели кто-нибудь… – Он не договорил и угрожающе поднял руку. – Почему ты молчишь?

– Я никогда не думала, что с ней может случиться такое несчастье, – испуганная миссис Герхардт попыталась все же высказать свою мысль. – Она всегда была хорошей девочкой. Ах, – закончила она, – подумать только, что он погубил Дженни…

– Проклятье! – в порыве бешенства крикнул Герхардт. – Так я и знал! Брэндер! Ха! Ваш благородный джентльмен! Вот к чему привело, что ты позволяла ей бегать по вечерам, кататься в колясках, разгуливать по улицам. Так я и знал. Боже правый!

Произнеся этот трагический монолог, он стал метаться по тесной комнате из угла в угол, как зверь в клетке.

– Погубил! – восклицал он. – Погубил! Ха! Так он ее погубил, вот оно что?

Вдруг он остановился, как марионетка, которую дернули за веревочку. Он стоял перед миссис Герхардт, а она отступила к столу у стены и ждала, побледнев от страха.

– Но ведь он умер! – крикнул он, словно это впервые пришло ему в голову. – Умер!

Он смотрел на жену, сжав ладонями виски, словно боялся, что голова не выдержит, – злая ирония случившегося жгла его как огонь.

– Умер! – повторил он, и миссис Герхардт, опасаясь за его рассудок, отступила еще дальше; искаженное лицо мужа сейчас ужасало ее сильней, чем причина его отчаяния.

– Он хотел жениться на Дженни, – жалобно сказала она. – Если б он не умер, он женился бы на ней.

– Женился бы! – закричал Герхардт, выведенный из оцепенения звуком ее голоса. – Женился бы! Нашла чем утешаться! Женился бы! Негодяй! Собака! Чтоб душе его вечно гореть в адском огне! Господи, дай, чтобы… чтобы… ох, если б только я не был христианином…

Он стиснул кулаки, весь дрожа от ярости.

Миссис Герхардт зарыдала; муж отвернулся – он был слишком потрясен, чтобы ей сочувствовать. Опять он стал ходить по кухне взад и вперед; пол дрожал под его тяжелыми шагами. Немного погодя Герхардт снова подошел к жене – теперь страшная истина предстала перед ним в новом свете.

– Когда это случилось? – спросил он.

– Не знаю, – тихо ответила жена, слишком испуганная, чтобы сказать правду. – Я сама только на днях все узнала.

– Лжешь! – крикнул он. – Ты всегда ей потакала. Это ты виновата, что она до этого докатилась. Если б ты не мешала мне и все шло бы по-моему, нам теперь не пришлось бы так мучиться.

«До чего дошло! – продолжал он про себя. – До чего дошло! Мой сын попадает в тюрьму. Моя дочь шляется по улицам и дает повод к сплетням. Соседи говорят мне в лицо, что мои дети ведут себя неприлично. А теперь этот мерзавец ее погубил. Господи, да что же это стряслось с моими детьми!»

– И за что мне такое наказание, – бормотал он, охваченный жалостью к самому себе. – Я ли не стараюсь быть добрым христианином! Каждый вечер я молюсь, чтоб Господь указал мне путь истинный, но все напрасно. Работаю, работаю… Вот они, мои руки, все в мозолях. Всю жизнь я старался быть честным человеком. И вот… вот…

Голос его сорвался, казалось, он сейчас расплачется. И вдруг в порыве гнева он накинулся на жену.

– Это ты во всем виновата! – кричал он. – Ты одна! Если б ты поступала, как я велел, ничего бы не случилось. Так нет же, ты меня не слушала. Пускай она убирается вон! вон!! вон!!! Потаскушка, вот кто она такая! Теперь ей одна дорога – в ад. И пускай туда и отправляется. Я умываю руки. Хватит с меня.

Он повернулся, собираясь уйти в свою крохотную спальню, но, не дойдя до двери, остановился.

– Пускай убирается вон! – повторил он в бешенстве. – Ей нет места в моем доме! Сегодня же! Сейчас же! Я больше ее на порог не пущу. Я ей покажу, как меня позорить!

– Не гони ее сегодня, – умоляла миссис Герхардт. – Ей некуда идти.

– Нет, сегодня же! – сказал он, и на его суровом лице отразилась непреклонная решимость. – Сию минуту! Пускай ищет себе другой дом. Этот ей был не по вкусу. Так вот, пускай убирается. Посмотрим, каково ей будет у чужих.

И он вышел из комнаты.

В половине шестого, когда миссис Герхардт, заливаясь слезами, стала готовить ужин, вернулась Дженни. Мать вздрогнула, услыхав стук двери: она знала, сейчас грянет буря. Отец встретил Дженни на пороге.

– Прочь с глаз моих! – сказал он в ярости. – Чтоб духу твоего не было в моем доме! Не попадайся мне больше на глаза. Вон!

Дженни стояла перед ним бледная, дрожащая и молчала. Дети, вернувшиеся вместе с нею, окружили ее, изумленные и испуганные. Вероника и Марта, нежно любившие сестру, заплакали.

– Что стряслось? – спросил Джордж, совершенно ошарашенный.

– Пускай убирается, – повторил Герхардт. – Я не желаю терпеть ее в своем доме. Хочет быть потаскушкой – ее дело, но пускай убирается отсюда. Собирай свои вещи, – прибавил он, взглянув на дочь.

Дженни не промолвила ни слова, но дети заплакали еще громче.

– Молчать! – прикрикнул Герхардт. – Ступайте на кухню.

Он выпроводил их из комнаты и вышел сам, даже не обернулся.

Дженни тихо прошла к себе в комнату. Она собрала свои скудные пожитки и стала со слезами укладывать их в принесенную матерью корзинку. Девичьи безделушки, которых у нее набралось немного, она не взяла с собою. Они попались ей на глаза, но она подумала о младших сестрах и оставила их на прежнем месте. Марта и Вероника хотели помочь ей уложить вещи, но отец их не пустил. В шесть часов пришел домой Басс и, застав все встревоженное семейство на кухне, осведомился, что случилось.

Герхардт хмуро посмотрел на него и не ответил.

– В чем дело? – настаивал Басс. – Чего ради вы тут сидите?

– Отец выгнал Дженни из дому, – со слезами шепнула миссис Герхардт.

– За что? – изумился Басс.

– Я тебе скажу, за что, – откликнулся по-немецки Герхардт. – За то, что она потаскушка, вот за что. Дошла до того, что ее совратил человек на тридцать лет старше ее, который ей в отцы годился. Пускай теперь выпутывается как знает. И чтоб духу ее здесь не было!

Басс огляделся, дети широко раскрыли глаза. Все, даже самые маленькие, чувствовали, что случилось что-то ужасное. Но один только Басс понял истину.

– Чего ради ты гонишь ее на ночь глядя? – спросил он. – Сейчас не время девушке быть на улице. Разве нельзя подождать до утра?

– Нет, – сказал Герхардт.

– Напрасно ты это, – вставила мать.

– Пускай уходит сейчас же, – сказал Герхардт, – и чтоб больше я об этом не слышал.

– Куда же она пойдет? – допытывался Басс.

– Не знаю, – беспомощно сказала миссис Герхардт.

Басс еще раз оглядел всех, но ни слова не сказал; немного погодя мать воспользовалась минутой, когда Герхардт отвернулся, и глазами указала на дверь.

«Иди в комнату!» – означал ее взгляд.

Басс вышел, а затем и миссис Герхардт осмелилась отложить работу и последовать за сыном. Дети посидели еще немного в кухне, потом один за другим и они ускользнули, оставив отца в одиночестве. Когда, по его мнению, прошло достаточно времени, он тоже поднялся.

Тем временем мать поспешно давала дочери необходимые наставления.

Пусть Дженни поселится где-нибудь в скромных меблированных комнатах и сообщит свой адрес. Басс сейчас не выйдет вместе с нею, но пускай она отойдет в сторону и подождет его на улице – он ее проводит. Когда отец будет на работе, мать навестит ее, или пусть Дженни придет домой. Все остальное можно отложить до следующей встречи.

Не успели они договориться, как в комнату вошел Герхардт.

– Уйдет она или нет? – резко спросил он.

– Сейчас, – ответила миссис Герхардт, в голосе ее в первый и единственный раз прозвучал вызов.

– Что за спешка? – сказал Басс.

Но отец так грозно нахмурился, что он не решился больше возражать.

Вошла Дженни в своем единственном хорошем платье, с корзинкой в руках. Глаза ее смотрели испуганно, ибо она понимала, что ее ждет суровое испытание. Но теперь она стала взрослой. Она обрела силу в любви, опору в терпении и познала великую сладость жертвы. Молча она поцеловала мать, слезы катились по ее щекам. Потом она повернулась и вышла навстречу новой жизни, и дверь закрылась за нею.