Книга Короли Вероны онлайн - страница 13

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Все уже собрались за столом, когда Пьетро в сопровождении Кангранде доковылял до обеденной залы. Скалигер сердечно приветствовал гостей, будто половина из них не были его заклятыми врагами, будто они не носили перья на шляпах над правым ухом и не прикалывали розы к плащам.

– Садитесь, синьоры! Это неофициальный ужин. Давайте наслаждаться обществом друг друга, раз нельзя наслаждаться враждой.

– Скажи Асденте, чтобы не вводил меня во искушение своими костями, – простодушно воскликнул Пассерино Бонаццолси. – А то я уже проиграл ему ренту за несколько месяцев.

Ванни дружелюбно раззявил свой ужасный рот.

– Отлично. Задействуем твои кости.

Кангранде представил юноше всех присутствующих. Последним он назвал имя единственного неизвестного Пьетро человека.

– Франческо Дандоло, венецианский посол и дважды мой тезка. Его тоже называют Псом. Не так ли, Дандоло?

Венецианец отвесил Пьетро глубокий поклон, проигнорировав укол Скалигера.

– Для меня честь познакомиться с вами, синьор. Я слышал, вы отличились уже в первой своей битве.

– Еще как отличился! – Скалигер опередил Пьетро с ответом. – И это человек, которого совсем недавно прочили в священники! Если бы события развивались по плану, в один прекрасный день синьор Алагьери выступил бы против вас от имени Папы!

Видя замешательство Пьетро, венецианец вздохнул:

– Мне было поручено отменить отлучение от церкви, которое Папа Климент возложил на Serenissima,^[30] наш великий город.

– Который так удачно расположен на болоте, – съязвил Кангранде. – А этот благородный синьор, да прославится его род…

– Ужин стынет, – встрял Гранде да Каррара.

Кангранде все равно не собирался продолжать – он и так уже заметно смутил венецианца. К чести Дандоло надо сказать, что он уселся на свое место в конце стола при полном самообладании.

Пьетро усадили посередине. Справа от него оказался Джакомо Гранде, а напротив – Марцилио. Он не желал ни говорить, ни даже смотреть на Пьетро, что вполне устраивало последнего.

Слева от Пьетро уселся Альбертино Муссато, заняв полскамьи своими шинами. У поэта были сломаны нога и рука, а на темени красовалась огромная шишка. На торце стола, на стуле с прямой спинкой, восседал Асденте. Голову его, словно тюрбан, венчала свежая повязка.

Данте и Муссато были знакомы – в свое время оба присутствовали на коронации последнего императора Священной Римской империи, что имела место в Милане. Едва усевшись, Данте спросил, насколько серьезно Муссато ранен в голову.

Альбертино скривился.

– Трудно сказать, протухнут теперь мои мозги или нет. Я в состоянии писать, однако нужно, чтобы мою писанину кто-нибудь прочитал и удостоверился, что она не бессмысленна.

– Я с удовольствием прочту, – великодушно предложил Кангранде, садясь во главе стола. Справа от него оказался Гранде, слева – правитель Мантуи Пассерино Бонаццолси. Кангранде скользнул взглядом мимо последнего и остановился на младшем Карраре. – Марцилио, вино возле тебя.

Молодой Каррара с мрачным видом передал кувшин.

– Пожалуй, вам не понравится моя новая работа, – предупредил Муссато. – По сравнению с вашими емкими произведениями она кажется скучной и растянутой.

Улыбка внезапно осветила лицо Данте.

– Неужели? Думаю, вы прибедняетесь, мессэр Альбертино.

– Вы правы, мессэр Данте. В душе я уверен, что вещь получилась блестящая. Однако я должен вас поздравить – ваш «Ад», мессэр Данте, лучшая поэма со времен великого Гомера.

– Ну или по крайней мере со времен Вергилия, – поправил Данте. Кангранде нарочно определил ему место напротив Муссато, чтобы поэты могли поговорить на профессиональные темы. Едва усевшись, они обсудили canticles^[31] и cantos,^[32] издателей и переписчиков. Муссато не жалел слов, превознося произведения Данте, хотя Пьетро казалось, что он не совсем искренен. Гранде деловито переговаривался с Кангранде, а Пассерино Бонаццолси обернулся к Данте, чтобы похвалить «Ад»:

– Прекрасное произведение. Правда, мне не нравится, как вы обошлись с прекрасной Манто. Вергилий – наш земляк, тоже мантуанец; так зачем же он перекраивает легенду об основании города, зачем пишет, что его создала Манто, а сын ее Окнус будто бы и ни при чем?

«И это говорит человек, отца которого так жестоко вывели в комедии, – подумал Пьетро. – Кажется, он больше расстроен тем, что в новой интерпретации Мантуя была построена без помощи волшебства».

Данте отвечал на похвалы вежливо, делая упор на божественный дар, а не на собственные заслуги. Муссато спросил:

– Слово «божественный» вы относите к Господу нашему или же к римским богам? Кажется, именно о них говорил ваш любимый Вергилий – конечно, вашими словами.

– Мой бедный учитель ничего не знал об Иисусе Христе, поскольку умер еще до рождения Спасителя, – отвечал Данте. – Он говорит о божественном словами, ему доступными. Однако если древним не выпало счастья познать истинного Бога, это еще не доказывает, что истина была полностью от них сокрыта.

Муссато взглянул на Скалигера.

– Сегодня это справедливо для множества людей.

В разговор вмешался Асденте.

– У нас в отряде был парень, который умел читать, – кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. – И Беззубый зареготал.

– Так вот, – продолжал Муссато. – Вы великолепно используете contrapasso.^[33] Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову!^[34] Это одна из жемчужин «Комедии». Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.

Вино передали. Данте вытянул руки на столе.

– Скажите, мессэр Альбертино, какую форму вы избрали для вашего произведения? Это эпическая поэма?

– Эпическая поэма в честь Кангранде? – вмешался Пассерино Бонаццолси. – Сниму перед вами шляпу, если вы наскребете событий из его жизни хотя бы на три строфы. Посмотрите, он же еще юнец. Будь он рыбой, я бы выпустил его обратно в реку!

– Чертовски везучий юнец, – проворчал Асденте куда-то в кубок с вином. Серебряный кубок отозвался эхом. – Всегда получает, что захочет.

– Так уж и всегда! Не преувеличивай, Ванни, – усмехнулся Кангранде. – Если бы я всегда получал что захочу, ты был бы веронцем и моим преданным слугой до гроба. А без тебя Падуе точно не выстоять.

Асденте хихикнул.

– Падуя выстоит против любых врагов – кроме тебя, Щенок!

– Щенок? – просиял Кангранде. – Давно меня так не называли! А как поживает доблестный граф Сан-Бонифачо?

– Полагаю, дела у него могли бы идти и получше, – произнес Джакомо Гранде. – Теперь ему придется признать, что его Щенок вырос в настоящего борзого пса.

– Причем с огромными клыками, – добавил Муссато. – Мне повезло, что правая моя рука еще способна нацарапать несколько строк.

– Что позволяет мне вернуться к моему вопросу, – терпеливо сказал Данте. – Итак, какую форму вы избрали для вашего произведения?

– Я пишу пьесу, – отвечал чрезвычайно довольный Муссато. – Сенека бы мною гордился.

– Пьеса в стиле Сенеки? – воскликнул Данте. – Восхитительно!

– Ради бога! – комично взмолился Асденте. – Я-то думал, поговорим по-человечески – о смерти, об изменах, об убийствах, о войне. Как же! Опять поэзия! О чем ни начнешь разговор, непременно его сведут к поэзии. Тьфу! – Он сплюнул, как будто хотел избавиться от самого этого слова.

Данте реплику Беззубого проигнорировал.

– Значит, это будет темная трагедия?

– Это будет трагедия для жителей Вероны, и я уж постараюсь сделать ее потемнее.

– А мне, выходит, вы отвели роль главного злодея? – не без гордости спросил Кангранде.

– Ах нет, что вы! Действие моей трагедии происходит во времена Эццелино да Романо.^[35] Я пишу о том, как он собирал кровавую жатву в предместьях – совсем как вы сейчас. Пьеса показывает, что бывает, если к власти приходит тиран. Ваше имя даже не упоминается.

Скалигер поднял кубок за здоровье Муссато.

– Когда закончите, пришлите мне экземпляр. Я оплачу первую постановку.

– И не жаль на это денег! – проворчал Асденте. – Всем известно, как ты любишь окружать себя актерами да прочими дармоедами.

– То же самое можно и о тебе сказать, дорогой мой Асденте.

Под смех и язвительные замечания подали первую перемену. Некоторое время все были заняты репой, запеченной в золе и политой соусом из специй, сыра и сливочного масла. Пьетро обрадовался такого рода смене деятельности. Ему было крайне неловко в компании титулованных особ; более же всего юношу раздражал младший Каррара – единственный его ровесник и вообще во всем равный ему человек волком глядел через стол.

Джакомо прожевал и указал ножом на Данте.

– Объясните, маэстро Алагьери. Вы ведь были преданным гвельфом, не так ли?

– Разве к белому гвельфу применимо слово «преданный»? – встрял Марцилио.

Не обращая внимания на племянника, Гранде продолжал:

– А теперь вы живете при дворе стойких гибеллинов и поддерживаете императора. Признаю, изгнание и меня восстановило бы против моей родины; понимаю: плохой Папа кого угодно способен настроить против Церкви; но скажите, неужели вы действительно верите в то, что император не должен подчиняться Папе?

– Да.

– Боже, – пробормотал Асденте, красноречиво закатывая глаза в сторону своего соседа Дандоло. – Вот и до Папы добрались.

– Ведь и война на этой почве началась! – воскликнул Марцилио да Каррара.

– Вовсе не на этой, – проворчал Асденте. – Война как война, из-за земель и налогов.

– По-моему, вы недооцениваете людей, – произнес венецианец Дандоло. – Верно, для некоторых главное деньги. Но для очень многих спор между императором и Папой является достаточным поводом к войне.

Кангранде поднял указательный палец.

– Обратите внимание, синьоры, так говорит гражданин государства, не имеющего политических позиций. Вы, Пес Дандоло, несомненно, политик из политиков.

– Он прав, – сказал старший Каррара, откидываясь на стуле и обращаясь к Данте. – Это повод к войне для людей вроде меня. Скажите, маэстро, обходите ли вы аргументы, выдвинутые в Книге Бытия? В ней написано, что есть два светоча, большой и малый, для дня и для ночи. Наука говорит нам, что малый светоч отражает лучи большого. Следовательно, если солнцем считать Папу, а луной – императора, последний должен получать власть от первого.

Данте улыбнулся в бороду и проглотил кусок репы.

– Это общий аргумент. Советую вам расширить горизонты. Господь в своей мудрости дал человеку двойственную природу. В человеке поровну божественного и земного. Власть Папы простирается на божественное в человеке – на его душу, на его дух, однако Папа не может управлять бренным в людях. Для этого есть император.

– А разве плоть не подчиняется душе?

– Не обязательно. Плоть бренна, это правда – мы стареем и умираем, – дух же не знает тления. Плоть и дух изначально разделены, следовательно, Господь ставил перед нами две задачи: Beatitudenem Huis Vitae et Beatitudenem Vitae Eternos. Я считаю, что власть императора должна происходить от Самого Господа, потому что императору поручено защищать мир и порядок во время краткого пребывания людей на земле. Именно облеченными во плоть мы можем доказать нашу веру. Задача императора важнее, чем задача Папы, – ведь как человек, так и его разум может полностью раскрыться только в условиях продолжительного мира. Лишь в том случае, если миром правит один человек, наделенный властью непосредственно от Бога, человечество способно достичь покоя, необходимого, чтобы возвратиться в блаженное состояние, как до грехопадения.

Марцилио да Каррара усмехнулся:

– Интересно, который из демонов внушил вам этот бред?

Все остальные гости, включая дядю Марцилио, поджали губы.

– Бред? – вмешался Пьетро. – Хотел бы я послушать, какие аргументы в защиту продажности Церкви приведешь ты. Вряд ли они будут звучать убедительнее, чем слова моего отца.

– Я языком молоть не привык, – фыркнул Марцилио. – За меня говорит мой меч.

– Все знают, что это не так, – парировал Пьетро. – Будь ты хоть вполовину так же хорош в честном бою, как в хвастовстве…

– Мой господин, – произнес Данте, повернувшись к Кангранде и водя рукой у собственного носа, будто отмахиваясь от насекомого. – Не прикажете ли принести еще одну жаровню? А то здесь два комара зудят. Хорошо бы их выкурить.

– Нет уж, в зале и без того у некоторых кровь кипит, – сказал Гранде, метнув на племянника взгляд, не обещающий ничего хорошего. Марцилио вспыхнул и прикусил язык. Пьетро сверлил его глазами, изо всех сил стараясь казаться уязвленным.

Асденте с явным удовольствием наблюдал за перепалкой Марцилио и Пьетро.

– Эх, молодость, молодость! Из юношей получаются самые лучшие солдаты. Им силу девать некуда!

– По-моему, дело в том, что в юности каждая малость имеет значение, – промолвил Пассерино Бонаццолси, отодвинув тарелку и облизав пальцы. – Любая кротовина представляется горой.

Гранде улыбнулся.

– В таком случае мои соболезнования веронцам – ими самовластно управляет юнец. Слава богу, в нашей Падуе все иначе.

Кангранде расплылся в улыбке.

– Хоть я и молод, во мне мудрость Соломонова, потому от меня исходит истинный, а не отраженный свет. И вдобавок мой собственный.

Подали вторую перемену – миндальные fricatella, с толчеными миндальными орехами, вымоченными в молоке и розовой воде, смешанными с рубленой куриной грудкой, мукой, яичными белками и сахаром. Все, кроме Пьетро и Марцилио, продолжавших сверлить друг друга глазами, с энтузиазмом принялись за еду.

Кангранде решил вернуть общество к светской беседе.

– Предлагаю возобновить спор, который мы вели, когда вы, синьоры, – Кангранде жестом указал на падуанцев, – штурмовали стены Сан-Пьетро. Мы обсуждали роль, которую в нашей жизни играют звезды.

Конечно же, первым заговорил Данте.

– Ключевая фраза в данном вопросе – «Ratio stellarum, significatio stellarum». Пьетро, переведи.

Пьетро откашлялся и, глядя в упор на Марцилио, очень четко, будто объяснял что-то непонятливому ребенку, произнес:

– «Ratio stellarum, significatio stellarum» – порядок движения против смысла этого движения. «Ratio» означает, что звезды ходят над миром по кругу в виде строго определенных фигур. «Significatio» означает, что эти фигуры расположены так, а не иначе, с некоей целью…

– Такие рассуждения подрывают веру, – пробормотал Асденте.

– Ванни, перебивать невежливо, – с упреком сказал Кангранде.

Пьетро усмехнулся – ворчун Марцилио все-таки вынужден был отвести глаза.

– Асденте, пожалуй, прав, – задумчиво проговорил венецианец Дандоло. – Разве мудро допускать, что в расположении созвездий есть какой-то смысл? Почему бы тогда не искать смысла заодно и в движении облаков, а то и в полете совы?

Гранде покачал головой.

– Это уже язычество.

– Разумеется, – прищурился Дандоло.

– Разве? – возразил Муссато. – А не были бы мы мудрее, если бы искали проявления воли Божией во всех Его созданиях?

Кангранде широко улыбнулся, так что на щеках пролегли глубокие складки.

– Господи боже мой, да неужто у нас с Дандоло есть кое-что общее? Скажите, что это не так. С другой стороны, мы же оба отлучены от Церкви. Трудно сейчас в это поверить, но в свое время я всерьез считал себя добрым христианином. Однако с каждым годом меня одолевает все больше сомнений. Меня постоянно втягивают в эти дебаты, как же их… Еще Абеляр занимался этой наукой.

– Теологические дебаты, – подсказал Муссато.

– Да. «Божественная логика», будь она неладна. Боюсь, как бы святые отцы окончательно не одержали надо мною верх.

Стукнув кулаком по столу, Пассерино Бонаццолси провозгласил:

– Отцов бояться – на псовую охоту не ходить! – И засмеялся собственной шутке.

Кангранде со вздохом продолжал:

– Синьор Каррара, вы замечали, что некоторые идеи никаким высмеиванием не уничтожить? Древние не сомневались во власти звезд. И мы не сомневаемся. Мы даже названия звезд оставили древнеримские – стало быть, у звезд силы не меньше, чем у античных богов. Боги по-прежнему живут на небе, даруют жизнь смертным и отнимают ее. Мы – только пешки в их игре. А ведь кое-кто считает, что и христианский Бог, подобно языческим, любит поиграть в шахматы.

– Мой господин, вы – не пешка, – сказал Пьетро. – Вы это доказали.

Веронцы одобрительно загудели.

– Разве доказал? – Скалигер указал вверх. По крыше стучал дождь. – Выгляни в окно, Пьетро, и скажи мне, чего я добился.

– Ты же не виноват, что дождь идет, – возразил Асденте. – Простое невезение. Для тебя, разумеется. А для нас, падуанцев, – наоборот.

Кангранде покачал головой.

– Невезение? А может, сама судьба? Спроси у звезд, Ванни! Вдруг это Божья воля – чтобы Падуя оставалась непокоренной? Вдруг я никогда… – Кангранде запнулся и замолк. Повисла пауза.

– Что я слышу! – раздался голос Дандоло. – Великий Борзой Пес в себе не уверен?

Кангранде не ответил. Тогда Муссато, откашлявшись, сказал:

– Церковь учит нас, что Господь создал науку астрологию с целью открыть людям Свои замыслы.

Гранде покачал головой.

– А что, если звезды – никакая не небесная Книга Судеб? Что, если древние были правы? Что, если звезды сами управляют судьбами людей?

– Так и есть, – произнес Данте. Все повернулись к нему. – И язычество здесь ни при чем. Звезды действительно влияют на наши судьбы. От них зависит цветение и увядание растений. Они управляют страстями человеческими. Венера пробуждает похоть, Марс – жестокость.

Кангранде вздрогнул.

– Мне рассказывали, что я родился, когда Марс был в Доме Овна. Значит ли это, что мой удел – война? А если я воспротивлюсь судьбе? Если не захочу воевать?

– Да ты лучший воин в Италии! – воскликнул Асденте.

– Спасибо, Ванни, на добром слове. У меня был хороший учитель. – Капитан хлопнул в ладоши. – И тут сходится! Разве звезды свели меня с Баилардино не затем, чтобы я выучился воевать? Попробовал бы я не выучиться! Разве я мог сказать «нет»?

– А зачем тебе было говорить «нет»? – опешил Асденте.

– Затем, что тогда бы стало ясно, можем мы противиться предначертанному или не можем, – серьезно сказал Скалигер.

Некоторое время за столом было тихо – все пережевывали пищу и собственные мысли. Тишину нарушил Франческо Дандоло. Шепот его прозвучал зловеще:

– Вы когда-нибудь выходили в открытое море? Мне кажется, так, как в море, власть звезд не проявляется нигде. В море звезды одновременно проводники и враги. Они разворачивают перед моряком карту и в то же время насылают шторм. Они указывают путь и в то же время чинят препятствия.

Глаза Кангранде сузились.

– Они сначала показывают награду, а затем уводят ее прямо из-под носа.

В надежде отвлечь Кангранде от мрачных мыслей Пьетро обратился к Дандоло:

– Но ведь звезды не каждый раз насылают шторм, правда? Разве они также не даруют попутный ветер? Они не всегда враждебны, ведь так?

– Действительно, – оживился Кангранде. – Они же не всегда враждебны!

Однако Гранде больше понравилась первая мысль.

– В любом случае, выбор за ними. Только звезды решают, кому помогать, кому мешать. По какому принципу они выбирают? Разве люди, которым звезды покровительствуют, чем-то лучше, храбрее, сильнее людей, отвергнутых ими? – Он поймал взгляд Кангранде. – А что сделали звезды для вас, синьор Капитан?

– Не знаю, – рассеянно отвечал Скалигер. – Некоторые называют меня везучим.

– А сами-то вы что думаете по этому поводу?

Кангранде поджал губы.

– Разве человеку дано знать волю Создателя?

– Даже попытка является проявлением гордыни, – авторитетно заметил Муссато. – Воля Его – тайна. Все в руках Божиих.

– Такая точка зрения отрицает наличие свободной воли, – возразил Данте. – Между тем Церковь одобряет эту идею. Судьба человека во многом зависит от него самого. Иначе какой смысл в нашем пребывании на земле?

Муссато подался вперед, насколько ему позволяли шины.

– А если человек выберет не ту судьбу, которая уготована ему Богом? Например, тот, кому следовало стать воином, станет земледельцем. Будут ли звезды ему мешать? Будет ли Бог ему мешать?

– Что скажешь, Пьетро?

Скалигер заметил, как юноша изменился в лице. Однако Пьетро был слишком смущен, чтобы высказать свои соображения.

– Я… я не знаю. Мне известно только, что мой отец считает астрологию очень серьезной наукой.

Скалигер переглянулся с Данте.

– Серьезней некуда. Предсказатели горят в аду за обман.

– Предсказатель предсказателю рознь, – поправил Данте. – Некоторые читают будущее по внутренностям животных. Это суеверие, в то время как астрология – наука, а я – ее последователь. Однако астрологи, подобно священникам, бывают плохие и хорошие. Я не признаю астрологов, которые пытаются изменить волю небес или, того хуже, в надежде снискать милость сильных мира сего делают предсказания по отдельным звездам, не учитывая общей картины.

– Бедная Манто! – воскликнул Пассерино. – Данте, бросьте нам кость!

– Я уже бросил. Ее кость.

Слова Данте всех позабавили, однако Кангранде не унимался. Он хлопнул в ладоши, и смешки тотчас стихли.

– В котором стихе об этом сказано, поэт? Меня это в первую очередь касается – не хочу называться жертвой льстивых предсказателей. В чем разница между свободным толкованием, за которое ты ратуешь, и осознанной непокорностью, которую ты порицаешь – или, вернее, Он порицает?

На лице Данте отразилась хорошо отрепетированная загадочность.

– Полагаю, только Господь вправе это решать.

Скалигер презрительно тряхнул головой. Его ухмылка сделалась еще шире.

– Ты, поэт, как всегда, весьма красноречив, когда говоришь на общие темы, но стоит дойти до деталей, из тебя слова не вытянешь.

– Разумеется, мой господин. Для этого поэты и существуют, – пожал плечами Данте.

Дискуссию закрыли. Обильный и разнообразный ужин продолжался уже за другими разговорами, на менее обязывающие темы, которые, однако, обсуждались с тем же жаром. Говорили о тактике ведения боя, о женщинах, о политике, о винах. На десерт была подана изысканная яблочная fricatella, сдобренная оживленной беседой о судьбе ордена тамплиеров, окончательно уничтоженного несколько месяцев назад. Великого магистра ордена, Жака де Моле, сожгли по обвинению в ереси. Когда пламя охватило столб, де Моле провозгласил свою невиновность и объявил, что Сам Господь отомстит за его смерть. Магистр проклял французского короля и его потомство до тринадцатого колена. Задыхаясь в дыму, де Моле предрек, что еще до окончания года и Филипп IV, и Папа Климент вместе с ним, магистром, предстанут перед Господом.

О последних словах де Моле сразу забыли, однако менее чем через месяц Климент действительно умер. Пьетро хорошо помнил, как Данте спешно сочинил для стиха 19-го эпизод с пророчеством о смерти Папы и разослал вставку и указания всем своим переписчикам.

Гости Капитана увлеченно обсуждали вероятность кончины французского короля. Хотя все они скептически относились к тамплиерам, ни у кого не возникало сомнений, что причиной полного разгрома ордена явилась алчность Филиппа IV Красивого.

Пьетро слушал, стараясь не упустить ни единой мысли этих выдающихся людей. Он не переставал восхищаться их речами, однако более всего удивляли юношу взаимоотношения воинов. Асденте не далее как три дня назад стремился раскроить Кангранде череп, а теперь, за ужином, Кангранде обращался с ним как с любимым родичем. Джакомо Гранде был учтив и дружелюбен: он искренне наслаждался обществом Скалигера. Муссато совершенно расслабился; казалось, от полного блаженства его отделяют лишь собственные переломы. Только Марцилио смотрел волком; правда, когда заговорили о выигранных и проигранных сражениях, даже он оживился.

Один только венецианец не испытывал удовольствия от ужина. Кангранде не упускал случая задеть Дандоло. Делал он это весело, шутя, с неизменной любезностью. Но беспощадно.

Наконец с ужином было покончено. Марцилио да Каррара поднялся первым, небрежно спросив у своего дяди разрешения выйти из-за стола. Он ушел из обеденной залы, не оглянувшись. Асденте и Пассерино проследовали в гостиную, чтобы продолжить вечер за игрой в кости. Дандоло и Гранде помогли Муссато подняться, после чего слуги доставили поэта прямо в его «камеру», как зловеще шутил Кангранде. Падуанцев содержали в превосходных апартаментах, ничего общего не имевших с тюрьмой. Кангранде близко к сердцу принимал выражение «любите врагов своих».

Скалигер принялся отдавать распоряжения слугам. Данте подошел к сыну.

– Как ты себя чувствуешь, мальчик мой?

– Хорошо, отец, – отвечал Пьетро, гоня мысли о личинках.

– Вот и славно, – нарочито небрежно произнес Данте. – Тогда я пойду спать. – Взгляд его упал на непокрытую голову сына. – А где же твоя новая шляпа?

– Потерялась в дороге, – сказал Пьетро.

– Так-так. – И с довольной улыбкой Данте удалился.

Отпустив слуг, Кангранде обернулся к Пьетро.

– Ты, я смотрю, спать не хочешь? Не вернуться ли нам на террасу, к жаровне, дождю и дыму?

Когда Пьетро снова улегся на свою кушетку, а слуга принес новую жаровню, Кангранде произнес:

– Пьетро, ты молчал почти весь вечер.

– Мне нечего было добавить к тому, что говорили достойные синьоры.

– Пьетро, поверь мне на слово: лгать – дурная привычка. Тебе было что сказать. И не только доблестному Марцилио, – прищурился Кангранде.

Пьетро почувствовал, как заливается краской.

– Я там самый младший…

– Марцилио старше тебя всего года на два, манерам же его далеко до твоих. Так о чем ты думал?

– Я… я думал о звездах, что определяют людские судьбы, – промямлил Пьетро. – Вы спрашивали, где грань между свободной волей и толкованием предначертанного небом. Я думаю… – Пьетро замолк. Ему не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. Однако Скалигер терпеливо ждал. – Я думаю, эта грань не такая четкая, как кажется. Человек не может противиться предопределенному свыше – как моряк не может по своей воле остановить шторм, – однако он может сам решать, как противостоять стихии.

Кангранде мигом уловил мысль Пьетро.

– Ты хочешь сказать, что, хотя звезды и указывают моряку путь, он сам решает, следовать их совету или не следовать?

Пьетро кивнул.

– Но я говорю не только о карте. Судьба ставит у нас на пути препятствие. Мы же сами решаем, повернуть назад, обойти его или взять штурмом. В этом проявляется свободная воля. Мы не можем помешать судьбе принять решение, однако можем не согласиться с ее решением.

Пьетро осекся, сообразив, как глупы его слова. Кангранде, однако, мысленно поворачивал их так и эдак, словно они были достойны подобных размышлений. Наконец Кангранде проговорил:

– Человек, стало быть, отвечает за свои поступки, но не за свою судьбу.

– Это только предположение, мой господин, – поспешно произнес Пьетро.

Задумчивости Скалигера как не бывало.

– Это блестящее предположение, синьор Алагьери! Жаль, что ты не высказал его за ужином. Всем этим воинам, дипломатам и поэтам, вместе взятым, не измыслить ничего подобного. В тебе, мальчик, мудрость старика.

– Тебя это удивляет? – зазвенел насмешливый женский голос. Пьетро резко обернулся.

– А, донна Катерина! – Появления сестры было достаточно, чтобы к Кангранде вернулась обычная язвительность. – Разумеется, этот юноша проявляет мудрость во всем, кроме одного – ему до сих пор хочется, чтобы я оставался в живых.

– С возрастом это пройдет, – заметила донна Катерина. Распущенные волосы ее, перехваченные единственной черной лентой, покрывали спину, как плащ.

Пьетро неуклюже поднялся. Его усилия были вознаграждены беглым кивком; затем донна да Ногарола снова перевела взгляд на брата.

– Если тебе уже надоело упиваться собственным философским настроем, могу сообщить новость.

– Все готово?

– Да. Хочешь, я поеду?

– Чтобы ты в такую погоду тряслась по дороге, а потом, чего доброго, умерла от простуды? – Кангранде сделал страшные глаза. – Дани за что! Баилардино мне этого не простит.

– Тогда я одолжу тебе свое здоровье в обмен на нежные чувства к моему мужу.

– Он меня вырастил. Лишь благодаря ему я стал тем, что я есть.

– Пожалуй, на каждый твой день рождения нужно преподносить ему подарок. Что бы такое выбрать?

– Может, кинжал?

На ослепительную улыбку Кангранде Катерина ответила не менее ослепительной улыбкой.

– Милый брат, ты читаешь мои мысли. Однако кинжал, который убьет моего мужа, должен быть заострен с обеих сторон, чтобы заодно пронзить и мое сердце.

Как и прежде, Пьетро не мог уловить сути разговора. Перебрасываясь загадочными фразами, брат и сестра словно чистили луковицу – под одним слоем непременно открывался другой. Постороннему ни за что было не догадаться, что окажется в самой середине. Наверняка что-нибудь скверное, если не сказать грязное.

– Значит, снова сидеть дома, – вздохнула Катерина. – Похоже, я у тебя впала в немилость.

– Дорогая моя, не надо бы тебе этого говорить… Ты же знаешь, я люблю тебя больше всех на свете.

– Итак, кого ты решил отправить в опасный путь?

– Никого.

Донна Катерина нахмурилась.

– Ты передумал?

– Вовсе нет. Я не собираюсь никого отправлять – я поеду сам.

Катерина не скрывала неодобрения.

– Тебя хватятся.

– Могу же я напиться пьяным. Могу же я уединиться в часовне для молитвы – или для оргии. Придумай что-нибудь сама. У тебя ведь богатое воображение.

– Моему воображению уже не угнаться за твоей взбалмошностью. Хорошо, я стану пауком и сплету для тебя паутину лжи. Но тебе нельзя ехать одному.

– Нельзя или можно, это я сам решу.

– И меня не послушаешь?

– Не послушаю.

Взгляды их столкнулись, но выдержали столкновение.

Пьетро не знал ни куда собрался Кангранде, ни почему донна Катерина сама хотела поехать. Он знал только одно: как велико его желание быть им полезным. И, не успев сообразить, что делает, Пьетро произнес:

– Я поеду с вами, мой господин.

Брат и сестра обернулись. У Пьетро от их взглядов мурашки побежали по спине. Тем не менее он продолжал:

– Я вполне здоров, а в постели лежать больше не могу. Бездействие сводит меня с ума. Я хочу что-нибудь сделать.

Кангранде и Катерина переглянулись.

– Я буду рад попутчику, – произнес Кангранде. – Однако я не хочу, чтобы ты тряской разбередил рану или простудился под дождем. Предстоит долгий путь. Мы вернемся в лучшем случае утром. Если вообще вернемся, – зловеще добавил он.

– Для меня честь быть вам полезным, мой господин.

– Ты не ответил на мой вопрос, Пьетро, – сказал Кангранде.

– Чтобы получить ответ на вопрос, следует задать вопрос, – строго произнесла Катерина. Она приблизилась к Пьетро и положила ему на плечо свою легкую ладонь. Ее дыхание слегка отдавало разогретой с пряностями мальвазией; этот запах смешивался с тонким ароматом лаванды. Перспектива всю ночь мокнуть под холодным дождем тотчас показалась юноше весьма радужной. – Синьор Алагьери, мы хотели знать, вполне ли вы здоровы.

– Вполне, донна да Ногарола.

– Эта поездка – тайна, хотя последствия ее станут известны всем. Все, что вы здесь слышали и еще услышите, должно оставаться sub rosa.^[36]

– Или, как говорили греки, herkos odonton, то есть за зубами, – добавил Кангранде.

Катерина с тревогой смотрела на брата.

– Хлебом тебя не корми, дай пустить пыль в глаза. Вспоминается Амур, предлагающий дураку розу любви в обмен на молчание.

– Ну, если ты под Амуром разумеешь меня, тогда все сходится. За одним исключением: Пьетро – далеко не дурак.

– Конечно нет. – Катерина взглянула юноше прямо в глаза. – Пьетро, мы ведь можем доверить тебе тайну?

«Секретное поручение, – думал Пьетро. – Это опасно. Опасно было уже вести со Скалигером беседы о судьбе и звездах. Так вот к чему он клонил! Однако Скалигер ошибается – я совершеннейший болван. Я не разгадал его намерений!»

Кангранде принял молчание юноши за смущение и решил вступиться за него.

– Ты ведешь себя недостойно, сестра. Доверие нельзя обещать. Доверие либо есть, либо нет. Синьор Алагьери дважды повел себя как самый преданный друг. Это ли не доказательство?

– Я снесу оскорбление. – Донна Катерина отошла от Пьетро. – В любом случае, это не моя тайна, так ведь?

Если это и был выпад, Кангранде не стал его отражать. Пьетро теперь стал замечать, как часто Кангранде игнорировал колкости своей сестры – а это были именно колкости.

– Так о чем ты говорил, Пьетро? – сменил тему Кангранде. – О том, что человек отвечает за свои поступки, но не за свою судьбу?

– Смею заметить, это вы сказали, мой господин…

– Сегодня мы проверим, насколько непреклонна судьба. Мы посмотрим, всегда ли сбывается предначертанное небом. – Взгляд ярко-синих глаз Кангранде стал жестким. – Если моя судьба предопределена, звезды убедятся, что я, несмотря на их волю, веду себя как подобает Борзому Псу.

В первый раз Пьетро услышал эти два слова из уст самого Капитана.

«Похоже, Скалигеру более всего нравится называться Борзым Псом».

Однако от отвращения, с каким Скалигер произнес свое прозвище, юноше стало жутко.