Книга Кодекс Люцифера онлайн - страница 9

1591: Вход в преисподнюю

Требуется лишь начать, а остальное свершится само.

Саллюст, «Заговор Катилины»

1

Никлас Вигант и его жена поссорились. На этот раз не из-за пустяка: речь шла о многолетнем, глубоко укоренившемся конфликте, который никогда, с самого своего начала, не заканчивался миром; в лучшем случае возникали периоды перемирия. И сегодня он также не закончился, а лишь был перенесен на позднее время – на вечер, на завтра, на послезавтра, на тот момент, когда случится опять что-то, что откроет рану, из которой и вырос этот конфликт. Все это отец Ксавье понял в одно мгновение, когда прислужница провела его в большую залу на верхнем этаже дома Вигантов. Он не знал, что послужило причиной ссоры; однако подозревал, что душевная рана хозяйки дома значительно больше и глубже, чем у хозяина, и что последний никогда не поймет, почему все его усилия помириться оказываются бесполезными. Кто-то был убежден, что его обманули и растоптали его чувства. «На небесах нет такой ярости, какая могла бы сравниться с любовью, превратившейся в ненависть, – подумал отец Ксавье, – а в аду – такой злобы, на какую способна обманутая женщина».

Он никогда еще не видел Терезии Вигант и сейчас рассматривал ее с таким вниманием, какое выпадало на долю всех тех, в ком он чувствовал способность стать рычагом, который он, отец Ксавье, мог бы использовать в нужный момент. Никлас Вигант изменился: его лицо за пятнадцать лет, минувших с их последней встречи, покрылось морщинами и осунулось; живот стал выпирать заметнее; седых волос теперь было больше, чем черных. С изумлением отец Ксавье понял, что перед ним уже не тот человек, с которым он в свое время наладил цепь снабжения, где в выигрыше оставались все: якобы тщательно отобранные испанские поставщики, выступающий от их имени немецкий торговец, архиепископ Мадрида, его брат… И теперь, глядя на стоящего перед ним человека, отец Ксавье понял, что дважды подумал бы, прежде чем организовывать с ним продажу воды в пустыне.

– С вами хочет говорить какой-то доминиканский монах, господин, – объявила служанка.

Никлас Вигант обернулся. Сначала он смотрел перед собой, прищурившись. Затем его глаза широко распахнулись. Он заторопился к гостю с раскрытыми объятиями, но неожиданно остановился и уронил руки.

– Не может этого быть, – воскликнул он. – Отец Ксавье? Не верю своим глазам! Сколько лет, сколько зим! И нисколечки не постарели, клянусь! Бог ты мой, что привело вас к нам в Вену? Давно приехали? – Никлас Вигант снова раскрыл объятия, чтобы, как встарь, похлопать отца Ксавье по спине, а затем, обмениваясь рукопожатием, с такой силой сжать ему руку, чтобы на запястье проступили жилы, но в последний момент испугался своего порыва. Руки его бессильно упали. – Вы выглядите таким… достойным человеком. К тому же на вас опять эта черно-белая сутана, как и прежде.

Отец Ксавье положил конец неловкой ситуации, заведя руки за спину и склонив голову.

– Пятнадцать лет прошло, господин Вигант, – ответил он и ощутил гордость от того, что говорит почти без акцента. – А я по-прежнему тот, кем был и быть всегда хотел, – простой вассал святого Доминика.

– Усы и борода, – сказал Никлас Вигант. – Вот почему я вас не сразу узнал.

Отец Ксавье кивнул. Поросль на лице и для него самого была необычной. Он оставил узкие и острые, как лезвие ножа, усики над верхней губой; а под нижней губой, на подбородке, торчал пучок волос толщиной в большой палец, похожий на крабью клешню. У большинства людей такая бородка из-за нервного подергивания становилась жесткой, лохматилась и торчала внизу подбородка. Отец Ксавье не был склонен к нервному тику, однако был наблюдателен во всех отношениях и потому достиг подобной жесткости благодаря старательному использованию смальца. Он знал, что нет ничего более странного для лица монаха-доминиканца, нежели такое вот естественное «украшение», а потому девять из десяти человек ничего, кроме нее, не заметят и запомнят только ее, а не черты лица. В конце концов он отпустил ее для одного-единственного человека – мужчины на троне кайзера в Праге, чьим посредником перед Господом он некогда был. Отец Ксавье надеялся, что бородка сумеет ввести его в заблуждение.

Он никогда не задавался вопросом, почему так боится этого человека. Отец Ксавье не спрашивал, а анализировал и, поскольку тщательный анализ не помог ему разгадать сию загадку, просто постарался забыть об этой проблеме. Возможно, ответ заключался в том, что кайзер Рудольф боялся его, отца Ксавье (и поэтому его ненавидел), как никого другого на всем свете. Зачем же еще больше путать такого человека? Насколько сильнее может стать его страх? Отец Ксавье смутно догадывался, что, когда речь заходила о его собственной персоне, кайзер Рудольф, некогда с воплями улепетывавший в свои покои от детей и пожилых женщин, превращался в загнанного в угол зверя. Даже слабая мышь вступает в бой, если у нее не оказывается другого выхода. Впрочем, подобное поведение было так чуждо отцу Ксавье, что по-настоящему он понять его так и не смог, а потому снова подумал: «Человек боится больше всего того, что ему совершенно чуждо».

– Надеюсь, я не слишком не вовремя.

– Разумеется, нет, разве вы можете быть некстати? Оглянитесь вокруг: правда ведь, это большой и красивый дом? А знаете, какими деньгами я за него плачу? Дублонами, мой друг, испанскими дублонами. Пойдемте же, я хочу познакомить вас со своей женой.

Терезия Вигант скорчила приличествующую случаю любезную мину радушной хозяйки дома. Она скромно присела, но ее глаза быстро и жадно ощупывали фигуру отца Ксавье. Он улыбнулся про себя.

– El sol se esta levantando ^[15], – сказал он и отвесил легкий поклон. – Мне довелось много о вас слышать, но слова вашего супруга не в силах описать вашу красоту, как бы цветисты они ни были.

– Вы и вправду монах-доминиканец? – подозрительно уточнила Терезия Вигант.

Отец Ксавье, столкнувшись с такой неучтивостью, и бровью не повел.

– Телом, сердцем и душой, драгоценнейшая, – ответил он.

– Да славится Господь на небесах. Отец Ксавье, добро пожаловать в этот дом. Божий человек здесь так же необходим, как вода для брюквы.

Она схватила его руку и поцеловала, и отец Ксавье сразу догадался, как именно следует истолковывать голодное выражение ее глаз.

– Как мне кажется, Вена переняла еретические взгляды так называемых реформаторов, – заметил он.

– Благодаря вашему присутствию дом Вигантов станет тем амбаром, в котором будут храниться семена истинной веры.

– Боюсь, я не смогу задержаться надолго.

– Каждый день, проведенный здесь с вами, – как теплый весенний дождь для наших полей.

Взгляд Никласа Виганта метался от жены к отцу Ксавье и обратно. Отец Ксавье вспомнил, как торговец однажды рассказывал ему, что его жена родилась в доме вольного землевладельца, разбогатевшего на выращивании турецкой пшеницы. Крестьянин мог бы избавиться от памяти о своем происхождении, если бы приложил к тому достаточно усилий, но не от своей манеры выражаться.

– Как поживает ваш сын, друг мой? – поинтересовался отец Ксавье. Он улыбнулся Терезии Вигант. – Во время нашей последней встречи ваш супруг поведал мне, что Господь благословил вас ребенком. Разумеется, вслед за первым последовало множество других детей. Или у вас родилась девочка, господин Вигант?

Один-единственный взгляд на их лица помог ему угадать половину несчастья, посетившего дом его бывшего делового партнера. Он придал своему лицу смущенное выражение, но косточки на абаке в его сердце начали, пощелкивая, перемещаться из стороны в сторону.

– Простите, я и подумать не мог…

– Ребенок умер, – подтвердил его догадку Никлас Вигант. – Умер во время родов. Сегодня он уже стал бы юношей, думающим о том, чтобы обзавестись собственной семьей.

– Я сама чуть было не умерла во время родов, – прошипела Терезия Вигант. – Это неправда, что в его смерти есть моя вина.

– Я никогда этого не говорил, – возразил Никлас Вигант.

– После этого случая я больше не могла иметь детей, – заявила Терезия Вигант и уставилась на отца Ксавье.

– Терезия, пути Господни…

– Я никогда, ни единого раза не жаловалась на пути Господни!

– Точно, на Господни пути – нет, – вздохнул Никлас Вигант.

– Не подобает мне судить, как вашему гостю, – ни в коем случае, – поспешно вставил отец Ксавье.

Терезия Вигант снова пристально посмотрела на него.

– И все же, – заявила она, – рассудите! Вы знаете моего мужа дольше меня. И он всегда произносил ваше имя с величайшим почтением. Рассудите нас. Скажите ему: то, что он сделал, неправильно.

– Терезия, я прошу тебя! Отец Ксавье устал с дороги.

– Вы правы, друг мой. Скромность не позволяет мне считать себя вашим поверенным лицом, и потому…

– Я всегда считал вас своим…

– Подсунуть мне своего ублюдка! – выкрикнула Терезия Вигант.

– Терезия, у ребенка есть имя!

– Но он от этого не перестанет быть ублюдком!

Оба уставились друг на друга, дойдя то того места, до которого они, без всякого сомнения, уже не единожды доходили.

– Я пытаюсь прочувствовать, насколько, должно быть, тяжело женщине, которой Господь не послал ее собственного ребенка, растить плод чресел другой женщины, – примирительно вставил отец Ксавье, скроив сочувственную мину.

Терезия Вигант развернулась и посмотрела прямо на него. Кровь отхлынула от ее щек, а глаза расширились.

– И потому ваш долг – принять этого ребенка. Сам Господь Бог направил вашего супруга.

– Сам Господь Бог! – буркнула Терезия. – Дьявол, святой отец, это был сам дьявол!

Лицо Никласа Виганта страдальчески исказилось. Он выглядел так, будто вот-вот расплачется, или начнет орать, или примется угощать кого-то зуботычинами.

– Дьявол, Терезия? – простонал он. – Агнесс – наше дитя, а ты говоришь о дьяволе?

– А что, прикажешь считать, что ты изменил мне не потому, что тебя на это подбил дьявол? – вскричала Терезия Вигант.

– Я никогда тебе не изменял, я тебе никогда…

– Это все ведьмин город виноват, – с трудом переводя дух, заявила Терезия. – Это он сбил моего мужа с пути истинного. Я всегда была против ведения торговли в Праге, отец. Прага – город нечистого. Потому-то он и его туда завлек, этого Вельзевула на троне кайзера. Потому-то он и покинул Вену, потому-то и отправился в это ведьмино болото, которое честный епископ Иоанн фон Непомук^[16] проклял, испуская последний вздох. Сначала он попытался испортить Вену, когда после всех этих лет вернулся сюда; все говорили, что кайзер Максимилиан отослал своего старшего сына в Испанию, но взамен он получил черного дьявола, и скоро вся Вена пропахла его поганой душой. Однако Вена оказала ему слишком сильное сопротивление, и потому он убрался туда, где оказался среди таких же, как он, – в Прагу!

«Твоими устами, женщина, глаголет истина, – подумал отец Ксавье. – Испания изменила Рудольфа фон Габсбурга, но не так, как ты себе это представляешь. Испания всего лишь сломала его слабый дух, поскольку эта страна любит лишь тех, у кого он крепок. У тебя нет ни малейшего представления… Все, что у тебя есть, – это злость обманутой женщины».

– Прага такая же, как и любой другой город, – ожесточенно заявил Никлас. – Только красивее.

– Пока этот предводитель ведьм сидел в Вене, ни один честный католический епископ не хотел выполнять свои обязанности – вы знали это, отец Ксавье? Место епископа оставалось пустым! Когда он вернулся из Испании, Вену начали отравлять лютеранские и кальвинистские еретики, пока их не стало больше, чем истинно верующих католиков, и дело дошло до того, что еретики осмелились осквернить просвиру во время шествия в честь праздника Тела Христова, а единственное, что городской совет сделал, – запретил устраивать шествия, вместо того чтобы отрубить преступнику язык и обе руки!

– Терезия, не смей так говорить о кайзере!

– Кайзер принес в Вену грех, а ты принес грех в наш дом!

– Маленький ребенок – вовсе не воплощение греха! – заорал Никлас Вигант.

– Не ори на меня, Никлас Вигант! Я этого не заслужила! Я веду твой дом и твои дела, когда ты снова уезжаешь, и слежу за тем, чтобы не случилось никакого несчастья. А что делаешь ты? Ты залазишь на похотливое тело и ждешь, что я теперь буду содержать твоего ублюдка! Может, мне еще и полюбить его? Почему у твоей шлюхи не хватило мозгов просто выбросить ублюдка? Неужели здесь, в Вене, мало выгребных ям? Разве она не могла просто задушить его, как это делают другие незамужние матери? О нет, мастер Вигант, не надо мне ничего рассказывать – тут явно вмешались деньги, иначе она бы так и поступила, но ведь в твоем кошельке полно денег! Кто она, Никлас? Он угостил меня какой-то жуткой историей о сиротском приюте, отец, но, когда я потребовала, чтобы он отвел меня туда, отказался!

– Терезия, я просто не хотел, чтобы ты видела, что там…

– Твоя девка была шлюхой? Я ращу ублюдка падшей женщины, с которой ты утолял свою похоть? И не стыдно тебе идти к другой, когда я сижу дома и вполне могу выполнить свой супружеский долг?

– Я тебе не…

– О Господи, обращаюсь к Тебе в растерянности: так много незаконнорожденных детей умирает в больницах – разве Ты не мог забрать к Себе и этого ребенка? Ты лишил меня моего единственного, моего невинного дитя – так почему же Ты позволил жить плоду греха?

– «Приведите ко Мне своих детей», – говорит Господь наш Иисус Христос.

– Нет у тебя никакого права произносить слова Господа нашего, Никлас Вигант! Ты запятнал себя и принес грязь в наш дом. Скажите же ему, отец Ксавье, что он грешен!

Отец Ксавье, чье изумление росло с каждым словом Терезии, предпочел не открывать рот. Терезия топнула ногой.

– Я молчала, Никлас Вигант, я молчала, целых восемнадцать лет я и слова не сказала, потому что не хотела, чтобы гниль, которую ты принес в наш дом, выползла наружу. Но больше я молчать не буду. Я не позволю тебе открыто грешить! Ты уничтожил наш дом, Никлас, но я не дам тебе уничтожить еще и дом нашего друга!

Терезия Вигант сделала шаг назад. Лицо ее пылало.

– Отец Ксавье, если вы и вправду друг ему, вразумите его. А если он откажется послушать вас, тогда… тогда будьте моим другом и… и отлучите его от Церкви! Пусть лучше я увижу, как его убьют перед городской стеной, чем стану свидетелем того, как он сам препоручает свою душу дьяволу!

– Терезия!

У Никласа Виганта было такое лицо, будто его вот-вот стошнит.

Терезия на негнущихся ногах вышла из комнаты – королева, только что отдавшая приказ сжечь свою собственную страну перед лицом приближающегося врага. Ее страстность произвела впечатление на отца Ксавье. «Что бы ты смогла воспламенить своим огнем, женщина, – подумал он, – если бы не решилась сжечь в нем свою жизнь и жизнь своего супруга?» В комнате вновь повисло полное молчание, если не считать судорожных вдохов, с помощью которых Никлас Вигант пытался вернуть себе самообладание.

– Простите, что не нашел в себе достаточно решимости, чтобы покинуть комнату, – наконец произнес отец Ксавье. – Это явно не предназначалось для моих ушей.

– До такого у нас еще ни разу не доходило. Она окончательно перестала себя контролировать, когда я открыл ей свои планы насчет свадьбы Агнесс.

Отец Ксавье улыбнулся.

– Как всегда, вы беспокоитесь о будущем вашего дома, друг мой, и о ваших близких.

– Отец Ксавье, девочка не бастард! Вы должны мне верить.

– Меня это совершенно не касается, друг мой. Вы вовсе не обязаны передо мной отчитываться. Мое знание процессов, ведущих к тому, что мужчина начинает желать женщину, весьма поверхностно, и чувства в моем сердце давно превратились в пепел, однако я, надеюсь, понимаю, насколько сильными они могут быть в сердцах других мужчин.

– Но она… я ее… – Никлас Вигант вперился взглядом в лицо отца Ксавье. Неожиданно он воздел руки над головой, снова уронил их, тяжело опустился на сундук и уставился в пол. – Ребенок был сиротой. Я подозревал, что он умрет, если я не помогу. Ему было всего пару недель от роду, и он был так слаб, что походил на старика. Он держал глаза открытыми, но видел ли он что-нибудь и что именно, сказать не могу. Он все время таращился на меня, не мигая, этими своими широко распахнутыми огромными глазищами. Восемь из десяти детей в приютах умирают, отец Ксавье! Хотите знать, откуда мне это известно?

Никлас не стал ждать, пока отец Ксавье ответит.

– Потому что я уже и раньше думал о том, чтобы спасти ребенка из сиротского приюта и принять его в нашу семью. Поверьте мне, отец Ксавье, моя жена не всегда была такой, какой вы ее сегодня видели. Отсутствие детей ожесточило ее. Вы не найдете лучшей соратницы, которая бы так прекрасно вела и дом, и двор, и дела, и во всей Вене нет второй такой женщины, которая бы обходилась столь малым. И все равно она считает, что не справилась со своим долгом, потому что не смогла подарить жизнь ребенку. Я так часто думал, что это могло бы решить проблему: усыновление ребенка. Но я никак не мог отважиться. До того времени, когда этот ребенок уставился на меня своими глазищами и дал понять: «В твоих силах спасти меня. Так спаси же, Никлас Вигант».

– Успокойтесь, друг мой. Ваше великодушие мне известно. То, что вы сделали, вы посчитали правым делом в глазах Божьих.

– Да, я сделал то, что угодно Богу, даже если для вас это кажется богохульством! Известно ли вам, какие порядки в этих сиротских приютах? Да ими заведуют убийцы! Когда я вошел, мимо меня как раз проносили гроб. В нем было по меньшей мере три детских трупа, ничем не покрытых и уже присыпанных известью. Я просто не мог… я вспоминал увиденное каждый раз, когда смотрел ребенку в глаза.

– Да смилостивится Господь над их бедными душами, – благочестиво пробормотал отец Ксавье, осознавая уместность данной формулы. Он наблюдал за Никласом Вигантом, который тер глаза обеими руками и (в этом отец Ксавье был совершенно уверен) видел – и тогда, восемнадцать лет назад, и сейчас – своим внутренним взором не трех мертвых детей в гробу, а одного-единственного ребенка: своего собственного, того, чьему рождению он так радовался все время, пока они оставались в Мадриде, и которого, возможно, похоронили не в гробу, а просто завернутым в полотно, – этот безмолвный сверток, сделавший лишь один вдох и умолкший навеки.

– Я сделал пожертвование и забрал ребенка с собой. Нанял кормилицу, которая взяла ребенка к себе и выхаживала его шесть или восемь недель. Ребенок рос. Он не умер, никогда не болел и каждый раз, когда я навещал его, все время смотрел на меня своими глазищами. Я часто спрашивал себя и продолжаю спрашивать: не послал ли Господь Бог душу нашего умершего ребенка снова в этот мир, чтобы дать ей еще один шанс, и не ангел ли Господень устроил все так, чтобы нам с ней довелось встретиться?

Никлас Вигант провел руками по камзолу, наконец нашел платок в рукаве, вытащил его и высморкался.

– Простите, отец Ксавье, – извинился он.

– Не беспокойтесь, друг мой, – ответил монах и растянул губы в улыбке.

– Впоследствии я говорил себе, что с самого начала должен был открыться Терезии. Но тогда я боялся, что она не согласится со мной. Однако я и не подозревал, насколько справедливыми были мои опасения. Я тогда подумал, что если она отвергнет ребенка еще до того, как он появится в нашем доме, то я не смогу уже принести его к нам. Поэтому я решил сначала приехать вместе с ребенком – она увидит его и вскоре так же сильно полюбит, как люблю его я.

Никлас Вигант покачал головой и снова воспользовался платком. Отец Ксавье рассматривал осевшее, погрузневшее тело торговца, взгромоздившегося на сундук. Краем глаза он заметил какое-то движение возле двери и сразу, даже не глядя, понял: там стояла юная девушка, стройная, изящная, с гривой вьющихся темных волос, летящими бровями, сверкающими глазами над высокими скулами, – красота, которую не мог не заметить даже он с его слабым зрением, еще не созревшая окончательно и ни капли не похожая ни на Никласа, ни на Терезию Вигант. Он бы счел ее творением дьявола, созданным для того, чтобы сбивать мужчин с пути истинного, не знай он, что дьявол предпочитает иные методы работы. Юная дама в изумлении застыла в дверном проеме. Она двигалась с естественной грацией, наполнявшей каждую клеточку ее тела. Никлас Вигант прочистил нос. Он сидел спиной к двери. Отец Ксавье колебался лишь долю мгновения.

– И вот как случилось, что ваша дочь Агнесс на самом деле вовсе не ваша дочь, – громко заявил он.

– В прямом смысле не моя, однако…

– Поскольку вы забрали ее из сиротского приюта и привезли с собой сюда.

– Ну да, ну да.

Отец Ксавье свысока улыбнулся Никласу Виганту. Девушка замерла в проеме двери как вкопанная. Отец Ксавье почти физически ощущал исходящий от нее ужас.

– И вы никогда ей об этом не говорили?

– Нет! Я думал, что скажу ей об этом перед свадьбой. И несмотря на все сказанное сегодня Терезией, она тоже не открыла Агнесс правду о ее рождении. Я заставил жену пообещать, что она этого не сделает, и она сдержала свое слово.

– Вероятно, скорее из отвращения к ребенку и его происхождению, чем вследствие приличествующего женщине послушания.

Отец Ксавье увидел, как фигура в дверях вцепилась в косяк, чтобы не упасть.

– Не следует судить о Терезии, исходя из того, что она сегодня наговорила.

– А эти планы насчет свадьбы?

Отец Ксавье пожалел, что не может выйти из собственного тела и понаблюдать со стороны за тем, как он использует свое оружие – слова. Когда он по истечении некоторого времени анализировал проведенные беседы, то оценивал их с точки зрения фехтовальщика: защита – финт – выпад. Тактика боя отца Ксавье состояла из пары защитных приемов, за которыми шел целый ряд тщательно продуманных безжалостных выпадов, каждый из которых поражал жизненно важные органы.

– У меня есть один деловой партнер по имени Себастьян Вилфинг, – ответил Никлас Вигант. – Одновременно он и мой лучший друг. Его старшему сыну семнадцать лет; мы с Себастьяном решили, что объявим о помолвке наших детей сразу после окончания поста.

– О Господи, – произнесла фигура в дверях.

Никлас Вигант резко обернулся. Отец Ксавье сыграл безукоризненную пантомиму полнейшего изумления.

– Агнесс, – запинаясь, пробормотал Никлас.

– Боже мой, отец, – простонала Агнесс, – Боже мой, боже мой, боже мой!!!

Она резко развернулась и бросилась по коридору прочь. Никлас Вигант еле держался на ногах.

– Агнесс! – закричал он. Он кинулся вслед за девушкой. – Агнесс, дитя мое, подожди! И долго ты уже… и давно ты уже?… – В его голосе, доносившемся из узкого прохода, слышались истерические нотки.

Минуту отец Ксавье молча стоял в опустевшей комнате. «Вот так история, друг мой, – подумал он. – И я верю каждому твоему слову, начиная с ужасных описаний условий в сиротских приютах и заканчивая твоими многочисленными попытками набраться мужества, забрать из приюта ребенка и усыновить его. Ты солгал мне лишь в одном: этого ребенка ты нашел не в сиротском приюте в Вене. Не знаю, откуда именно ты его привез, и не знаю, почему ты солгал мне, но я возьму эту ложь на заметку».

Приняв решение, он тоже вышел из дома, чтобы догнать своего старинного партнера еще со времен Мадрида и помешать ему вовремя настичь свою приемную дочь и объясниться с ней, пока трещина между всеми обитателями дома Вигантов не превратилась в пропасть. Спускаясь по лестнице, отец Ксавье улыбался.