Книга Сэр Найджел онлайн - страница 8

Глава VIII
Соколиная охота короля на Круксберийских вересках

Король и его свита уже оставили позади толпу, что следовала за ними из Гилдфорда по пути паломников, а конные лучники прогнали самых настойчивых зевак, и вся кавалькада длинной блестящей лентой растянулась по темной вересковой равнине.

Сам король ехал впереди – при нем были его соколы, и он надеялся удачно поохотиться. В описываемое время Эдуард был в расцвете лет. Это был высокий, сильный человек, страстный любитель охоты, ревностный, храбрый и доблестный воин. К тому же он был человек образованный – говорил по-латыни, по-французски, немецки, испански и даже немного по-английски.

До поры до времени он спокойно взирал на мир, но в последние годы в его характере появилось нечто новое и устрашающее: ненасытное честолюбие, побудившее его захватить трон соседа, и мудрая прозорливость в ведении торговых дел, побудившая его выселить из Англии фламандских ткачей и отдать поля под то, что на долгие годы стало основным сырьем для английской промышленности* [имеется в виду разведение овец.]. Оба эти столь различные устремления отчетливо читались на его лице. Малиновая герцогская шапка прикрывала широкий высокий лоб. Большие карие глаза пылали отвагой. Подбородок был гладко выбрит, а коротко подстриженные темные усы не могли скрыть твердых, строгих очертаний рта, благородного и улыбчивого, который, однако, мог сжиматься жестко и безжалостно. Все время король проводил охотясь или воюя, от жизни на свежем воздухе с лица его не сходил медно-красный загар. Он ехал на великолепном вороном коне легко и свободно, как будто родился в седле. Сам он тоже был одет в черное – его подвижное, сильное тело было обтянуто черным бархатом, и только золотой пояс и кайма с золотыми цветами дрока нарушали мрачную черноту его одеяния.

Он был королем с головы до пят. Об этом говорили и его величественная осанка, и простая, но богатая одежда, и великолепный конь. Образ доблестного воина на могучем коне довершал благородный сокол с Гебридов, который кружил футах в двенадцати над его головой, ожидая, когда поднимут дичь. Второй такой же сокол сидел на запястье латной рукавицы главного сокольничего Рауля, ехавшего в хвосте кавалькады.

По правую руку от короля и чуть позади ехал юноша лет двадцати. Он был высок, тонок и темноволос, с благородным орлиным профилем и смелым, проницательным взглядом, который загорался живой радостью и любовью всякий раз, когда он отвечал королю. Его одежда была темно-малинового цвета с тканым золотым узором; изумительной красоты сбруя его белой кобылы не оставляла сомнений в высоком положении всадника. У него не было еще ни бороды, ни усов, но с лица не сходило выражение строгой важности – свидетельство того, что, хотя он и молод, но ведает серьезными делами и что его интересы и помыслы – это интересы и помыслы государственного человека и полководца. Это выражение запечатлелось у него на лице с того великого дня, когда он, еще совсем мальчик, повел за собой передовой отряд победоносной армии, которая сокрушила могущество Франции при Креси* [В 1346 году Эдуард III Английский разгромил при Креси французского короля Филиппа VI.]. Но в чертах его, хотя и суровых, еще не было той жесткости, из-за которой годы спустя, во время французских походов, имя Черного Принца стало символом ужаса и смерти. В тот весенний день, когда он весело и беззаботно скакал по вереску Круксберийской равнины, еще не видно было даже самых первых признаков страшной болезни, которая потом долго терзала и ожесточала его, прежде чем посягнула на его жизнь.

Слева от короля ехал человек примерно одних с ним лет, широколицый, с выступающей вперед челюстью и плоским носом, что часто бывает внешним проявлением воинственной натуры. Он скакал почти рядом с королем, а это говорило о большой его близости к монарху. У него было красное лицо и голубые глаза навыкате, – по виду он был здоровяк и холерик. Ростом он был невысок, но крепко сбит и, видимо, невероятно силен. В то же время, когда он говорил, голос у него звучал мягко и слегка шепеляво; в обращении он был ровен и учтив. В отличие от короля и принца на нем были легкие доспехи, сбоку висел меч, а на луке седла – булава: он был капитаном королевской стражи, и за ним, замыкая кавалькаду, следовала еще дюжина рыцарей в стальных доспехах. При всем желании Эдуард не мог бы на случай внезапной грозной опасности, столь частой в те времена беззакония, – иметь возле себя защитника более отважного и надежного, чем знаменитый рыцарь из Эно* [одна из провинций Фландрии (ныне Бельгия).], ныне английский подданный, известный под именем Уолтера Мэнни, который считался таким же дерзким и доблестным рыцарем, как сам Чандос.

За рыцарями, которым запрещалось разъезжаться по равнине – они должны были всегда находиться при короле, – следовал отряд легкой кавалерии, или конных стрелков, человек в двадцать-тридцать, и еще несколько невооруженных рыцарей. Они вели запасных лошадей, навьюченных наиболее тяжелыми предметами рыцарского снаряжения. В самом хвосте процессии, которая то поднималась по склонам пологих холмов, то спускалась в низины, растянувшись длинной многоцветной лентой, двигались сокольники, скороходы, пажи, слуги и доезжачие с гончими на сворах.

Тяжелые мысли одолевали короля Эдуарда. С Францией заключено перемирие, но обе стороны то и дело нарушают его мелкими стычками, набегами, засадами, внезапными налетами, и ясно, что скоро снова начнутся открытые военные действия. Нужны деньги, а достать их нелегко, особенно теперь, когда палата общин приняла закон о налоге на десятую овцу и десятый сноп. К тому же страну совсем разорила черная смерть, пахотные земли превращаются в пастбища для овец, земледельцы смеются над всеми указами и не желают работать за четыре пенса в день. Словом, страна разваливается, надвигается хаос. А тут еще шотландцы начали подавать голос с приграничных земель, без конца идут смуты в Ирландии, которую так и не удается окончательно покорить, а союзники во Фландрии и Брабанте требуют полной выплаты обещанных им субсидий. Всего этого было вполне достаточно, чтобы даже победоносный монарх вынужден был целиком погрузиться в заботы о злобе дня.

Однако сейчас Эдуард выбросил все это из головы и почувствовал себя беззаботным, как ребенок в праздник. Он больше не думал ни о докучных флорентийских банкирах, ни о стеснительных условиях, которые те навязали ему в Вестминстере. Он вырвался на волю, с ним его соколы, и теперь он будет думать только об одном. Слуги его раздвигали палками вереск и кустарники и громко кричали, когда им удавалось поднять птицу.

– Сорока, сорока! – закричал вдруг один из сокольников.

– Ну нет, она недостойна твоих когтей, мое кареглазое сокровище, – сказал король, взглянув верх на большого сокола, который, взмахивая крыльями, летал из стороны в сторону над его головой в ожидании сигнального свиста.

– Сокольники, челигов* [Название «сокол» в соколиной охоте в узком значении слова означало только самку большого сокола, самцы назывались «челигами соколиными» или просто челигами. Сокол, сидящий на руке короля и других важных персон, – всегда самка. В широком значении слова «сокол» – это любая ловчая птица.]! Напускайте челигов! Скорее, скорее! Ах, негодница, удирает в лес! Вот она уже и там! Отлично, храбрая странница. Поставила-таки на своем. Ну-ка выгони ее на своего товарища! Помогите ему! Загонщики, бейте по кустам! Вон она прорывается! Прорвалась! Ну что ж, летите обратно. Не видать вам больше дамы сороки.