Книга По ту сторону чуда онлайн - страница 5

Часть вторая:
Формирование развитие болезни

«Хаос внутри функциональных систем – вот что такое стресс».

П.К. Анохин

Терапия, основанная на эмпирических наблю­дениях за эффективностью тех или иных воздейст­вий, отчаянно грешит грубым ремесленничеством и вряд ли может быть перспективной. Чтобы добиться действительного эффекта, врач должен уметь не только распознавать патологию, но и видеть все па­тогенетические механизмы ее формирования и раз­вития. В случае соматоформной вегетативной дис­функции, которая проходит чаще всего под вывес­кой «вегетососудистой (нейроциркуляторной) дистонии», эта задача простой не кажется. Дело в том, что эта патология странным образом сочетает в себе патофизиологическую основу (теория стресса), пси­хогенное происхождение (теория невроза) и нейро­физиологический субстрат (теория условных рефлек­сов), который, впрочем, поддерживается, усилива­ется и модифицируется психогенией, только на сей раз связанной не с инициирующим психотравмирующим фактором, а с реакцией на сформировавший­ся в процессе развития болезни нейрофизиологиче­ский субстрат. Впрочем, когда нам открываются эти трудности, ни клиника, ни дифференциальная диа­гностика, ни способы лечения данных болезненных состояний уже не представляют серьезной пробле­мы. Поэтому именно с разрешения заявленных здесь вопросов и следует начать.

Стресс – это эмоция в действии

В научный обиход понятие стресса было офици­ально введено Г. Селье, который понимал под «стрес­сом» неспецифический ответ организма на воздей­ствие окружающей среды. Как известно, стресс, по Г. Селье, протекает в три фазы:

• реакция тревоги, во время которой сопротив­ление организма понижается («фаза шока»), а за­тем включаются защитные механизмы;

• стадия сопротивления (резистентности), ког­да напряжением функционирования систем до­стигается приспособление организма к новым ус­ловиям;

• стадия истощения, в которой выявляется несо­стоятельность защитных механизмов и нарастает на­рушение согласованности жизненных функций.

Впрочем, теория стресса Г. Селье сводит меха­низмы неспецифического приспособления к изме­нениям уровней адаптационных гормонов в крови, а ведущая роль центральной нервной системы в генезе стресса была этим автором откровенно проигно­рирована, что в каком-то смысле даже забавно – по крайней мере, с высоты нынешних знаний феноме­на стресса. Далее Г. Селье попытался поправиться, введя дополнительно к «стрессу» понятие «психоло­гического» или «эмоционального стресса», однако ничего, кроме очередных трудностей и парадоксов, это нововведение не дало. И до тех пор пока в нау­ке не была осознана основополагающая роль эмоции в развитии стресса, теория достаточно долго топта­лась на месте, накапливая и перекладывая с места на место эмпирический материал.

История «стресса»

Родоначальником теории стресса по праву считается Ганс Селье, опубликовавший 4 июля 1936 г. статью «Синдром, вызываемый различными повреждающими агентами» в анг­лийском журнале «Nature». В этой статье он впервые описал стандартные реакции организма на действие различных бо­лезнетворных агентов.

Однако первое употребление понятия стресса (в смы­сле «напряжение») появилось в литературе, правда в художественной, в 1303 г. Поэт Роберт Маннинг писал в своем стихотворении «Handlying Synne»: «И эта мука была манной небесной, которую Господь послал людям, пребы­вающим в пустыне сорок зим и находящимся в большом стрессе». Сам Г. Селье считал, что слово «стресс» восходит к старофранцузскому или средневековому английскому слову, произносимому как «дистресс» (Селье Г., 1982). Другие исследователи считают, что история этого понятия более давняя и произошло оно не от английского, а от латинского «81пп§еге», означавшего «затягивать».

Вместе с тем и сама теория стресса по сути своей не была оригинальной в изложении Г. Селье, поскольку еще в 1914 г. блистательный американский физиолог Уолтер Кеннон (быв­ший одним из основоположников учения о гомеостазе и о роли симпатоадреналовой системы в мобилизации функций организма, борющегося за существование) описал физиоло­гические аспекты стресса. Именно У. Кеннон определил роль адреналина в реакциях стресса, назвав его «гормоном напа­дения и бегства». На одном из своих докладов У. Кеннон сообщил, что благодаря мобилизационному эффекту, который оказывает адреналин в условиях сильных эмоций, в крови уве­личивается количество сахара, поступающего таким образом к мышцам. На следующий день после этого выступления У. Кеннона газеты пестрили заголовками: «Разгневанные мужчины становятся слаще!»

Интересно, что уже в 1916 г. между И.П. Павловым и У. Кенноном завязалась переписка, а потом и многолетняя дружба, которая, надо думать, оказала значительное влияние на дальнейшее развитие научных представлений обоих иссле­дователей (Ярошевский МП, 1996).

Вместе с тем неоспоримым является тот факт, что стресс всегда сопровождается эмоцией, а эмоции про­являются не только психологическими переживани­ями, но также вегетативными и соматическими (соб­ственно телесными) реакциями. Однако мы все-таки недостаточно правильно пониманием то, что скрыва­ется за словом «эмоция». Эмоция – это не столько переживание (к последнему без каких бы то ни было оговорок может быть отнесено «чувство», но не «эмо­ция»), сколько своего рода вектор, определяющий на­правление деятельности всего организма, вектор, воз­никающий на точке согласования условий внешней и внутренней среды, с одной стороны, и потребностей выживания этого организма – с другой.

Причем подобные рассуждения отнюдь не явля­ются голословными, поскольку местом нейрофизио­логической локализации эмоций является лимбическая система, которую, кстати говоря, иногда назы­вают «висцеральным мозгом». Лимбическая система выполняет наиважнейшую для выживания организма роль, так как именно она получает и обобщает всю информацию, поступающую как из внешней, так и из внутренней среды организма; именно она по ре­зультатам этого анализа запускает вегетативные, соматические и поведенческие реакции, обеспечива­ющие приспособление (адаптацию) организма к внешней среде и сохранение внутренней среды на оп­ределенном уровне (Аурия А.Р., 1973). По большому счету вся эта совокупная реакция, запускаемая лимбической системой, и является, в строгом употреб­лении этого слова, «эмоцией». Даже при самом серь­езном и вдумчивом исследовании мы не найдем в «эмоции» животного ничего, кроме вегетативных, со­матических и поведенческих реакций, призванных обеспечить сохранение его жизни.

Роль эмоции – это роль интегратора, именно она, базируясь на перекрестке путей (в лимбической си­стеме), заставляет и сам организм, и все уровни психической организации соединить свои усилия для решения основной задачи организма – задачи его выживания. Еще У. Кеннон рассматривал эмоцию не как факт сознания, а как акт поведения целост­ного организма по отношению к среде, направлен­ный на сохранение его жизни. Почти полвека спу­стя П.К. Анохин сформулирует теорию эмоций, где покажет, что эмоция – это не просто психологическое переживание, а целостный механизм реагирования, включающий в себя «психический», «вегетативный» и «соматический» компоненты (Анохин П.К., 1968). Действительно, просто переживать по поводу опас­ности – дело абсурдное и нелепое, эта опасность должна быть не просто оценена, но устранена – то ли путем бегства, то ли в борьбе. Именно с этой це­лью и нужна эмоция, которая, можно сказать, вклю­чает весь арсенал «средств спасения», начиная от напряжения мышц и заканчивая перераспределени­ем активности с парасимпатической на симпатическую системы с параллельной мобилизацией всех не­обходимых для этих целей гуморальных факторов.

Раздражение лимбических структур, особенно мин­далин, приводит к повышению или понижению частоты сердечных сокращений, усилению и угнетению мото­рики и секреции желудка и кишечника, изменению ха­рактера дыхания, секреции гормонов аденогипофизом и т. д. Гипоталамус, который считается, вообще гово­ря, «местом дислокации» эмоций, на самом деле обес­печивает лишь вегетативный ее компонент, а вовсе не совокупность психологических переживаний, ко­торые без этого вегетативного компонента откровенно мертвы. Если мы начнем раздражать миндалины мозга экспериментального животного, то оно предъявит нам целый спектр отрицательных эмоций – страх, гнев, ярость, каждая из которых реализуется или «борь­бой», или «бегством» от опасности. Если же мы уда­лим у животного миндалины мозга, то получим совер­шенно нежизнеспособное существо, которое будет выглядеть беспокойным и неуверенным в себе, по­скольку не сможет более адекватно оценивать посту­пающую из внешней среды информацию, а потому и эффективно защищать свою жизнь. Наконец, именно лимбическая система отвечает за перевод информа­ции, хранящейся в кратковременной памяти, – в память долговременную; вот почему мы запоминаем только те события, которые были для нас эмоциональ­но значимы, и совершенно не помним того, что не воз­будило в нас живого аффекта.

Таким образом, если и есть в организме некая спе­цифическая точка приложения стрессора, то это именно лимбическая система мозга, а если и есть какая-то специфическая реакция организма на стрессор – то это эмоция. Стресс (то есть ответ организма на стрес­сор), следовательно, это не что иное, как та самая эмоция, которую У. Кеннон назвал в свое время «emergency reaction», что дословно переводится как «крайняя реакция», а в русскоязычной литературе по­лучило название «реакции тревоги» или, что более правильно, – «реакции мобилизации». Действитель­но, организм, сталкиваясь с опасностью, должен мобилизироваться для целей спасения, и лучшего сред­ства, кроме как сделать это по вегетативным путям симпатического отдела, у него нет.

В результате мы получим целый комплекс биоло­гически значимых реакций:

• увеличение частоты и силы сердечных сокраще­ний, сужение кровеносных сосудов в органах брюш­ной полости, расширение периферических (в конеч­ностях) и коронарных сосудов, повышение кровяно­го давления;

• снижение тонуса мышц желудочно-кишечного тракта, прекращение деятельности пищеварительных желез, торможение процессов пищеварения и выде­ления;

• расширение зрачка, напряжение мышцы, обес­печивающей пиломоторную реакцию; усиление потоотделения;

• усиление секреторной функции мозгового веще­ства надпочечников, вследствие чего увеличивается содержание адреналина в крови, который в свою оче­редь оказывает соответствующее симпатической системе влияние на функции организма (усиление сердечной деятельности, торможение перистальтики, увеличение содержания сахара в крови, ускорение свертываемости крови).

В чем же биологический смысл этих реакций? Не­трудно заметить, что все они служат обеспечению процессов «борьбы» или «бегства»:

• усиленная работа сердца при соответствующей сосудистой реакции приводит к интенсивному кро­воснабжению рабочих органов – прежде всего ске­летной мускулатуры, в то время как органы, деятель­ность которых не может способствовать борьбе или бегству (например, желудок и кишечник), получают меньше крови, а их активность уменьшается или прекращается вовсе;

• для повышения способности организма к усилию изменяется и химический состав крови: сахар, выс­вобождаемый из печени, становится энергетическим материалом, необходимым для работающих мышц; активация противосвертывающей системы крови предохраняет организм от слишком большой кровопотери в случае ранения и т. д.

Природа все предусмотрела и все, кажется, уст­роила замечательно. Однако она создавала систе­му реагирования и поведения, адекватную биоло­гическому существованию живого существа, но не социальной жизни человека с ее порядками и рег­ламентацией. Кроме того, природа, видимо, никак не рассчитывала на возникшую только у человека способность к абстракции и обобщению, накопле­нию и передаче информации. Не знала она и о том, что опасность может таиться не только во внешней среде (как это происходит в случае любого друго­го животного), а и «внутри головы», где именно у человека и помещается львиная доля стрессоров. Та­ким образом, эта своеобразная «генетическая ошиб­ка» превратила этот блистательный, столь любовно и талантливо изготовленный природой механизм «за­щиты» и «выживания» животного в ахиллесову пяту человека.

Да, условия «социального общежития» челове­ка внесли существенную путаницу в эту отлажен­ную природой схему реагирования на стрессор. По­явление всех вышеперечисленных симптомов в тех случаях, когда опасность носит социальный харак­тер (когда, например, нас ожидает трудный экза­мен, выступление перед большой аудиторией, когда мы узнаем о своей болезни или о болезни своих близ­ких и т. п.), как правило, нельзя считать уместным. В таких ситуациях мы не нуждаемся в соматовегетативном обеспечении своих потуг к «борьбе» или «бегству», поскольку просто не воспользуемся эти­ми вариантами поведения в условиях подобных стрессов. Да и глупо было бы драться с экзамена­тором, убегать от врача, узнав о своей болезни и т. п. Вместе с тем организм, к сожалению, реаги­рует исправно: наше сердце колотится, руки дро­жат и потеют, аппетит никуда не годится, во рту су­хость, зато мочеиспускание работает, так некстати, исправно.

Да, как ни странно, страдает не только симпати­ческий отдел вегетативной нервной системы, но еще и парасимпатический. Усиление первого в ответ на стрессор может сопровождаться, как подавлением, так и активацией антагонистического ему парасим­патического отдела вегетативной нервной системы (могут возникнуть позывы на мочеиспускание, рас­стройства стула и т. п.). Следует добавить, что пос­ле прекращения действия возбуждающих факторов активность парасимпатической нервной системы, связанная с восстановительным процессом в резуль­тате своеобразной сверхкомпенсации, может приво­дить к перенапряжению последней. Например, хо­рошо известны экспериментально доказанные случаи вагусной остановки сердца во время выраженного стресса (Richter C.P., 1957), а также проявление выраженной общей слабости в ответ на сильный раз­дражитель и т. п.

Психогенная смерть

К.П. Richter в опытах на крысах проиллюстрировал феномен вагусной остановки сердца. Прирученные крысы, опущенные в специальный цилиндр с водой, из которого не­возможно было выбраться, оставались живыми около 60 ча­сов. Если же в этот цилиндр помещались дикие крысы, то дыхание их практически сразу резко замедлялось и через несколько минут сердце останавливалось в фазе диастолы. Однако если у диких крыс не возникало чувства безнадеж­ности, что обеспечивалось предварительными «трениров­ками», во время которых эти дикие крысы неоднократно по­мещались и изымались из цилиндра, то длительность вы­живания в этом цилиндре у прирученных и диких крыс оказывалась одинаковой (Richter C.P., 1957).

При этом нельзя не заметить, что человек – за счет своей мыслительной деятельности, нередко заводящей его в тупик, – способен испытывать чувство безвыходности посильнее упомянутых грызунов. Не случайно даже загадоч­ную «смерть Буду», наступающую у аборигена после того, как он узнает о насланном на него проклятии шамана или при нарушении им «смертельного табу», объясняют перенапряжением не симпатической, а парасимпатической системы, в результате которой наступает все та же вагусная остановка сердца (Райковский Я., 1979).