Книга Гуарани онлайн - страница 12

XIII. ОБЪЯСНЕНИЕ

Изабелл и Сесилия, болтая, возвращались с купанья; подходя к дому, они вспомнили про ягуара, и им стало страшно. Но страх этот рассеялся, как только они увидели улыбку на лице дона Антонио де Мариса: старый фидалго с восхищением смотрел на дочь.

Действительно, в эту минуту Сесилия была поразительно хороша.

Волосы ее еще не высохли; скатывавшиеся с них время от времени капельки воды стекали ей на грудь под рубашку; кожа ее была так свежа, как будто купалась она в молоке; щеки пылали, как розовые цветы кардо, которые распускаются с заходом солнца.

Девушки оживленно о чем-то говорили, но, едва только они приблизились к двери, Сесилия, шедшая чуть впереди, встала на цыпочки и, повернувшись к сестре, многозначительно на нее посмотрела и приложила палец к губам, призывая ее к молчанию.

– Знаешь, Сесилия, твоя мать очень недовольна Пери! – сказал дон Антонио, нежно обнимая дочь и целуя ее в лоб.

– А за что, отец? Он что-нибудь сделал?

– За одну из его выходок, о которой ты кое-что уже слышала.

– Сейчас я все тебе расскажу, – вмешалась дона Лауриана, беря дочь за руку.

И в самых мрачных красках и с поистине трагическим пафосом она изобразила опасность, которая, как ей казалось, нависла над их домом, и перечислила все беды, грозившие благополучию их семьи.

Она сказала, что, не случись чуда, не выйди служанка час тому назад на площадку и не заметь, как индеец вытворяет какие-то бесовские штуки с ягуаром, – он, разумеется, учил его, как проникнуть в дом, – сейчас никого уже не было бы в живых.

Сесилия побледнела, вспомнив, как беззаботно и весело она в это время шла по долине и потом купалась. Изабелл сохраняла спокойствие, но глаза ее блестели.

– Словом, – решительно заключила дона Лауриана, – и думать нечего, чтобы это чудовище оставалось у нас в доме.

– Что вы говорите, маменька? – испуганно вскрикнула Сесилия. – Неужели вы хотите прогнать его?

– Непременно! Людям этого племени, которые, вообще-то говоря, вовсе и не люди, положено жить в лесу.

– Но он нас так любит! Он так много для нас сделал, правда ведь, отец? – воскликнула девушка, оборачиваясь к фидалго.

Дон Антонио в ответ только улыбнулся, и при виде этой улыбки дочь его немного успокоилась.

– Вы его побраните, отец, я на него рассержусь, и увидите, он исправится и больше не сделает ничего худого.

– А разве мало того, что он натворил сегодня? – вмешалась Изабелл, обращаясь к Сесилии.

Дона Лауриана, которая хорошо понимала, что с приходом девушек шансы на победу уменьшились, почувствовала теперь, несмотря на всю ее неприязнь к Изабелл, что может найти в ней союзницу. И она заговорила с ней, что обычно случалось не чаще, чем раз в неделю:

– Подойди ко мне, девочка! Ты говоришь, он еще что-то натворил?

– Да, Сесилия чудом осталась жива.

– Да нет же, маменька, просто Изабелл испугалась, вот и все.

– Да, испугалась, потому что увидела…

– Расскажи мне все по порядку, а ты, Сесилия, помолчи.

Из уважения к матери девушка замолчала и не произнесла больше ни слова, а потом, улучив минуту, когда дона Лауриана отвернулась от нее, чтобы выслушать Изабелл, знаками стала просить сестру, чтобы та молчала.

Но Изабелл сделала вид, что ничего не видит, и продолжала:

– Сесилия купалась, а я сидела на берегу. Спустя некоторое время я увидела вдали Пери; он перепрыгивал с ветки на ветку. Вдруг он скрылся, и тут же стрела упала в двух шагах от Сесилии.

– Нет, вы слышите, сеньор Марис! – воскликнула дона Лауриана. – Вы слышите, что этот дьявол вытворяет!

– В ту же минуту, – продолжала Изабелл, – мы услыхали два выстрела из пистолета, которые напугали нас еще больше, потому что стреляли явно в нас.

– Господи боже мой! Это же просто чудовищно! Но кто мог дать этому олуху пистолеты?

– Я, маменька, – робко ответила Сесилия.

– Тебе больше пристало держать в руках четки. Счастье еще, что этими пистолетами… О, господи! Прости меня!

Хотя дон Антонио и стоял на некотором расстоянии от них, он явственно слышал слова Изабелл. Лицо его сразу помрачнело.

Он сделал едва заметный знак Сесилии и отошел с ней в сторону, как бы собираясь прогуляться по площадке.

– Все это было действительно так, как говорит Изабелл?

– Да, отец, но я уверена, что у Пери не было никакого дурного намерения.

– Как бы то ни было, – заметил фидалго, – это может повториться. К тому же твоя мать очень этим напугана. Пожалуй, и в самом деле лучше, если он оставит нас и уйдет.

– Это будет для него таким горем!

– И для меня, да и для тебя тоже; мы оба ему признательны. Но мы не забудем его заслуг. Я сумею отблагодарить его от нас обоих; предоставь это мне.

– Хорошо, отец, – воскликнула девушка, глядя на него полными восторга глазами. – Вы знаете, что такое благородные чувства.

– Как и ты, милая Сесилия! – отвечал фидалго, нежно гладя ее по голове.

– Ведь это вы научили меня всему хорошему; во мне бьется ваше сердце.

Дон Антонио обнял дочь.

– Ах, у меня есть к вам просьба!

– Говори. Ты давно уже меня ни о чем не просила, я даже начал огорчаться.

– Прикажите сделать чучело из этого зверя. Хорошо?

– Раз ты этого хочешь…

– На память о Пери.

– И для тебя и для меня лучшая память о нем – ты сама. Если бы не он, разве бы я мог сейчас тебя обнимать?

– Только я подумаю, что он уйдет от нас, мне плакать хочется.

– Не удивительно, дитя мое, слезы – это бальзам, который господь дал женщине, ибо она слаба; мужчине в нем отказано, ибо мужчина силен.

Фидалго оставил дочь и подошел к двери, около которой в это время стояли его жена, Изабелл и Айрес Гомес.

– Что же вы решили, сеньор Антонио? – спросила его жена.

– Я решил исполнить ваше желание. Так и вам будет спокойнее, и мне легче. Сегодня или завтра Пери покинет этот дом. Но пока он здесь, я не хочу, – сказал он, слегка подчеркнув слово «я», – чтобы он услыхал от вас хоть одно грубое слово. Пери уходит из этого дома, потому что я его об этом прошу, а не потому, что кто-то другой его выгоняет. Вы меня поняли?

Дона Лауриана, почувствовав, сколько энергии и решимости было в интонации, с которой фидалго произнес эти самые обычные слова, кивнула головой.

– Я беру на себя поговорить с Пери! Передайте ему, Адрес Гомес, чтобы он зашел ко мне.

Эскудейро поклонился. Фидалго, который собрался было уже уходить, вдруг вернулся.

– Ах да, совсем забыл. Велите сделать чучело из этого великолепного зверя, я хочу, чтобы у нас осталась память о Пери. Пусть это чучело поставят у меня в кабинете.

Дона Лауриана содрогнулась от отвращения, но постаралась скрыть свое чувство.

– И к тому же жена моя привыкнет к виду этого зверя и не будет так бояться ягуаров.

Дон Антонио удалился.

Теперь его супруга могла привести в порядок волосы и заняться праздничной прической: она одержала большую победу.

Пери в конце концов будет изгнан из этого дома, где – она была в этом убеждена – ему вовсе не следовало и появляться.

Сесилия между тем после разговора с отцом направилась в сад. Тут она столкнулась с Алваро. Задумчивый и озабоченный, он расхаживал взад и вперед.

– Дона Сесилия! – воскликнул молодой человек.

– Оставьте меня, сеньор Алваро, – ответила Сесилия, даже не остановившись.

– Чем же я вас обидел, что вы так со мной суровы?

– Простите меня, мне тяжко. Вы ничем меня не обидели.

– Я совершил проступок…

– Проступок? – удивленно спросила девушка.

– Да, – ответил кавальейро, опуская глаза.

– О каком проступке вы говорите, сеньор Алваро?

– Я ослушался вас.

– О, это непростительно! – сказала девушка, слегка улыбнувшись.

– Не смейтесь надо мной, дона Сесилия! Если бы вы только знали, как меня это мучит! Я тысячу раз уже раскаивался в том, что совершил, и все-таки чувствую, что способен повторить то же самое.

– Сеньор Алваро, вы совсем забыли, что я не знаю, о чем идет речь. Какое непослушание?

– Помните, вы вчера велели мне приберечь одну вещь, которую…

– Да! – оборвала его девушка, покраснев. – Вещь, которая…

– Которая принадлежит вам и которую, вопреки вашей воле, я вам вернул.

– Как так вернули? Ничего не понимаю.

– О, простите меня! Я поступил дерзко! Но…

– Но я просто ничего не могу понять! – воскликнула девушка, начиная терять терпение.

Алваро превозмог наконец свою робость и в нескольких словах рассказал о том, что он сделал прошлой ночью.

Сесилия слегка нахмурилась.

– Сеньор Алваро, – сказала она с упреком, – вы поступили дурно, очень дурно. Пусть, по крайней мере, никто об этом не знает.

– Клянусь честью!

– Этого мало. Вы должны взять обратно то, что вы туда положили. Я не стану открывать окна, пока там будет лежать вещь, принять которую я могла бы только от отца и к которой я даже не вправе прикоснуться.

– Сеньора! – пробормотал удрученный молодой человек, побледнев.

Сесилия подняла глаза. Она увидела на лице Алваро столько горя и отчаяния, что сердце ее смягчилось.

– Не корите меня тем, что произошло, – сказала она кротко, – во всем виноваты вы сами.

– Я знаю и ни на что не жалуюсь.

– Поймите, не могу я принять этого подарка. Потому-то я и просила вас сохранить его на память.

– О! Теперь я буду его хранить: он поможет мне искупить мою вину и всегда будет напоминать о ней.

– Это будет печальное воспоминание.

– А могут ли у меня быть радостные?

– Кто знает! – сказала Сесилия, вынимая из своих белокурых волос цветок жасмина. – Надежда так окрыляет!

Отвернувшись, чтобы Алваро не заметил, как она покраснела, Сесилия увидела Изабелл, которая пожирала их обоих горящими глазами. От неожиданности она вскрикнула и убежала в сад. Алваро поймал на лету жасмин, выпавший из ее рук, и поцеловал его, – он был уверен, что в эту минуту его никто не видит. Когда взгляд его упал на Изабелл, он так смутился, что уронил цветок, сам того не заметив.

Изабелл подняла жасмин и, протягивая его Алваро, сказала с какой-то особенной интонацией:

– Вам возвращается еще и это!

Алваро побледнел.

Дрожа от волнения, Изабелл прошла мимо и направилась в комнату сестры. Не успела она открыть дверь, как лицо Сесилии залилось краской. Она не решалась взглянуть на сестру, смущенная тем, что та слышала весь ее разговор с Алваро. В первый раз в жизни девушка почувствовала, что ее чистой любви хочется спрятаться от посторонних глаз.

Изабелл, которую какое-то непреодолимое чувство влекло в комнату Сесилии, войдя туда, сразу же пожалела об этом. Волнение ее было так велико, что она боялась себя выдать. Прислонившись к кровати, она стояла напротив сестры, опустив глаза, и молчала.

Так прошло несколько минут. Потом девушки почти в одно и то же время подняли голову и взглянули на окно; взгляды их встретились, и обе еще больше покраснели.

В Сесилии заговорила гордость. У этой веселой шалуньи где-то в глубине сердца таилась унаследованная от отца сила характера. И она почувствовала себя оскорбленной тем, что ей приходится перед кем-то краснеть, как будто она совершила недостойный поступок.

Собравшись с силами, она приняла вдруг решение, твердость которого можно было угадать по тому, как сдвинулись ее брови.

– Изабелл, открой окно.

Девушка вздрогнула, как будто по телу ее пробежал электрический ток; сначала она заколебалась, но потом все же пошла.

Две пары нетерпеливых, горящих глаз устремились к окну. Изабелл распахнула его. На карнизе ничего не было.

Обернувшись к сестре, Изабелл даже вскрикнула от радости. Лицо ее озарилось одним из тех божественных отблесков, которые словно нисходят с небес на женщину, которая любит.

Сесилия смотрела на нее, недоумевая. Но вот на ее лице изобразились удивление и страх.

– Изабелл!

Изабелл упала на колени к ногам сестры.

Она себя выдала.