Рецензия на книгу Чума от deigrantz

Монументальность данного произведения ощущается только после прочтения, а то и вообще через некоторое время, когда в голове укладываются на нужные полки все мысли, преподнесенные автором, все его аллюзии принимают истинную форму и складываются вместе подобно паззлу все разрозненные кусочки описанных событий и судеб, а не во время чтения, как обычно бывает с неустаревающей классикой.
Уж не знаю, что именно сподвигло меня к прочтению, какой-то внутренний необоснованный интерес, но я довольна собой, что осилила, многие мысли в силу возраста еще не находили отклик в моем подсознании, но в целом можно сказать, что я прониклась и хоть немного, но поняла общую задумку автора, сроднилась с ней.

В плане сюжета и действий повествование толком не цепляет, выделяются как таковые лишь 3 глобальных поворота сюжета – это начало эпидемии, ее тревожные предзнаменования в виде исчезновения и смертей животных, ее середина – буйство, испытания не только для зараженных, но и для всех остальных жителей закрытого города, и наконец-таки спад эпидемии, уменьшение жертв, возвращение животных и возвращение населения к прежнему образу жизни, что очень напоминает послевоенную реабилитацию.
Поэтому на первый план вырываются образы персонажей, очень целостные, яркие и насыщенные, и их мысли, чувства, эмоции, их философия, если так можно выразиться. Почему-то приходит сравнение с русской литературой, где практически каждое произведение насыщено вот такими колоритными персонажами, что обращают на себя все внимание читателя. Причем среди них только 2-3 «классических» героя (Риэ и Тарру наиболее западаются в душу), остальным же добавлена некая чудинка, что добавляет в такое серьезное и мрачноватое произведение немного юмора. И вот как раз первая аллюзия с суровой правдой жизни, где всегда есть место иронии и слабинке даже в самых жестких ситуациях.
Это Гран, с его «фразой»-амазонкой, что скачет по аллеям Булонского леса, и никак не может «доскакать», ибо окончательную версию этой фразы миру наверно так и не суждено увидеть из-за щепетильности и неумения персонажа «подыскивать нужные слова». Его же трепет перед Рождественскими витринами магазинов, что соотнесен с прошлой драмой его жизни, связанной с любимой женщиной по имени Жанна, их судьба хоть и весьма обычная, но в контексте почему-то очень теплая и трогательная. «Такая же как у всех: женятся, еще любят немножко друг друга, работают. Работают столько, что забывают о любви. […] Муж, поглощенный работой, бедность, медленно закрывавшиеся пути в будущее, тяжелое молчание, нависавшее вечерами над обеденным столом, – нет в таком мире места для страсти. Очевидно, Жанна страдала. Однако она не уходила. Так бывает нередко – человек мучается, мучается и сам того не знает. Шли годы. Потом она уехала. Не одна, разумеется. «Я очень тебя любила, но я слишком устала… Я не так уж счастлива, что уезжаю, но ведь для того, чтобы заново начать жизнь, не обязательно быть счастливой». […] Просто-напросто он все время думает о ней. Больше всего ему хотелось бы написать Жанне письмо, чтобы как-то оправдать себя в ее глазах. «Только трудно очень, – добавил он. – Я уже давным-давно об этом думаю. Пока мы друг друга любили, мы обходились без слов и так все понимали. Но ведь любовь проходит. Мне следовало бы тогда найти нужные слова, чтобы ее удержать, а я не нашел»…
Это старичок-кошкоплюй, что страдал после естественного дезертирства животных во время бушевавшей эпидемии. «Запрещается во время чумы плевать на котов» - афоризм из дневника Тарру. Это старичок-астматик, что всю жизнь жил затворником в своем городе, считал, «что Бога не существует, будь Бог, к чему бы тогда нужны попы», что «первая половина жизни человека – это подъем, а вторая – спуск, и, когда начинается этот самый спуск, дни человека принадлежат уже не ему, они могут быть отняты в любую минуту, с этим ничего поделать нельзя, поэтому лучше вообще ничего не делать», поэтому-то он и не вставал с постели, не переносил даже вида часов («Часы, – говаривал он, – и дорого, да и глупость ужасная»), а узнавал время приема пищи, «единственно для него важное», с помощью 2 кастрюль и гороха. «Вот переложу пятнадцать кастрюль, – говорил он, – и закусить пора будет. Чего же проще». Это отец Тарру, прокурор, настольная книга которого – железнодорожный справочник, и даже не будучи путешественником, расписание всевозможных поездов он безукоризненно знал наизусть. Это Коттар, единственный житель города, чья жизнь по-настоящему расцвела красками лишь во время чумы, которой он реально упивался и страдал, когда она пошла на убыль! «Вовсе он чумы не хотел, она сама пришла, и не его вина, если чума его устраивает». Это отец-проповедник Панлю, «который верит, что верит в Бога», пишущий трактат на тему: имеет ли право церковнослужитель, да и вообще любой христианин, обращаться за помощью к докторам или же он должен всегда полагаться только на волю Господа. Это приезжий журналист Рамбер, больше всего страдавший из-за карантинного городского заточения по далекой любимой, бесконечно долго искавший пути избавления от несправедливого заключения, но в самый последний момент резко отказавшийся от вожделенной свободы во благо чужого города и чужих людей (но это очень героическая и самоотверженная странность).

Помимо персонажей, очень сильно и эмоционально выделяются некоторые сцены – наводящие жуть предсмертные агонии ребенка и одного из главных героев, и описание похорон, что со временем все упрощались и упрощались. Сначала они поражали своей быстротой и «техничностью», затем отсутствием сперва личностной, а вскоре и половой принадлежности в братских могилах, и в конце похоронная церемония стала похожа на избавление от опасных биологических «радиоактивных» отходов – закапывание в яме с известью, а после крайней нехватки земель – сжигание. «Так что дело было поставлено образцово, и префект неоднократно выказывал свое удовлетворение. Он даже сказал Риэ, что видел в старинных летописях, посвященных чуме, рисунки, изображающие негров, которые отвозят на погост груды трупов в простых тележках, и что наша организация похорон куда совершеннее.
– Верно, – согласился Риэ, – похороны такие же, только нам-то еще приходится заполнять карточки. Так что прогресс налицо».

Хорошо, что сразу доподлинно известно об аллюзии чумы с фашизмом, не будь этой оговорки в аннотации, я бы и подумать не могла насколько глубоко это произведение. В тексте то и дело сравниваешь особенности и последствия чумы с данной идеологией и войной в целом. А заключительная фраза: «И в самом деле, вслушиваясь в радостные клики, идущие из центра города, Риэ вспомнил, что любая радость находится под угрозой. Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках, – что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города», наводит на мысль, что подобно микробу чумы не умирает ни одна идея, родившаяся хоть раз в человеческом уме и угасшая по стечению обстоятельств… Она лишь спит и ждет своего часа…