Книга Ротшильды. История династии могущественных финансистов онлайн - страница 3

Глава 2
ЕВРЕЙСКАЯ УЛИЦА

Сиротка Майер

Было бы непростительным упущением начать рассказ о ныне живущих Ротшильдах, не рассказав сначала об их предках. В холлах их особняков и офисов вы непременно увидите множество живописных работ, бюстов, барельефов и маленьких памятников, изображающих предков. Во всех этих пантеонах всегда чего-то недоставало. Например, портрет основателя династии отличался скромностью и отсутствием какого-либо сходства с оригиналом, хотя Майер Ротшильд мог себе позволить к концу жизни заказать свое изображение у любого, самого дорогого художника.

Тем не менее, мы не найдем парадного прижизненного портрета родоначальника семейства. Портрет Майера Ротшильда резко отличается от бесконечной череды традиционных портретов его потомков, чью практичность и бьющую через край энергию прекрасно передали художники. С портрета на нас смотрит высокий невозмутимый человек с характерной осанкой ученого, слегка втянувшего голову в плечи. Его мечтательная улыбка совсем не напоминает сухую ухмылку делового человека. Какая-то возвышенная идея увлекла этого человека и побудила его предпринять совершенно необычайные действия. И самым странным его поступком было, возможно, то, что однажды, весенним днем 1764 года, он вернулся в свой родной Франкфурт-на-Майне.

Предки Майера были из разряда мелких коммерсантов, живших в городском гетто, но его собственные планы выходили далеко за пределы этой черты. По своим способностям он резко выделялся среди сверстников, и родители отправили его учиться в иешиву (иудейская духовная школа. – Пер.) в Нюрнберг в надежде, что он станет раввином – и прославит семью. Он учился хорошо, но без большого усердия. И когда его родители скончались, платить за обучение стало некому. К счастью, родня помогла юному Майеру устроиться учеником в еврейский торговый дом Оппенгеймера в Ганновере. Другой молодой человек на его месте предпочел бы остаться в городе. Германия в то время представляла собой лоскутное одеяло, состоящее из разных земель с совершенно разными законами. Ганновер отличался терпимостью к евреям, дела у Майера шли совсем неплохо, и в будущем все могло бы устроиться, надо было только остаться работать у Оппенгеймера. Тогда он мог бы дослужиться до места старшего клерка, а то и, с божьей помощью, закончить жизнь партнером хозяина. Вместо этого Майер вернулся домой. Он сделал наихудший выбор из всех возможных и… обеспечил себе бессмертие.

Тем не менее, вернувшись во Франкфурт тем самым знаменательным весенним днем, он не испытал радости возвращения, город, очевидно, не был рад ему и встретил его чередой унижений. Пересекая реку Майн, он должен был заплатить специальную пошлину для евреев. Первое, что он увидел, – это квартал, где ему случилось появиться на свет двадцать лет тому назад. Гетто располагалось за рекой, как позже засвидетельствовал Гете, «между городской стеной и рвом». По дороге домой Майер не смог избежать столкновения с группой подростков, чье любимое развлечение состояло в том, чтобы прокричать «Еврей, знай свое место» – после чего означенный «еврей» должен был сделать шаг в сторону, снять шляпу и поклониться. Так, развлекая местных мальчишек, Майер дошел до оцепления, которое солдаты каждый вечер устраивали вокруг Юденштрассе^[1].

Внутри гетто также не производило вдохновляющего впечатления. Лавки были забиты старой, ношеной одеждой и всевозможной старой хозяйственной утварью. Такая удручающая картина была результатом запрета, наложенного на евреев и отказывавшего им в праве заниматься сельским хозяйством, ремеслами, даже продажей таких товаров, как шелк, оружие или свежие фрукты.

Еврейские девушки подвергались таким же суровым притеснениям со стороны неевреев. Один из указов городских властей ограничивал право евреев на создание семьи – не более пятисот семей должно было жить в гетто, и не более двенадцати браков можно было заключать каждый год.

Когда Майер добрался до своего «квартала» и его старый приятель крикнул ему «Привет, Ротшильд», он не испытал облегчения, наоборот, это лишь напомнило ему о том, что у него нет даже собственной фамилии. В этой привилегии его «племени» также было отказано. Чтобы как-то обозначать друг друга, евреи использовали характерные особенности домов, в которых жили их предки. Так, в случае с Майером его родственники жили в доме с красной крышей («рот» – по-немецки «красный»), в более благополучном районе еврейского квартала. Имя так и закрепилось, хотя семья обеднела и перебралась в неблагополучное место в другой части квартала, на Посудную улицу.

Сюда и свернул Майер в конце своего нехитрого путешествия. Он миновал унылые и грязные дворы и вышел к лавке, где его братья Моше и Кальман торговали старой одеждой. Здесь заканчивается предыстория юного Ротшильда и начинается его восхождение к новым высотам.

Мечтатель из гетто

На Посудной улице, среди домов, в которые, кажется, никогда не заглядывало солнце, Майер Амшель приступил к трудам, которые растянулись на годы. Напрашивается вопрос: отдавал ли он себе отчет, что жертвует сравнительно благополучным существованием в ганноверской меняльной конторе ради этой грязной дыры во франкфуртском гетто? Предчувствовал ли он, что за открытия ожидают его в родном, вечно полусонном городе? Знал ли он, что местный властитель, молодой принц Уильям Гессенский, был богатейшим из принцев, что финансовая империя, которую строил юный властитель, нуждалась в собственных вице-королях? Какие сны посещали юного Майера, когда он засыпал под убогой крышей своего дома?

Но при свете дня страшно было подумать о том, какая дистанция разделяла их, Майера и молодого принца! Он был всего лишь одним из трех братьев, перебиравших хлам в старых сундуках в поисках жемчужины или какой-нибудь дешевой старинной монеты. Он не мог обзавестись лошадью и ходил по городу пешком.

Между тем время шло, и Майер понял, что если дела и дальше так пойдут, то он не сможет купить себе даже седло. И тогда, движимый скорее неопределенным предчувствием, чем надеждой на заработок, он занялся поиском старых монет. Годы, проведенные в иешиве, не прошли даром. Будучи в глубине души раввином, он нес на своих сутулых плечах исконную тоску своего племени по поэзии и знаниям. Динары и талеры, которые он скупал, потускневшие от времени русские, баварские, римские монеты – он рассматривал их, исследовал, писал к ним аннотации, – но до продажи дело не доходило. Поначалу это занятие казалось совершенно бесперспективным.

Люди нуждались в настоящих деньгах, а не вышедших из употребления стершихся монетах. Местные бюргеры-немцы были безразличны к безделушкам такого рода. Чтобы реализовать старинные монеты, нужно было отправиться в особняки и замки Франкфурта. И Майер еще раз пошел на риск. На него снизошло некое озарение. Он решил вернуться в Ганновер, к своему бывшему «работодателю» генералу фон Эшторфу, который был вхож в покои принца Уильяма в Ханау. И генерал соблаговолил вспомнить Ротшильда, а придворные друзья генерала, как ни странно, проявили интерес к старинным монетам и редким вещицам. Они с интересом выслушивали бесконечные рассказы Майера о его нумизматических изысканиях. Им понравились не только его лекции, но даже мелодии гетто, которые воспроизводил Майер, сопровождая таким образом свои показы. Они листали каталоги, изобиловавшие литературными и каллиграфическими изысками автора, а затем стали покупать эту «рухлядь».

Вдохновленный Майер начал рассылать свои причудливо разрисованные каталоги всем царствующим особам прилегающих земель. Однажды он удостоился аудиенции самого принца Уильяма. Его высочество только что успешно завершил шахматную партию и находился в приподнятом расположении духа… Он купил у Майера целую пригоршню редких монет и медалей. Это была первая сделка, заключенная Ротшильдом с главой государства.

Он вернулся на Еврейскую улицу с ощущением триумфа, но он был по-прежнему беден. Майер подумывал о женитьбе, однако содержать семью на деньги, вырученные от редких и случайных сделок с сильными мира сего было практически невозможно. Поэтому он учредил в одном из домов на Посудной улице, так сказать, пункт обмена валюты, а по сути – банк, где обменивались разнообразные денежные знаки, имевшие хождение в различных немецких землях. Ярмарки, проходившие во Франкфурте, привлекали в город дукаты, флорины и прочую валюту из самых различных городов. И на разнице в их рыночной стоимости Майеру удавалось получать более или менее стабильный доход.

Он становился завидным женихом, и теперь его можно было часто увидеть в доме Гутеле Шнаппер, миниатюрной, обаятельной семнадцатилетней девушки, отец которой владел магазинчиком в более или менее привлекательной части Еврейской улицы. Приданое могло оказаться весьма приличным. Гутеле была нежной и приветливой девушкой и готовила отличные бифштексы. Чего еще мог желать молодой симпатичный еврейский юноша?

Однако Майер желал большего. Старые монеты и знатный джентльмен, который соблаговолил купить их… Эта мысль тревожила его, звучала в нем, вполголоса, но не смолкая напоминала о себе. И снова он отказался от проторенного пути. Доходы от меняльной конторы Майер инвестировал отнюдь не в расширение этого бизнеса, хотя он был основным источником его доходов. Вопреки логике Ротшильд продолжал вкладывать деньги в «нумизматический» бизнес.

Майер скупил несколько коллекций по бросовым ценам. Ему удалось завязать знакомство с герцогом Карлом-Августом Веймарским, покровителем Гете, а также найти других влиятельных «клиентов», покупавших его раритеты по невысоким ценам. Он продолжал свое дело, периодически возвращаясь к своему первому покупателю, принцу Уильяму, – и был доволен собой.

Его братья, упорно продолжавшие свой не слишком доходный, но достаточно стабильный бизнес – торговлю одеждой секонд-хенд, как называют ее теперь, – с недоумением наблюдали за улыбкой, которая скрывалась в густой бороде Майера. Они были озадачены. Как он заботился о своих каталогах! С какой тщательностью он печатал их, используя изощренный готический шрифт. Как он проверял и перепроверял заголовки на титульных листах, как внимательно работал над каждой фразой, стиль которых даже в те времена выглядел причудливым и архаичным. Он был похож на талмудиста, который пишет книгу своей жизни.

И Майер действительно начал писать. Он писал письма с предложениями о поставке своего «товара», обращаясь к правителям окрестных княжеств. Причудливый стиль и скрупулезное следование формальностям, пожалуй, можно было назвать специфическим языком гетто, но в этих письмах, безусловно, просвечивала индивидуальность их автора.

«Мне выпала чрезвычайная удача и достался благородный жребий, – так начал он свое послание, – служить Вашей светлости и способствовать в меру моих скромных сил Вашему благополучию. Я готов приложить все мои силы и использовать все доступные мне средства, чтобы достойно служить Вашей светлости и в будущем, когда Вы сочтете возможным оказать мне известную поддержку и предоставите право действовать с одобрения Вашей светлости и действовать в качестве доверенного лица. Я решаюсь просить Вас об этом в надежде, что не доставлю Вам чрезмерных хлопот, в то же время это поможет мне развить мое коммерческое начинание в самых разнообразных направлениях. Таким образом, мне удастся проложить свой путь и приумножить свое состояние здесь, во Франкфурте».

И как это ни удивительно, наступил день – это было 21 сентября 1769 года, – когда взорам жителей одного из бедных кварталов Еврейской улицы предстало нечто весьма любопытное. Некий сутулый молодой человек с черной бородой прибивал вывеску на одном из домов Посудной улицы. На вывеске был изображен герб земли Гессен-Ханау, а ниже шел текст следующего содержания: «М.А. Ротшильд, официальный придворный торговый агент Его Высочества принца Уильяма Гессенского».

В то время такое звание было почетным, но не исключительным. Оно только подтверждало публично, что его владелец имел разрешение двора заниматься той или иной деятельностью, и не накладывало никаких обязательств на принца и не давало никаких особенных преимуществ Майеру.

Тем не менее, это событие вызвало определенное волнение среди соседей. Новоиспеченный «лендлорд» с Посудной улицы сделал то, что давно собирался сделать, – он продал свою четверть дома братьям. И если до сих пор отец Гутеле весьма неблагожелательно относился к браку своей дочери с Майером, то теперь он сдался и позволил ей выйти за него замуж. Новый титул также избавлял Майера от некоторых неудобств, от которых обычно страдали евреи. Это был своего рода пропуск, который позволял относительно свободно передвигаться из одного герцогства в другое.

Теперь, когда Майер шел по Посудной улице, он останавливался на мгновение перед своей вывеской, и по его лицу пробегала загадочная улыбка. Гутеле начала рожать ему детей, и Майер носил своих малышей на улицу, показывал вывеску и объяснял значение каждого слова. Младенцы смотрели на вывеску с чрезвычайной серьезностью. Они, казалось, предчувствовали, как будут развиваться события. Жена занималась стряпней и стиркой.

Братья Майера только скептически посмеивались.