Книга Февральская революция онлайн - страница 20

7. Кескюла

Между тем немцы никогда не помышляли полагаться во всем только на Гельфанда. Они использовали ряд других агентов, связанных с ним. Деятельность этих агентов контролировали офицеры связи политуправления Генштаба, такие как Штейнвахс. Некоторые из них, видимо, были обычными мошенниками. Другие, такие как Цивин (конспиративная кличка Вайс) и его помощник Левинштейн (также известный как Блау), работали малоэффективно.

Единственный человек, который ни в чем не уступал Гельфанду, был Александр Кескюла. О нем уже шла речь выше. Заинтересовав немцев Лениным, Кескюла в конце 1915 года поехал в Стокгольм, чтобы связаться с русскими революционерами. В отличие от Гельфанда, Кескюла не располагал материальной независимостью, и его отношение к русской революции было совершенно другим. Больше всего его интересовала будущая независимость Эстонии. Кескюла равным образом выступал против русского или немецкого господства. Он придерживался низкого мнения об организационных способностях русских революционеров, за исключением Ленина, но полагал, что ими мог управлять «мелкий организатор». Так Кескюла оценивал свою роль. По прибытии в Стокгольм Кескюла приобрел влияние на местный большевистский комитет через секретаря комитета Богровского. Он субсидировал деятельность комитета по печатанию листовок и памфлетов для их подпольной пересылки в Россию. Он также поспособствовал некоему Альфреду Крузе, датскому социал-демократу, в создании под прикрытием журналистской деятельности различных комиссий в России, отвечающих интересам Кескюлы и Гельфанда. Крузе дважды ездил в Россию с письмами Бухарина к жене и другими поручениями от большевистского бюро в Стокгольме для большевистских организаций в Москве и Петрограде. Он должным образом связался с большевистскими организациями Петрограда, а его визит отражен в воспоминаниях рабочего Кондратьева, опубликованных в «Красной летописи»^[128]. Крузе привез важные материалы Петроградского комитета, некоторые из которых были использованы в ленинской газете «Социал-демократ»^[129]. Всю весну и лето 1916 года петроградские большевики снабжались из-за рубежа через организацию Кескюлы революционной литературой. Копии памфлетов, таких как «Высокая стоимость жизни и война», «Кто нуждается в войне?» и бухаринского «Война и рабочий класс», передавались германскому МИДу^[130].

8. Германская политика после февраля 1917 года

Разочарование немцев в связи с провалом попыток вызвать революцию в России в начале 1916 года имело своим следствием временное возрождение в правящих сферах Германии идеи сепаратного мира. Во вторую половину 1916 года ход военных действий не удовлетворял германских дипломатов. Документы МИДа свидетельствуют о постоянной тревоге по поводу поражений союзников Германии и отчаянных попытках улучшить стратегическое положение посредством заключения сепаратного мира с любой страной, входящей в Антанту. Летом 1916 года предпринималась новая попытка предложить мир Николаю II через датский королевский двор, однако она провалилась (как указывалось выше), когда царь Николай сообщил королю Христиану, что подлежит обсуждению лишь всеобщий мир. Немцы возлагали большие надежды на встречу Фрица Варбурга с членами российской парламентской делегации к союзникам, графом Олсуфьевым и А.Д. Протопоповым. Дальнейшие попытки вовлечь правительство России в переговоры предпринимались через посредничество шведов (миссия Валленберга) и болгар (миссия Ризова)^[131]. О том, насколько сильно было стремление к сепаратному миру в определенных кругах Германии, можно судить по невероятному плану, переданному промышленником Фрицем Тиссеном в МИД через депутата рейхстага Эрцбергера. Тиссен предложил купить добрую волю России за счет Норвегии, пообещав ей Нарвик и районы залежей железной руды в Северной Скандинавии. Тиссен отмечал, что это будет означать для Германии немалую жертву (!), но может быть компенсировано аннексией французских месторождений железной руды в Брие^[132]. Между тем немцы подталкивали Колышко и его друзей к покупке русской газеты для агитации за сепаратный мир. Германский МИД внимательно следил за проникновением в Россию пораженческих идей под видом пропаганды материалов конференции в Циммервальде. Особый интерес вызвали статьи Суханова (Гиммера) в «Летописи», издававшейся в Петрограде при содействии Горького. В этих статьях Суханов пропагандировал пораженчество эзоповым языком.

В середине декабря 1916 года державы Центрального договора выступили с открытыми мирными предложениями к Антанте, мотивы которых оживленно обсуждались. Перспектив принятия союзниками таких предложений, сформулированных высокомерным тоном, не было, но весьма возможно, что предложения имели целью спровоцировать раскол Антанты, особенно между Россией и ее союзниками. Когда эта инициатива полностью провалилась, а Дума заняла подчеркнуто патриотическую позицию, немцы, видимо, оставили всякие надежды на сепаратный мир, решив окончательно сделать ставку на «политику революционизирования» России и беспощадную подводную войну против Запада.

Без сомнения, немцы полагали, что следует пройти длинный путь, прежде чем их всевозможные интриги и пропагандистские усилия, направленные против России, дадут политический эффект. Падение царского режима стало, следовательно, такой же неожиданностью для германских властей, как и для любого другого (включая руководителей большевистской партии), несмотря на тот факт, что оно было наградой за их собственные неустанные усилия.

Февральская революция внесла определенную ясность в соперничающие тенденции германской политики в отношении России. Из двух главных направлений деятельности – борьбы за сепаратный мир с Россией и ее революционизирования – первое вскоре отбросили, когда Временное правительство отказалось порвать союз с западными державами. Теперь «политика революционизирования» вылилась в поддержку только одной пораженческой политической партии – большевиков. Механика «политики революционизирования» определилась более четко в результате различных чрезвычайных мер, принятых немцами ради поддержки этой первоначально слабой и потерявшей ориентиры партии. Именно по этой причине следует продолжить наше исследование германского политического вмешательства в дела России в первые месяцы после Февральской революции.

В годы, предшествовавшие февралю 1917 года, сознательные попытки Германии вызвать революцию в России сводились к подстрекательству и поддержке рабочих беспорядков в надежде, что эти беспорядки, в соответствии с теорией Гельфанда, превратятся в эффективное политическое движение. Немцы не предпринимали никаких попыток подготовки революционных лидеров из эмигрантской среды или в России. Такие попытки не стояли в повестке дня в течение почти всей Первой мировой войны. Малейшее подозрение в прямых контактах с германскими властями скомпрометировало бы любого деятеля, у которого хватило бы глупости, чтобы поставить себя в такое положение. Это хорошо понимали как немцы, так и революционеры.

Однако после победы Февральской революции и появления двух соперничающих властных органов – Временного правительства и Петроградского Совета – немцы столкнулись с новой ситуацией. Они не оказывали своего прямого влияния на каждый из этих органов, разве что через такого посредника, как М. Козловский (ближайший помощник Фюрстенберга-Ганецкого), который вошел в исполком Петроградского Совета во время его образования.

Более того, немцы опасались, что пылкий энтузиазм, с которым приветствовали смену режима почти все слои российского общества, создает угрозу образования своеобразного «священного союза», способного вдохнуть новую жизненную энергию в военные усилия России. Даже большевистское руководство в Петрограде во главе с Каменевым (Розенфельдом) и Сталиным (Джугашвили), (который вернулся из сибирской ссылки), поддалось общей атмосфере и, видимо, склонялось к принятию курса на продолжение войны с Германией как части борьбы за укрепление вновь завоеванной свободы. Лозунг «Долой войну!», использовавшийся в агитации среди масс до Февральской революции, пришлось временно снять, поскольку он угрожал расколоть революционное движение и оттолкнуть от него как средний класс, так и военных.

Немецкие власти сознавали угрозу, о которой предостерегали их русские советники, что революция могла превратиться в патриотическое движение. То, что новый режим немедленно признали западные союзники России, только усиливало немецкие страхи. Требовалось принять срочные меры, пока не ускользнули уникальные возможности, открывшиеся в связи с потрясениями в России. С точки зрения как немцев, так и Ленина, ничего не было хуже, чем консолидация режима, в котором доминировали Милюков и Гучков.

Для немцев сразу же возросла ценность таких советников, как Гельфанд и Цивин. Возможно, их ценность намного увеличилась из-за неожиданного дезертирства Кескюлы. В письме к Штейнвахсу, в котором обнаруживается некоторая склонность автора к мании величия, Кескюла сообщает о разрыве с немцами. Он пишет, что отныне их пути должны разойтись, напоминая об оказании немцам величайшей услуги посредством привлечения их внимания к Ленину^[133].

Германский МИД ясно понимал, что для нейтрализации нового подъема духа русского национального единства, который мог последовать за энтузиазмом февральских дней, немцам следовало поддержать любую группировку, сколь бы она ни была малой и незначительной, выступающую против продолжения войны Россией. Интересно отметить, что одним из первых деятелей, которые попали в поле зрения немцев в качестве возможных проводников пораженчества, стал бывший большевистский депутат 4-й Думы Малиновский. О нем выше уже шла речь^[134]. Идея его использования немцами умерла, едва возникнув. Когда в Петрограде открылись архивы секретной полиции, председатель Думы Родзянко объявил, что Малиновский все время своего пребывания в парламенте служил на самом деле информатором МВД. Поэтому немцы обратили свое внимание на Ленина.