Книга Февральская революция онлайн - страница 22

10. «Каналы и крыши»

Среди многих советников и агентов с академическим образованием, которые в годы Первой мировой войны использовались немецкими властями, был некий доктор Густав Майер, сделавший себе имя в качестве биографа Энгельса и позднее издателя писем Аассаля. Разносторонние связи среди европейских социалистов делали ценными его услуги, особенно в Бельгии, где германские власти зондировали почву в рядах сторонников 2-го Интернационала в целях выяснения их отношения к немецкому решению бельгийской проблемы. В мае 1917 года Майер предложил МИДу направить его на предстоящую конференцию в Стокгольме, где он возобновил бы личные связи. Министерство поручило ему понаблюдать за работой конференции и сообщить о своих наблюдениях. Кроме того, Майер располагал обширными знакомствами среди ведущих германских политиков, в частности, его связывали прочные узы дружбы с упомянутым выше помощником военного атташе Германии в Берне, Нассе.

В посмертно опубликованных мемуарах Майер вспоминает на основе дневников того времени и писем жене, что в конце мая вскоре после отъезда в Стокгольм его посетил высокопоставленный представитель германского министерства финансов, доктор Мориц фон Семиш^[141]. Семиш попросил Майера в решении вопроса «исключительной политической важности», который следует хранить в абсолютной тайне, даже от МИДа. Он попросил Майера по прибытии в Стокгольм встретиться с неким знакомым тому лицом – оказалось, это был Нассе, – и оказать этому лицу любое содействие, которое оно попросит. Майер согласился выполнить просьбу, сделав вид в своем повествовании, что искренне считал свою миссию безупречной с моральной точки зрения.

Встретившись в Стокгольме с Нассе, он узнал, что от него требовалось служить почтовым ящиком для писем, газет и, по случаю, также денег, предоставляемых людьми, которых, как утверждает Майер, он не мог опознать^[142]. В то же самое время Майер поддерживал тесные отношения с Фюрстенбергом и Радеком, которые проживали вместе со своими женами в роскошной вилле фешенебельного пригорода Стокгольма. Майер не пытается объяснить суть операций Нассе и не ссылается на какую-нибудь связь Нассе с большевиками. Он упоминает, однако, о присутствии в то время в Стокгольме Карла Моора – того самого Карла Моора, который оказался таким полезным, когда Ленин и его сопровождение прибыли в сентябре 1914 года без надежных документов в Швейцарию.

В свете того, что несколькими неделями раньше Нассе наводил в Берне по поручению Ромберга справки о том, как можно перевести деньги большевикам, логично предположить, что тайные сделки в Стокгольме, в которые был вовлечен Майер, имели ту же самую цель – финансирование большевиков. Более того, «герр Байер», контактировавший со Шкловским и Аксельродом, а также сообщивший Ромбергу о том, как переводить деньги, был не кем иным, как Карлом Моором, который появился в Стокгольме, чтобы помочь Нассе^[143].

С точки зрения изучения психологии доверенных агентов любопытно, что Густав Майер незадолго до своей смерти в лондонском изгнании почувствовал потребность записать сделки Нассе без раскрытия того, с чем они были связаны. Во время издания мемуаров Майера в 1949 году причастность Нассе к «политике революционизирования», раскрывшееся только в результате опубликования германских документов, была абсолютно не известна, так же как и тот факт, что немецкий агент «герр Байер» являлся членом Большого совета Берна и бывшим редактором «Бернер Тагвахт» Карлом Моором. Все значение мемуаров Густава Майера становится очевидным только в свете германских документов.

То, что именно представитель министерства финансов Мориц фон Семиш говорил Майеру о сотрудничестве с Нассе, повышает значение операции, осуществлявшейся в мае – июне 1917 года в Стокгольме. Семиш, насколько нам известно, не был ни представителем МИДа, ни сотрудником политуправления Генштаба. Он работал в министерстве финансов, в здании которого даже проживал в годы войны – в «ночлежке», как он шутил, то есть был в этом учреждении постоянным резидентом. И он, и Нассе были ближайшими родственниками тогдашнего государственного министра финансов графа Родерна. Поскольку Семиш выразительно дал понять Майеру, что операцию Нассе следует хранить в тайне даже от МИДа (ввиду ее чрезвычайной государственной важности), ясно, что финансирование операции Нассе осуществлялось нетрадиционным способом непосредственно министерством финансов Германии^[144].

Между тем Ленин нетерпеливо ожидал «писем, пакетов и денежных переводов», о получении которых у него была договоренность с Фюрстенбергом-Ганецким во время пребывания в Стокгольме^[145]. Письмо Ленина (от 12 апреля) на этот счет опубликовано в «Избранных сочинениях» с редакционным примечанием, что упомянутые деньги были остаточными средствами из фонда ЦК партии^[146]. Комментарий, конечно, лжив. У партии не было средств даже для выпуска зимой 1916/17 года своего журнала «Сборник социал-демократа». Это, однако, не значит, что почта, получения которой так нетерпеливо ждал Ленин, была идентична той, что проходила через руки Густава Майера и Нассе. Но имеется достаточно косвенных свидетельств, подтверждающих, что материалы и средства, пересылавшиеся Нассе в июне 1917 года, предназначались для поддержки большевистской деятельности в России. Очевидно, именно на этот период ссылается в своей телеграмме кайзеру от 3 декабря 1917 года Кюльман, когда делает обзор успехов германской «политики революционизирования» и констатирует: «Только с тех пор, как большевики стали постоянно получать от нас денежные средства из разных каналов и под различными крышами, они оказались в состоянии создать свой главный орган «Правду», вести энергичную пропаганду и значительно расширить первоначально узкую социальную базу своей власти»^[147].

Положение резко изменилось после преждевременного, неудачного большевистского мятежа 3–4 июля. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые большевиками, немецкими властями и их агентами, французская и британская контрразведывательные службы очень быстро прореагировали на признаки поддержки немцами пораженческой пропаганды в России против Антанты. Эти союзные разведки передали имевшуюся у них информацию Временному правительству как раз в то время, когда аппарат российской контрразведки был совершенно дезорганизован. Первым предупредил Керенского о возможных контактах между Лениным и немцами французский министр-социалист Альбер Тома. Объявление Временным правительством большевистских руководителей немецкими агентами породило цепную реакцию ложных толкований, анализировать которые в данном контексте нет возможности. Достаточно указать лишь на то, что ликвидация каналов связи между Стокгольмом и Петроградом, которая последовала за публикацией материалов, обвиняющих в преступной деятельности Ленина, Зиновьева, Гельфанда, Фюрстенберга, мадам Саменсон^[148] и Козловского, должно быть, положила конец использованию некоторых «каналов и крыш», упомянутых Кюльманом.