Книга Последний час надежды онлайн - страница 5

Глава 5. Грань

Брюс, общежитие, 12 апреля 2010 года, 9:30

Я привыкал к своему новому жилищу. После вчерашней вечеринки, будь она проклята, я не сразу нашёл дорогу домой. Когда нашёл и дошёл, то дверь была закрыта и меня не впускали. Стучи не стучи – толку нет. Поднимать шум на весь этаж я не хотел, сил злиться не было, и так уже на меня в блоке косились все, а Поль смотрел с неприкрытым презрением.

Я спустился на первый этаж – мадам Цербер не было нигде. Тоже новость – она всегда была поблизости. Но не в тот вечер. И я пошёл бродить где придётся, зашёл к паре-другой друзей – я их считал друзьями – но меня там другом уже не считали. Чертовщина! Что такого могло случиться!? Кому какое дело до моего отца?!

Мелькнула мысль зайти к Софии – попытаться – просто поговорить с кем-то. Но она, после того, как Поль пригрозил, что убьёт меня, если я хоть слово скажу о Ники, стала избегать меня.

Я просидел ту ночь в «Иероглифе» и чуть не замёрз насмерть.

А когда пришёл утром – мои вещи валялись у дверей блока. Мадам Цербер молча выдала мне ключ от комнатушки в конце коридора на шестом этаже – похоже, здесь редко жили, а чаще хранили инвентарь – вёдра, тряпки и всё такое.

А теперь меня вызывает ректор. И я догадываюсь, почему.

Брюс, кабинет ректора, 12 апреля 2010 года, 9:55

– Мсье Деверо, – ректор жестом пригласил меня сесть. – Мне очень жаль, что с вами так обошлись сокурсники. Если вы знаете, кто из них мог так поступить, я хотел бы знать.

У меня его предложение вызвало отвращение – и так ведь знает, и знает, что будет, напиши я такую жалобу. Я просто пожал плечами.

– Мсье Деверо, – ректор положил на стол папку. – У вас не очень хорошо складываются отношения с другими студентами, и думаю, вам пора задуматься, почему. Университет живёт на принципах сотрудничества, братства и уважения. Если все начали избегать вас, вам следует задуматься и что-то изменить в своей жизни.

«Иначе на следующий учебный год вас здесь не будет», читалось в его взгляде.

– Я понял вас, мсье ректор, – вежливо отозвался я.

Он кивнул, взгляд его выражал трудно скрываемое презрение. Я никогда не видел мсье Лагранжа таким. Интересно, не побывала ли и здесь Ники, не оставила ли какую-нибудь жалобу или сплетню? Я ведь знаю, чувствую, что это её рук дело – что все начинают сторониться меня.

– И ещё один момент, – ректор снял очки. – Ваша анкета. Да, она придумана очень давно, в ней есть пункты сомнительной ценности, но вы не указали, что вашего отца была судимость.

Он что-то говорил ещё, я молча или почти молча соглашался, мне хотелось одного – уйти оттуда и никогда не возвращаться.

Уйти.

Да, именно так я и поступлю. Решение пришло неожиданно. Доучусь, чего бы то ни стоило, а затем перейду в другой ВУЗ, их много.

* * *

– Брюс, кто тебе мог такое сказать? – по голосу я понимал, что матушка чуть не потеряла дар речи. Я решил звонить из кафе, не с вахты общежития – в моей новой каморке телефона не было.

– Полиция подтвердила, ректор уже устроил мне сцену, – я не сдержался, говорил злым голосом. – Что с ним случилось? Почему он попал в тюрьму? Мама, ты что, думала, что я не смог бы понять? За кого ты меня принимаешь?

– Брюс, мы поговорим дома! Кто мог сказать такое, какой мерзавец?!

– Что было? За что его посадили?

– Брюс, – голос её неожиданно стал тихим. Самый неприятный. Лучше уж, чтобы она кричала или выговаривала, когда она говорит спокойно – значит очередная великая идея пришла ей в голову. – Я приеду, сама поговорю с ректором.

– Меня здесь и так называют маменькиным сынком, – я едва не стукнул трубкой о стену. – Нет. Если ты приедешь, я уеду отсюда.

– Не смей говорить со мной таким тоном, Брюс!

– Мама, я хочу только услышать ответ на вопрос. Я имею право услышать!

– Его подставили, – она разрыдалась. – Его обвинили в растрате. Но он не виноват, Брюс! Я знаю, что не виноват!

– Спасибо, мама, – я успокоился. Гнев схлынул, как и не было. – Извини, что расстроил тебя. Пожалуйста, не звони мне пока, я не хочу, чтобы мой разговор слышало всё общежитие.

И положил трубку.

Когда я обернулся – позади меня стоял Длинный и… Жан. Поль смотрел на меня, как на пустое место. А на лице Жана я увидел почти виноватое выражение – дескать, прости, старик, мне это не в радость.

Быстро Поль сделал из них «шестёрок». Слишком быстро. Я прошёл мимо, ожидая удара или чего-то такого, но ничего не случилось.

Брюс, общежитие, 12 апреля 2010 года, 13:00

Мне пора собираться на лекцию. Ручаюсь, я и там буду сидеть, как прокажённый – вокруг никого, все делают вид, что меня нет. Ладно, плевать! Я не собираюсь сдаваться и уезжать отсюда до окончания курса. Я запустил руку в карман брюк – платок так и лежал там – и в сотый раз подумал, не сжечь ли его ко всем чертям. Или я уже пробовал? Так и не решился. Не смог. Я не смог вызвать в себе подлинное отвращение или ненависть к Ники. Но не мог и сказать хоть кому-то, почему.

Лифт занят. Ладно, прогуляюсь. Я услышал смех, голос Ники этажом ниже – и невольно вышел в коридор, словно у меня могли быть дела на том этаже.

У меня чуть челюсть не отвисла. Ники шла в обнимку с Кристин Фаро – «медвежонком». Неразговорчивая, коренастая, Кристин никем не интересовалась и водила дружбу только с Шарлоттой Бреннер, с которой и жила в одной комнате. Что задумала Ники?

Ники что-то шептала на ухо Кристин и та смущённо улыбалась, отводила взгляд. Они прошли мимо меня – Ники меня теперь в упор не видела, Кристин не видела всегда.

– Да, моё солнышко, – услышал я голос Ники. – Только скажи!

Кристин рассмеялась, прижалась к Ники… о Кристин и Шарлотте что-то говорили, с усмешкой, но я старался не слушать сплетни. То, как рука Ники скользнула по Кристин… что-то здесь кроме дружбы, точно. Ники, что ты задумала на этот раз? Какую гадость для Кристин?

Они ушли вниз по лестнице, и я только сейчас заметил, что в том конце коридора стоит, глядя в пространство, Шарлотта Бреннер. Осунувшаяся, бледная, жалкая тень самой себя. Совсем недавно она могла во всём затмить Ники, если бы её интересовало чьё-то внимание.

Она увидела, что я смотрю на неё, и быстрым шагом вернулась в свою комнату.

Брюс, общежитие, 12 апреля 2010 года, 21:00

Когда тебя не видят в упор люди, с которым только вчера были не разлей вода – очень противно. Я уже не знал, к кому можно за чем подойти. С другой стороны, если из-за судимости отца, настоящей или нет, так начинают ко мне относиться, то настоящие ли то друзья?

Пойду погуляю, решил я. Сидеть в каморке, пропахшей пылью и дезинфекцией, нет никаких сил. Главное, не поддаться на очевидные искушения – например, не напиться.

Я надел плащ, взял с собой бумажник – всё же зайду в кафе, просто посидеть в тепле. И всё.

Не знаю, что меня заставило опуститься на этаж. Может, я хотел вновь заглянуть к Софии. Она одна разговаривала со мной – правда, только если рядом не было Жана или Поля. И тоже стала тенью самой себя – нет решительности, нет мрачной уверенности и язвительных шуток. Серая мышка.

Тихо. За её дверью – тихо. Я не стал вслушиваться – саму Софию за этим не раз ловили и всякий раз она с негодованием заявляла, что не подслушивает, просто не хочет приходить невовремя. И всегда краснела. Ты так мило краснеешь, Софи…

Щелчок. Дверь открылась в конце коридора. Шарлотта, в плаще и с сумкой на плече. Сумка, похоже, тяжёлая.

Она шла, ничего не видя и не слыша. Я мог просто отойти и пропустить её, но что-то снова подтолкнуло меня.

– Шарлотта? Может, помочь?

Она вздрогнула, сумка соскользнула с её плеча и, не поймай я её, упала бы.

– Боже правый, Брюс! Что ты тут делаешь?

Она оглянулась.

– Помоги, если хочешь. И проводи, если нетрудно.

– Уезжаешь? – и я понял – да, уезжает, насовсем.

Она кивнула, и видно – если бы спрашивал не я, расплакалась.

– Идём, – я взял сумку. Тяжела! Что там, книги?

Она помедлила, затем взяла меня за руку. И почти сразу отпустила.

– Идём, Брюс. Зайду в кафе, выпить хочется – сил нет. Составишь компанию?

Брюс, кафе, 12 апреля 2010 года, 21:50

Я пил кофе, Шарлотта – чередовала коньяк и кофе. Она закурила – с сигаретой она выглядела постаревшей, и вовсе не походила на прежнюю надменную красавицу. Многие за ней ухаживали, но все получили от ворот поворот.

– Брюс, – Шарлотта потушила сигарету. – Я знаю, это не моё собачье дело, но у вас было с ней что-нибудь?

Я понял, о ком она.

– Я не помню, чтобы было, – пожал я плечами.

Она покивала, опустив взгляд.

– Тогда почему она всем и каждому треплется, какая ты сволочь?

Я чуть не подавился кофе.

– Понятия не имею, Шарлотта. Мне всё равно, если честно, пусть говорит что хочет.

– Лотти. Терпеть не могу «Шарлотту», – она резко затушила сигарету, табак рассыпался по всей пепельнице. – Ты её любишь?

Я не нашёлся, что сказать.

– Молчи. Терпеть не могу, когда мужики врут. Правды всё равно ведь не скажешь.

Я усмехнулся. Шарлотта подозвала официанта, молча ткнула ногтем в пункт меню.

– У неё никогда не было друзей, – Шарлотта добыла вторую сигарету, попыталась закурить – выронила и сигарету, и зажигалку. – Её всегда дразнили, издевались. Никто не замечал, какая она добрая и необычная, – она выронила и треть сигарету, смахнула пачку с оставшимися на стол.

Я молча смотрел в её глаза.

– Я дарила ей цветы, каждый день. Боже, это было прекрасно. Я никогда не думала, что могу быть так счастлива. Я отговаривала её ехать сюда, но она упрямая. Поехала сама и меня заставила, хотя я всё равно бы поехала.

В кафе почему-то немноголюдно, хотя часам к десяти столик обычно уже не найти. Шарлотта сумела унять дрожь в руках и закурила вновь.

– Слушай, я три года как бросила курить! – Усмехнулась. Потушила сигарету. – Она терпеть не может табака. Что со мной такое? Брюс, я что-то разговорилась, ты прости. Тебе самому сейчас плохо, я же вижу.

– Спасибо, Лотти. Когда-нибудь всё это кончится.

– Не думаю, – она вновь потянула сигарету из пачки, затем неожиданно вручила пачку мне. – Слушай, выброси эту чёртову пачку, я не смогу. Выпьешь со мной?

Я спрятал пачку в карман и сам позвал официанта.

– Я всё равно не брошу её, – Шарлотта вытерла глаза и сразу похорошела. – Эта ведьма поиграет с ней и бросит, она всех бросает. Я поеду за ней, даже если она меня больше на порог не пустит. Поселюсь рядом, чтобы видеть её. Скажи честно, я в своём уме?

– Мы тут все не в своём, – проворчал я. Шарлотта хрипло рассмеялась, привстала, хлопнула меня по плечу.

– Брюс, ты прелесть. Ты не говорил про нас с ней гадости, я знаю. Всё, мне пора, автобус через пять минут.

Я поднялся, взял её сумку. Шарлотта бросила на стол банкноты, пошла к выходу. Выглядела она теперь намного лучше.

Едва мы покинули кафе – снаружи было слякотно и зябко – как Шарлотта повернулась, привлекла меня к себе и поцеловала. У её губ был горький вкус. Она медленно отстранилась.

– Кому-то очень повезёт, – проговорила она. – Я сама, Брюс. Спасибо. Послушай совета, уезжай отсюда поскорее. Она сведёт тебя в могилу.

– Уеду, Лотти. Удачи тебе!

Она сжала мою ладонь и зашагала к остановке. Я вернулся в кафе, присел за столик вновь. Что-то не давало мне покоя. Что-то вызывало всё большую тревогу. Мне почему-то казалось, что я вижу – Шарлотта идёт к остановке, её сапоги скользят в сети листвы и грязи, она доходит до дороги, поскальзывается, и…

Я сорвался с места. Сшиб кого-то с ног, не обратил внимания, выбежал вон, помчался вслед за Шарлоттой.

– Лотти!

Она не обращала внимания, брела у обочины. Пара жёлтых глаз показалась вдалеке – грузовик появился из-за поворота. Я почти видел, как Шарлотта делает ещё десяток шагов, затем левая нога её соскальзывает, и она падает – прямо под колёса. – Лотти, стой! Шарлотта!!

Она не обращала внимания. Я бежал, сам чуть не полетел кубарем. Будущее неумолимо приближалось, и Лотти в нём скоро не станет.

– Шарлотта!

Не слышит или не хочет слышать. Я добежал, уже ощущая дыхание грузовика. Толкнул Шарлотту в сторону что было сил, и, глядя в побледневшее лицо шофёра, который что-то беззвучно кричал и жал на клаксон, старался изо всех сил удержать равновесие.

Фары вспыхнули нестерпимым жёлтым сиянием и в нём утонул весь мир.

Брюс, больница, 13 апреля 2010 года, 11:00

– Он пришёл в себя, – услышал я голос. Доктор Дюбуа, которого за длинные усы всегда звали Тараканом. – Мсье Деверо, вы можете открыть глаза?

Я сумел. Что-то плыло перед ними, постепенно резкость улучшалась, и вот я уже вижу лицо Таракана. Ко-то рядом. Наверное, медсестра.

– Что со мной? – я сумел спросить с третьего раза. Я не чувствовал тела – смутно догадывался, что могу пошевелить руками, и это всё.

– Контузия, множественные ушибы, трещины в двух рёбрах. Вы легко отделались, мсье. С вами хочет поговорить полиция.

Не знаю, что у меня было с головой, я отчего-то решил, что говорить будут о моём отце. Затмение какое-то.

– Это обязательно? – страшно хотелось пить.

– Говоря по правде, – Таракан понизил голос, – я предпочёл бы, чтобы они убрались отсюда поскорее.

– Хорошо, – я прикрыл глаза, а когда открыл, то в дверях палаты появился… мертвец. Зомби, или как их там зовут в фильмах ужасов. В мундире полицейского, сине-зелёный, плоть отваливается на ходу. Мне показалось, что я слышу запах распада.

– Уберите его, – попросил я. – Неужели вы не видите?

Доктор и полицейский переглянулись, и я понял, что Таракан – такой же мертвец. Они оба осклабились и принялись медленно подходить ко мне. И не было сил не то чтобы позвать на помощь, даже отвернуться.

– … Мсье Деверо?

Таракан. Нормальный, живой. Рядом с ним полицейский – тоже на вид вполне нормальный.

– Я задам вам несколько вопросов, – полицейский взял блокнот. – Если…

– Вы можете говорить, мсье? – Таракан прервал его жестом. – Вы уверены? Пять минут, – Таракан показал полицейскому растопыренную ладонь. – Он ещё не вполне пришёл в себя.

– Хорошо, – согласился полицейский.

Я выслушал обычные вопросы – видел ли я кого-нибудь рядом с собой, уверен ли, что это несчастный случай, что-то там показалось водителю, плохо работали тормоза и ещё вопросы, один глупее другого.

Я прикрыл глаза, а когда открыл, то рядом со мной была Шарлотта.

* * *

– С тобой всё в порядке? – спросил я. Она рассмеялась и расплакалась, быстро взяла себя в руки.

– Всё, всё со мной хорошо, я там чуть от страха не умерла. Спасибо, Брюс. Ты как?

– Всё цело, – так заверил меня Таракан. – Сказали, недельку тут полежу, потом отпустят.

– Я никуда не поехала, – заявила Лотти. – Нашла тут себе комнату, в общаге я всё равно не останусь. Можно, я буду заходить к тебе?

Я улыбнулся. – Конечно, Лотти.

– Брюс, – она склонилась надо мной. – Я люблю одного человека, и другого не будет. Но я могу быть очень хорошим другом.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты правильно понял вот это.

И она снова поцеловала меня. На этот раз вкус был сладким и непереносимо приятным.

– Кому-то точно очень повезёт, – прошептала она и поцеловала меня в лоб. – Я вернусь, Брюс. Принести тебе что-нибудь?

– Музыку, – попросил я. – У меня в комнате на столе плеер.

– Хочешь, я позвоню твоей матери?

– Нет, – возразил я. – Вот этого не нужно.

Мы долго смотрели друг другу в глаза.

– Держись, – она сжала мою ладонь. – Ты спас меня, а я такое никогда не забываю. Увидимся!

Как только она ушла, я понял, что на шее нет «счастливого пенни». Он мог остаться там, на дороге, я мог случайно сорвать его с шеи. Но отчего-то казалось, что я ощущал его прикосновение, когда очнулся в первый раз.

Брюс, больница, 13 апреля 2009 года, 16:00

Сидеть – лежать – здесь оказалось спокойно. Никто не приходил, кроме персонала – голова у меня кружилась, и о своём видении, про зомби, я предпочёл не рассказывать. Не то перевезут в другое отделение и будут лечить совсем от другого.

Хорошо бы, если никто не сообщит матушке, что я попал в больницу. Она тотчас же приедет, поднимет всех на уши и будет сидеть рядом, никуда не отходя. Но сейчас мысль о том, что она может отравить своей заботой моё пребывание здесь, страха или злости не вызывала. Я вообще не мог ощущать страх или злость.

Не знаю, кто положил мне платок под подушку. Может, я сам и положил. Но когда голова начинала кружиться особенно сильно, я находил его там – и почти сразу же становилось легче. Я ничего не понимал – почему платок всё ещё у меня, ведь его отняли ещё там, на вечеринке. Чьи это фокусы? Ники? Или у меня уже начались галлюцинации? От платка по-прежнему пахло жасмином и он оставался неизменно чистым.

Мне показалось, что я на минутку задремал. А когда очнулся, то рядом сидела Шарлотта, в белом халате, держала в руке толстый том теоретической физики. Она улыбнулась, увидев, что я открыл глаза, и принялась читать учебник. С выражением и нараспев. Я мгновенно сбросил с себя остатки сна, уселся.

– Лотти, что ты делаешь?

Она кивков подтвердила, что слышит и продолжила, улыбаясь и выражая неземное счастье оттого, что читает такую интересную книгу.

Я уселся. Это было и больно, и трудно, голова вновь закружилась. Я машинально полез под подушку – платка там нет. Оглянулся, почти в панике – заметил что-то белое у двери.

Встать получилось не сразу. Лотти продолжала читать, ей не было до меня никакого дела.

На стене у входа откуда-то появилось зеркало. Я не помнил, чтобы оно там было хотя бы три часа назад. Я сделал первый шаг, треснувшие рёбра тут же дали о себе знать, я зашипел от боли и чуть не рухнул. Ноги толком не слушались.

Я невольно посмотрел в зеркало – и меня словно окатили ледяной водой. То, что там отражалось, походило на недавнее видение, существо, отдалённо похожее на меня, но сине-зелёное, распухшее, безобразное. Оно заметило меня и принялось бить ладонями по стеклу. С той стороны. Наверное, что-то говорило или ревело, я отвернулся и замечал краем глаза, как содрогается зеркало.

Мне бы сделать ещё два шага, наклониться и поднять платок.

Лотти продолжала читать. А по зеркалу пошли трещины.

Я наклонился и свалился, сильно ударившись головой о пол. Зеркало начало рассыпаться, разваливаться, и вот уже оттуда шагнула нога…

Я дотянулся до платка, зажмурив глаза, в ожидании того, что меня начнут есть заживо.

* * *

– Брюс!

Меня потрогали за плечо. Я проснулся, попытался сесть – зря я пытался, скривился от боли и упал на спину.

Шарлотта. С книгой в руке. Но то был детектив, да, я припомнил – она любит детективы.

– Тебе что-то приснилось? – вид у неё был уставшим – круги под глазами, растрепавшаяся причёска, покрасневшие глаза.

– Да, наверное. Я что, кричал? – я поискал взглядом стакан с водой. Лотти молча протянула его и помогла мне выпить, поддержала за локоть.

– Стонал. Брюс, что тут происходит? Меня в больнице никто не замечает. Вообще нигде не замечает, словно меня нет.

Когда она сказала, я понял, что же мне не давало покоя последние несколько дней. Именно такое ощущение – что меня нет, нет для многих, и скоро не будет ни для кого.

– Только не смейся, у меня такое же ощущение, – она помогла мне улечься обратно. – Можно, я расскажу кое-что? – Шарлотта кивнула. И я рассказал, не вдаваясь в подробности, все события, что случилось после той вечеринки.

– Это она, – тут же ответила Лотти. – Брюс, у меня что-то с головой, я чувствую. Я боюсь смотреть в зеркало. Я вижу там…

– Зомби?

– Откуда знаешь? – она оглянулась вокруг. В комнате нет зеркал.

Я пересказал ей оба своих видения.

– У меня то же самое, – прошептала она. – Я не смогла толком умыться, причесаться, ничего такого. Я чувствую, Брюс, это её рук дело. Она говорила, что кого угодно может свести с ума, так и есть.

Я достал из-под подушки платок – не показывая его Лотти, и протянул ей другую руку.

– Помоги мне сесть, – попросил я. Она взяла меня за руку, вздрогнула, потёрла лоб. Значит, это не только на меня действует?

– Странно, – она оглянулась. – Мне показалось… да нет, что за чушь. Минутку…

Она достала из сумочки зеркальце, осторожно глянула туда – краем глаза – затем посмотрела без опаски. Несколько раз открыла и и закрыла глаза.

– Что это было, Брюс? Мне показалось, что я была в каком-то кошмаре, а потом проснулась.

– Не знаю, – платок ей показывать точно не стоит. – Мне это помогает.

Она долго смотрела мне в глаза.

– Научишь?

Я решил всё-таки сказать ей про платок. И понял, что у меня нет его в руке. Мне едва не стало страшно, я чуть не начал искать его повсюду, но сумел перебороть. Наверное, всё это отразилось у меня в глазах.

– Мы с тобой оба спятили, – Лотти слабо улыбнулась. – Но знаешь, мне с тобой спокойнее. Только пожалуйста, никогда не говори Кристи, что я так сказала.

– Не скажу, – пообещал я. Дверь палаты отворилась.

– Мадемуазель? Что вы тут делаете?! Часы посещений давно закончились, – Таракан обвёл нас взглядом. На лице Лотти читалось – чудо, меня заметили!

– Простите, мсье, – она поднялась. Спохватилась, открыла сумочку. – Брюс, твой плеер. – Наклонилась ко мне, шепнула: – Я ещё приду.

Брюс, больница, 3 апреля 2009 года, 19:00

Платок нашёлся, едва Лотти покинула палату. Оказался под подушкой, как всегда. То, что платок находился в самый неподходящий момент, я уже не удивлялся.

– Простите, мсье, – Таракан жестом подозвал медсестру. – Ситуация необычная. Весь кампус желает зайти и передать вам привет. Но вначале мы осмотрим вас – лягте на спину, расслабьтесь, дышите ровно.

Они долго рассматривали мои ушибы и синяки. Перебросились несколькими фразами по-латыни. Звучит забавно, словно ритуал – все цивилизованные люди знают латынь.

– Сейчас сделаем укол, – Таракан выпрямился, довольный осмотром, и я впущу всю публику. Не всех, – он посмотрел на часы, – вам сейчас нельзя переутомляться.

«А когда можно?» – хотел я спросить, да передумал.

– Софи, – Таракан посмотрел на часы, – закончите всё, меня вызывают.

Медсестра улыбнулась и закатала мне рукав. Смотрела мне в глаза, и что-то едва слышно шептала. Или мне казалось? Платок я сжимал в руке, его вроде бы не заметили и отбирать не стали. Едва я вспомнил о платке, как стали отчётливо слышны слова, которые она произносила – на языке, больше всего похожем на латынь. Мне чудилось, что я понимаю кое-что. «Кровавый закат… ночь шорохов… пустынная стена…» и в таком духе.

– Что такое вы говорите? – спросил я. – Что за пустынная стена?

Лицо её преобразилось – пожелтела кожа, выросли, за долю секунды, челюсти, зрачки стали вертикальными. Лязгая зубами, она наклонилась, чтобы…

* * *

– Мсье Деверо? – медсестра осторожно потрясла меня за уцелевшее плечо. – С вами всё в порядке?

Я ощутил, что взмок. Вспотел, в смысле. И эта медсестра – Софи Молин, если верить значку – выглядела совершенно нормальной.

– Голова закружилась, – я внимательно вглядывался в её зрачки. Ничего постороннего.

– Вы уверены, что сможете говорить с посетителями?

– Да, – я попытался усесться, она не позволила. – Ваши рёбра, мсье, вам лучше поберечь их. Хорошо, я буду поблизости, если что – звоните.

* * *

Народ, действительно пошёл потоком. Словно я был президент Галлии. Первым пришёл не кто-нибудь, а ректор. Долго восхищался моим поступком и просил считать разговор в его кабинете недоразумением. Мы расстались едва ли не лучшими друзьями.

Потом пришла София. София Лоренцо. Она всё это время избегала меня.

– Брюс, – она смотрела виновато. – Это ужасно, что случилось! Я очень рада за тебя, правда! Только не сердись, хорошо? Я не могла подойти к тебе.

– Я понимаю, – мне не хотелось смотреть ей в глаза, но не получалось отвести взгляда. – Жану это не понравится.

– Глупый, – она наклонилась и чмокнула меня в щёку. Быстро, и почти неощутимо. Я успел услышать запах её волос и сердце забилось сильнее. – Только не смейся, Брюс. Я боюсь…

– Смотреть в зеркало?

– Откуда знаешь? – глаза её расширились. – Нет, не может быть, у тебя то же самое?!

– Я расскажу, если хочешь.

Она оглянулась.

– Не здесь, Брюс. Можно, я зайду к тебе, когда тебя выпишут?

– Заходи, конечно, – я понимал, что лучше не улыбаться, хотя очень хотелось. – Я там теперь часто сижу. Если хочешь, сыграем в шахматы.

Она улыбнулась и сразу ожила. И нахмурилась, пусть и притворно.

– Брюс, я не умею поддаваться!

– Я тоже, – она сжала мою ладонь, и ушла, оставив на тумбочке пакет леденцов. Откуда узнала, что я люблю именно эти? Я никому не говорил, а при других вообще старался не увлекаться ими – не люблю, когда надо мной смеются.

Следующим был, к огромному моему удивлению, Жан Леттье.

* * *

– Привет, старина! – он подошёл, как ни в чём не бывало, словно не он с Ивом и Полем выставили меня из блока. – Хотел обнять тебя, но медсестра сказа – не сметь, он развалится на части. Поэтому… – он осторожно пожал мой указательный палец.

Я не удержался, рассмеялся, хотя это и было больно. Сжал платок в кулаке. Что это с Жаном?

– Слушай, – он посерьёзнел. – Между нами, я не хотел, чтобы тебя выгоняли. Но сам не знаю, затмение какое-то. Посмотри в мои честные глаза и скажи, я вру или не вру?

Не врал. Если, конечно, это были его глаза. Что и сказал.

– Вижу, поправляешься, – Жан энергично пожал руку. – Давай, уходи отсюда поскорее, жизнь продолжается. – Он увидел леденцы. – О, да тебя уже балуют! Неужели мамочка приехала? Всё, молчу, молчу. Я не пущу её сюда, клянусь!

Ещё немного – и мне станет худо, нельзя так много смеяться!

– Как выпустят, – он остановился на пороге, – заходи к Софи. Мы приглашаем – посидим где-нибудь, поговорим.

«Мы». Ну да, куда мне против Жана. Но настроение отчего-то не портилось.

Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:20

У меня началось раздвоение личности. Или растроение, или ещё хуже.

Оно началось давно, видимо, когда я познакомился с Ники, а теперь возвращалось, каждые несколько часов.

Там, в больнице: я не мог посмотреть в зеркало или выйти в коридор – там бродили чудища, или персонал вёл себя очень странно. А потом что-то случалось, и всё окрашивалось в радужные тона, и жизнь становилась прекрасной.

Всякий раз это было как-то связано с платком. Я уже старался не убирать его и застёгивал карман, где тот лежал, и всё настойчивее становилась мысль – пора к психиатру, опять.

Когда я вернулся в общежитие, то жил уже не в комнатке-чулане, а в примерно таком же блоке, что и раньше. Только теперь я там жил один. Невероятная щедрость господина ректора. Но… меня всё чаще одолевало ощущение, что я, на самом деле, всё в той же каморке, и двойственность выводила меня из себя.

Она началась ещё в больнице. Там ко мне пришёл не кто-нибудь, а Длинный. Правда, один, без Ники. Я уж не знаю, зачем он пришёл – для него Шарлотта и Кристин были любимым поводом, так скажем, пошутить – но пришёл. И даже вежливо пожелал выздоровления. И всё время мне казалось, что слышу почти прямым текстом: хоть раз увижу рядом с Ники – останешься здесь навсегда.

Но была и другая версия того же вечера. Когда Поль не пришёл. И я совершенно уверен, что не могу выбрать, что же из этого было на самом деле.

Вот и сейчас – едва я погружался в мысли о будущем, как ощущал себя и в чулане, и в новом блоке.

В новом я жил пусть и не так, как в самом начале, когда со многими передружился, но вполне сносно.

В старом я не мог посмотреть в зеркало, потому что давило жуткое ощущение – вот-вот вместо меня там покажется уродливое существо, или за спиной в зеркале кто-нибудь появится. Ощущение было таким сильным, что само по себе сводило с ума. И тишина. Я ожидал услышать голос – любой, которого быть не могло. Потому не мог уже засыпать без музыки в ушах – плеер оказался очень кстати.

Но и там, и здесь, я просыпался ровно в четыре утра, или в семь, если засыпал после четырёх.

…Так вот, я и сидел, стараясь преодолеть расщепление мира, как в дверь постучали.

Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:25

Это была София. С шахматами в руках – её личный комплект, старенький, маленький – походный.

– Не передумал? – поинтересовалась она.

– Нет, – я отошёл от двери, впустил её. Думал, Жан войдёт следом – нет, только София.

Пока я готовил чай, она расставила шахматы.

– Белые или чёрные?

Я бросил монетку и получилось – белые.

София отошла к письменному столу и села там, спиной ко мне.

– Ты передумала?

– Я тренируюсь. Мне необязательно смотреть на доску. Начинай.

И мы начали.

* * *

– Брюс, – отозвалась она неожиданно. – Скажи, это нормально, если мне в зеркале мерещится всякая гадость?

Так. Кто ещё, кроме нас с Шарлоттой, не может глядеть в зеркало?

– Давай, я расскажу, – предложил я. София не ответила и я предпочёл рассказать поскорее, пока не передумал. Мне вовсе не приятно было переживать это ещё раз.

– Слон бэ-восемь на е-пять, – отозвалась София. Я сделал её ход и посмотрел на доску. Тяжёлое, но пока не безвыходное положение. – Брюс, знаешь, я говорила с Жаном. Только не обижайся. У него тоже что-то с зеркалами. Он так сказал, если он с Длинным поспорит о чём-нибудь, потом боится в зеркало глядеть, видит там всякую чушь. Если не спорит и делает, как скажут, то всё в порядке. Я думала, он просто сочиняет, чтобы мне не так страшно было. И он меняется, Брюс! Это ужасно!

Она расплакалась. Всё, что я мог – налить ей воды и сесть рядом. София не позволяет прикасаться к себе, это все знают. Она потянулась ко мне, обняла и ещё сильнее разрыдалась у меня на плече. Я хотел погладить её по голове, утешить, но не осмелился – уже получал от неё по шее.

– Господи, вы все одинаковые, сами ни на что не решитесь, – она отстранилась, губы её дрожали. Я смотрел в её глаза и сердце билось всё сильнее. Я протянул руку, прикоснулся к её лбу, поправил сбившиеся волосы. Она улыбнулась. И я сделал то, что хотел – погладил её по голове. Мысли смешались и не сразу вернулись на место.

– Он почти никогда уже не шутит, – София осторожно отстранилась, вытерла глаза. – Всё рассказывает, как у них там с парнями интересно, какими они все крутыми будут. А иногда становится прежним, будто просыпается. Брюс! Мне страшно!

– Мне тоже, – признался я. – Ты тоже изменилась, Софи.

Она кивнула.

– Ладья а-один на а-4, – добавил я. София почти немедленно ответила, – Конь аш-пять на же-три, шах.

Я покосился на доску.

– Под удар?!

– Конь аш-пять на же-три, шах, – повторила она, улыбнулась, и вновь привлекла меня к себе. Смотрела мне в глаза и улыбалась. Слишком близко мы сидим, слишком близко.

– Пешка эф-два бьёт на же-три, – я почти ощущал вкус её губ, хотя до них было ещё почти сантиметр. А она смотрела и улыбалась, и её руки обжигали сквозь рубашку.

– Тебе мат в два хода, – добавила она и расстояние между нашими губами исчезло.

Я не знаю, как долго это длилось. Но пока длилось, в голове всё плыло и смешивалось.

– Не надо, – шепнула она, когда ощутила, что рукам хочется обнимать её не через ткань. – Не надо, Брюс, – я отстранился, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Мне давно не было так хорошо.

В дверь постучали.

Я не помню, ответил я или нет, но через секунду вошёл Жан.

– О, какие хоромы! Брюс, можно я по вечерам буду наниматься к тебе дворецким? Буду подметать, впускать гостей, а за это буду один спать вон в той комнате?

София прыснула, метнула в меня взгляд, полный радости. И не только радость была там.

– Так, дети мои, чем это вы тут занимаетесь? – вопрос был не праздный – София с красными глазами, растрёпана, я сижу с лицом, на котором всё читается. Попались, называется.

– Он у меня выиграл, – София вскочила и бросилась к Жану и вполне натурально расплакалась.

– Это как это он смог? Ты что, поддавалась? – он строго посмотрел на неё.

– Нет, – София покраснела. – Дала ему фору.

– Ну, с форой не считается, – Жан обнял её и поцеловал. – Подумаешь, фора! С форой любой дурак выиграет!

Я предпочёл отвернуться.

– Тем более, Брюс, который у нас совсем не дурак, – закончил Жан и мы все рассмеялись.

Наверное, это был последний вечер, когда хоть кто-то не вспоминал Ники и был самим собой. Таким, каким был в прошедшем году.

* * *

– Брюс, – София вернулась ко мне минут через пять после того, как мы решили закончить вечеринку. Да. Было очень здорово. И теперь у меня внутри горела ещё одна двойственность. Что бы там ни вытворяла Ники, я не мог относиться к ней плохо. И София, конечно, это чувствовала. – Я шахматы забыла.

Она затворила двери за собой.

– Брюс, – она потупилась. – Можно, я буду иногда приходить сюда? Мне страшно сидеть там одной.

Я чуть было не ляпнул, «тогда позови Жана», но вовремя одумался. Страшная вещь, ревность. И умом понимал, что София любит не меня, и понимал, почему сегодня случилось то, что случилось, но трудно перебороть такие вот простенькие и низменные побуждения.

– Он меня почти не замечает, – она вновь расплакалась, я обнял её. – Только о себе, о них, и голос как у робота. А здесь он становится человеком. Можно?

Вот оно что. И я чуть не разозлился.

Она отступила на шаг.

– Я не звала его, – она понизила голос. – Если ты думаешь, что звала, то я уйду, Брюс, насовсем.

– Не уходи, – она подняла взгляд. – Прости меня, Софи.

– Прости меня, Брюс, – она снова расплакалась. Мы долго так стояли. Я гладил её по голове, что-то шептал, не помню, что. Потом был ещё один поцелуй – краткий, как мгновение, но сладкий, как мёд.

– Заходи, Софи, – я протянул её коробку с шахматами. – Когда захочешь.

Она улыбнулась, помахала рукой и убежала. А шахматы не взяла.

Брюс, общежитие, 21 апреля 2009 года, 4:35

Я проснулся почти на полчаса позже обычного – и ощущал себя нехорошо. Словно съел накануне что-то не то – в голове мутно, в животе непорядок. И острое, непередаваемо сильное побуждение немедленно подышать свежим воздухом.

Я вышел в коридор – тихо и спокойно, все спят – и пошёл в сторону лоджии. Комнаты отдыха. Зимой там было слишком прохладно, а сейчас в самый раз.

Одно из окон было приоткрыто, и свежесть стояла неописуемая. Я так и сел, у порога, на ближайший стул.

– Можно? – я услышал голос, который теперь боялся слышать. Ники. Но не ощущается приторного запаха духов – как в дешёвой парфюмерной лавке.

Я пожал плечами.

– Так можно или нет? – переспросила она резко.

– Можно, мадемуазель де Сант-Альбан, – отозвался я равнодушно. Она перешагнула порог, и я увидел её. Почти без косметики, со своим лицом. Одета в халат. Вот ещё номер! И где это Поль, почему его собственность в таком виде вышла на лоджию?

Что ты задумала, Ники?

Она уселась на соседний стул, скрючилась, спрятала лицо в ладонях.

У меня начала кружиться голова и возникло чувство нереальности – раздвоение, растроение и всё остальное. Я машинально полез в карман и не удивился, что платок там.

Она начала раскачиваться из стороны в сторону, словно ей было совсем худо.

– Господи, как мне плохо, – она проговорила едва заметно. – И всё из-за тебя.

Час от часу не легче. Сейчас очень не хватает Поля. Чтобы вышел из коридора и дал мне в челюсть, а ей – в лоб. И было бы, за что.

– Да не будет его! – крикнула она так, что я вздрогнул и обернулся. Никого. Пока ещё никого. – Никто не придёт, – и она истерически рассмеялась. – Никто не придёт, пока не скажу.

Она выпрямилась, взяла меня за руки, повернула к себе.

– Я почувствовала это в первый же день, – она смотрела мне в глаза, а я видел – глаза чистые и ясные, нет там никакого безумия или игры. Хотя она уже не раз обманывала меня. – И знаю, что ты чувствуешь. Скажи! Скажи это мне!

– Не вынуждай на откровенность, – я поднял взгляд. – Поздно.

– Ничего не поздно, – она притянула меня к себе, а я не мог отстраниться. Не так давно я ощущал Софию рядом с собой. И сейчас хотелось встать и уйти. – Ничего не поздно, потому что ничего не было! Ты даже не знаешь, что ничего не было, – она поцеловала меня – силой, я вовсе не хотел этого. – Знаешь, что самое страшное? Что ты всё забудешь, что я сказала, и не поймёшь меня. Никогда не поймёшь.

Она смотрела мне в глаза и я не мог, хотя очень хотел, вызвать ни гнев, ни даже презрение.

– Брюс, – она смотрела мне в глаза. – Я люблю тебя. Это нелепо, такого нельзя, ты всё это забудешь насовсем, но я так не могу. Я люблю тебя, – прошептала она едва слышно. – Сделай же.

– Что сделать?

Она прикрыла глаза.

– То, что хотел ещё тогда. Представь, что ничего не было. Что ничего плохого не было. И сделай.

– Я не могу, – я встал. Сразу стало легче.

– Я не хочу тебя заставлять, – голос её дрогнул. – Я больше не сделаю тебе ничего плохого, обещаю. Просто держись от меня подальше. Веришь?

– Да, верю, – сказать ей неправду я не смог.

– Тогда сделай, – она прикрыла глаза. – Всё, что хотел. Нам никто не помешает.

И я сделал. Поцеловал её, хотя очень трудно было забыть то, что было. А временами казалось, что, действительно, ничего не было, и мы с ней виделись каждый день, а может и не только день, и мир был прекрасен…

В какой-то момент мне захотелось большего. Но… я вспомнил Софию. И не смог.

Медленно отпустил её, отодвинулся.

– Брюс, – она взяла меня ладонями за щёки. – Сейчас ты многое забудешь. Мне плевать, раз так случилось, просто помни, я сейчас говорила правду.

И голова поплыла, и память начала перемешиваться. Я пришёл в себя и не мог понять – почему я в лоджии, и почему сижу на полу, и что тут делает Ники в халате.

– Ты запомнил? – спрашивает она. И я вижу Ники – раскрашенную, надушенную так, что хоть одевай противогаз, с недоброй улыбкой – и подтверждаю.

– Иди, – она отворачивается. – Иди отдыхай, Брюс. С тобой больше ничего не случится.

Я дошёл до своего блока, и там, внутри, меня скрутило. Я снова умирал и никак не мог умереть. Платок… в какой-то момент мне показалось, что она забрала его, но нет – вот, в кармане.

И всё вернулось. Я уже не удивился, что помню разговор с ней, точнее два разговора, которые не могли случиться в одно и то же время, но случились. И вспомнил её указания. Не подходить к её комнате. Не разговаривать с Полем. Задержаться здесь на пять дней после начала каникул, она должна передать мне что-то очень важное.

Я устал. Да, она всё поняла, но я не мог бы там признаться ей. Ведь она могла просто рассмеяться мне в лицо, или что похуже.

* * *

Она была права, оставшееся до сессии время ничего не происходило. Меня вновь все забыли – но на этот раз вспоминали и старались угодить, если я появлялся сам. Это было неприятно, но лучше, чем раньше.

И София – она одна не «забыла», и приходила, почти каждый вечер. Соблюдала дистанцию – взяться за руку было самой большой близостью. Но с ней становилось спокойно, и мы говорили о всякой всячине. Обо всём, кроме того, что происходит у нас перед глазами. Но и она, и я понимали – она уедет вместе с Жаном, как бы он ни изменился.

И самое невероятное – мне перестала звонить матушка. Я сам звонил – раз в неделю – терпеливо выслушивал расспросы, старался быть спокоен и приветлив. И мне удавалось.

Каникулы начались почти неожиданно. София, как узнала, что я немного задерживаюсь, сказала мне по секрету – Жан тоже задержится и тоже на пять дней. Ну что же – значит, ещё не время прощаться.

Она плакала, и осталась у меня на ночь. Мы не спали в эту ночь и то говорили о всякой ерунде, то играли в шахматы. Два раза я смог сделать ничью. Могу гордиться.

Утром последнего дня я проводил возмутительно бодрую Софию и – едва успел закрыть дверь и дойти до кровати.