Страницы← предыдущаяследующая →
«Смысл этой терцины, кажется, следующий: оба Капетинга, Людовик Святой и Карл Анжуйский (Неаполитанский), менее достойны, чем арагонец Педро; сыновья же обоих последних хуже своих отцов. Поэт выражает первое именами супруг этих принцев. Констанция (или Констанца) есть неоднократно упоминавшаяся супруга Педро Арагонского, дочь короля Манфреда; Маргарита и Беатриче – дочери графа Прованского Раймунда Бернгара (Рая VI, 133); из них первая была замужем за Людовиком Святым, вторая – за Карлом Анжуйским. Впрочем, Карл Анжуйский был женат вторым браком на Маргарите Неверской (Nevers), дочери Графа Анжу, и в таком случае может быть будет правильнее вовсе исключить отсюда Людовика Святого и разуметь одного Карла Анжуйского под именами Беатриче и Маргариты». Карл Витте.
Сын Иоанна Безземельного Генрих III, король английский родившийся в 1206 году и умерший в 1272 году, слабый, бесхарактерный, хотя и набожный, о котором Диккенс, в своей Child's History of England. Ch. XV, сказал: «Не was as much of a king in death as he had ever been in life», – a Виллани: «semplice uomo e di buona féde, ma di poco valore». Lib. V, cap. 4.
«В ветвях своих» – т. e. в своих потомках счастливее, чем короли Педро Ш и Карл I. Здесь разумеется сын его Эдуард I, царствовавший с 1272–1307 г., один из лучших государей Англии, о котором Виллани говорит: «Il buono e valente Rè Adourdo, il quale fù uno de piu savi et valorosi Signori de' Christiani al suo tempo». Lib. VIII, cap. 90.
Гюильельмо Спадалунга, маркиз Монферратский и Канавезский, т. е. владелец Пьемонтской горной местности и равнины к северу от р. По, прозванный» Великим Маркграфом», в войне с гвельфскими городами северо-западной Италии и Амедеем V Савойским был взят в плен жителями Александрии, два года содержан заключенным в железной клетке и затем умерщвлен. Отсюда возникла междоусобная война, сильно опустошившая Монферрат и ту часть его, которая называется Cannavese (в древности Canavisio, Canopasio). Он сидит всех ниже, так как души размещены здесь поэтом согласно их земному достоинству: выше всех император, затем – короли и ниже всех – Спаделунга, маркиз или маркграф Монферратский.
Вечерний звон есть благовест Ave Maria во время сумерек. Этому стиху, не зная того, подражал английский поэт Грей, в известной своей элегии «Сельское Кладбище»:
Колокол поздний кончину отошедшего дня возвещает.
Жуковский, III, 271.
Знаменитое описание наступающих вечерних сумерек, которому подражает Байрон в «Дон-Жуане», II, 108, таким образом:
О, сладкий час! Весь сердцем умилен
Теперь грустит моряк, плывущий в море,
В тот первый день, как дом покинул он;
Теперь любовь в пилигриме множить горе,
Лишь загудит вдали вечерний звон,
Как бы скорбя, что день умрет уж вскоре.
«Тоска по земной родине аллегорически символизирует здесь тоску по вечной отчизне, и тоскующий пилигрим есть сама душа». Копиш.
«По обычаю первых христиан, олицетворявших в восходящем солнце Сына Божия», Каннегиссер.
Начало гимна, который поется в католических церквах в последней части вечерней службы, причем просят Бога охранить верных от ночных ужасов и соблазнительных искушений. Вот полные слова этого древнего гимна:
Te lacis ante terminimi,
Rerum creator, poscimus,
Ut pro tua clementia
Sis praesal et custodia.
Procul recedant somnia
Et noctium phantaemata,
Hostemque nostrum comprime,
Отсюда видно, как хорошо выбран этот гимн для обозначения наступающего вечера и перед скорым появлением змия. Сличи Лонгфелло.
«В этой терцине Данте вторично (Ада IX, 61–63) указывает читателю на глубокий смысл своей великой поэмы. Несмотря на то, что, по словам поэта, покров так тонок, что легко проникнуть в смысл поэмы, – комментаторы находят весьма трудным объяснение тайны. – По толкованию древних комментаторов, два явившиеся здесь ангела суть Вера и Надежда; последняя обозначается уже зеленым цветом одежд и крыл ангелов. Мечи в руках их обозначают правосудие Божие; притупление же мечей – его промысел, его милосердие и любовь. Они замыкают собою толпу готовящихся к очищению. Волосы их белы, – как символ их чистоты; но лица пламенеют так, что взор не может вынесть их блеска; это значить, что души еще не вполне причастны вере и надежде (Веллутелло признает ангелов за апостолов Петра и Иоанна). Змий есть злой враг, еще раз являющийся здесь, чтобы обольстить души; но он тотчас же убегает, так как последнее движение чувственности подавляется перед очищением. Теперь-то собственно наступает минута, когда созерцание, обозначаемое Данте и Виргилием, может приблизиться к этим душам без опасности для себя и даже с пользою. Ангелы эти исходят из лона пречистой Девы Марии, т. е. из лона истинного учения; они, следовательно, столько же святы, как и сам Христос». Каннегиссер. По Штрикфуссу, не в свете, но в ночи грозит нам опасность, так как она скрывает от нас врага и кажет его под ложными образами. В ночи является нам змей искушения, вызывающий в нас лишь чувство отвращения, когда мы видим его днем ясными глазами. Но и ночью он не может вредить нам, если мы сами сознаем, что находимся посреди ночи и, в ожидании нового света, обращаем взоры на небо с верующим и уповающим сердцем. С неба тогда является нам ангел-хранитель, блеска которого не может вынести глаз, помощь которого проникает нам в сердце, возвышая и укрепляя его. Мы узнаем в руке его меч правосудия. Назначенный в защиту добрым и в наказание злым. И если мы устрашаемся в сознании своей слабости и недостатков, то притупленное остроконечие правосудия показывает нам, что оно прощает нам все прошедшее, видя наше честное стремленье к совершенствованию. – Копиш, против своего обычая, кратко объясняет тайну в том смысле, что духовная ночь вводить нас в искушение, но что помощь себе мы находим в молитве. – Приводим еще объяснение этого места, предложенное Филалетом. «Очевидно», говорит он, «Данте в своей поэме, именно в Чистилище, повсюду держится чиноположения католической церкви: таким образом появление ангелов есть ни что иное, как выполнение молитвы, которую поет католическая церковь во время вечернего богослужения в гимне: «Te lucis ante terminum». За этим гимном поются следующие слова: «Visita, quaesumus, Domina habi-tationem istam, et omnes insidias inimici ab ea longe repelle, et angeli tui sancti habitent in ea, qui nos in pace custodiant», etc. Поэтому, в буквальном смысле, появление змия и победа над ним ангелов есть только символ искушения, которое, собственно не имеет в чистилище более места (XI, 22–24). Если все чистилище означает, в аллегорическом смысле, состояние перехода, процесс оправдания и эта местность чистилища есть начинающееся усовершенствование, то очевидно, что змий, в этом смысле, обозначает самое искушение, которое бывает тем опаснее, чем более он является во время только что начинающегося очищения и притом в такой час, когда солнце божественной милости, по-видимому, от нас удаляется, так как ночь во всех церковных молитвах принимается действительно за время, удобное для искушения. Но и в этот час не покидает нас божественная помощь против искушения, когда человек обращается за этой помощью с благочестивой молитвой, подобно душам, здесь помещающимся». – Сличи также Excura, zum achten Gesange des Fegef. 340, в переводе Ноттера.
Намек на херувимов, приставленных к земному раю, по изгнании из него Адама и Евы. «И поставил на востоке у сада Эдемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни». Бытия III, 24.
В подлиннике: Verdi, come fogliette pur mo nate. Зеленый цвет – символ надежды, преобладающий в чистилище (О символизме цветов см. Джемсон, Sacred and Legendary Art, Introd. – Лонгфелло, стр. 388). – Надежда свойственна лишь душам, помещенным в чистилище, и людям, живущим в сем мире. «Neque in beatis, neque in damnatis est spes. Sed in viatoribus si resint in vita ista seive in purgatorio, potest esse spes, quia utrobique apprehendunt beati tudinem ut futurum possibile». Фома Акв. Sum. Theol. pari II, 2 qu. XVIII, art. 3.
В подлиннике: Come vertù che a troppo si confonda. «Каждый орган чувства (зрения, слуха) теряет свою силу и как бы парализуется) от чрезмерно-сильного впечатления, производимого на него внешним объектом: «Omnis sensibilis exsuperantia conrumpit sensum», говорит Аристотель». Фратичелли. – «Аллегорический смысл такой: человек, находясь в земных еще узах, не может вынести, по причине избытка света, представителей божественного суда, даже в том случае, когда они приносят ему милосердие». Ноттер.
Человек не может знать, откуда придет искуситель, почему Данте, ища себе защиты, примыкает к высшему человеческому знанию, т. е. к Виргилию.
Итак долина была не слишком глубока, равняясь шести-семи шагам (чистилища VII, 72); по мнению некоторых, это означает легкость, с какою человек может удалиться от предназначенной цели.
«Наступило время, когда в воздухе начинает темнеть, но не настолько, чтоб то, что находилось между его и моими глазами, т. е. наши лица, нельзя было рассмотреть на близком расстоянии». Фратичелли.
Нино Висконти да Пиза, судья или правитель округа Галлура в Сардинии, принадлежавшей пизанцам, глава гвельфской партии, племянник знаменитого графа Уголино де Герардеска (Ада XXII, 81 примеч. и Историч. очерк событий в Пизе во времена Уголино – см. I кн. «Бож. Комедии» 317 стран.). Он был изгнан из Пизы дядей своим Уголино и соединился с флорентинцами и жителями Лукки против своего родного города. В этом походе против Пизы, вероятно, он познакомился с Данте, может быть, при взятии крепости Капроны, при котором находился Данте (Ада XXI, 91–96 прим.). Данте, по-видимому, боялся встретить его за это между изменниками отечеству, и потому теперь радуется, найдя его в чистилище.
«По дальним тем волнам», – считая Данте за тень, Нино спрашивает, давно ли он прибыл в чистилище по волнам окружающего его океана.
«Там», т. е. на небе.
Души в чистилище узнавали до сих пор в Данте живого человека по тени, которую он бросал от себя. Но лучи солнца, согласию с чистилища VI, 55, уже исчезли за горой, когда поэты подошли к Сорделло. К Нино они подошли в темноте вечернего сумрака, так что ни Нино, ни Сорделло не могли видеть его тени. Вот отчего обе тени приходят теперь в такое изумление.
Куррадо Маласпини – о нем см. ниже: 115–120 примеч.
Т. е. умоляю тебя высшею благодатью, данною тебе Богом скрывающим от взглядов человеческих первую причину (в подлиннике: Lo suo primo perchè) своих действий в непроницаемой темноте, скажи мне и проч. – Блаж. Августин говорит: «Voluntas Dei est prima et summa саusa omnium corporalium et spiritualium motionum: nihil enim visibiliter aut sensibiliter fit, quod non de illa invisibili ac intelligibili aula summi Imperatorie aut jubeatur aut permittatur». Сличи Чистилища III, 37 примеч.
«Проплыв пучины те» (в подлиннике: Quando sarai di lá dalle larghe onde), т. е. когда вернешься к живым, переплыв волны, окружающие чистилище.
«Джьованна», дочь Нино, бывшая в то время еще очень молодою, вышедшей впоследствии замуж за Рикардо ди Каммино из Тревиджи (Рая IX, 48). – «Там», т. е. на небе.
Мать Джьованны, вдова Нино, Беатриче, маркиза Эсте, вышла замуж за Галеаццо Висконти, сына Маттео Висконти, тогдашнего правителя Милана. Это случилось 21-го июня 1300 г., следовательно спустя три месяца после того времени, в какое предполагается загробное странствование Данте, и потому эти слова Нино высказывает в виде пророчества. Вдовы во времена Данте носили черное платье и повязывали голову белой повязкой; сбросить вдовью повязку значит – выйти замуж.
О дурном обращении Галеаццо с вдовою Беатриче, как бы следовало заключить из этого стиха, ничего неизвестно; поэтому в нем говорится лишь о том, что Галеаццо вместе с отцом своим и всей семьей был в 1302 г. изгнан из Милана и возвратился назад лишь в 1311 г.
Выходка против неверных жен, «если… не поджигать» и проч. в подлиннике еще сильнее: «Se l'occio о il tatto spesso noд raccende».
Миланские Висконти, также Милан и вся Ломбардия, имели на гербе своем венчанную короной змею (Vipera Berus, випера, гадюка). Эту пожирающую ребенка арматуру поместил в свой герб Отто Висконти еще в крестовые походы, в воспоминание своей победы над сарацинами, на что намекает Тассо в «Освобожденном Иерусалиме» I, 55. – По словам Верри (De titul et insign. № 40), миланцы, становясь где либо лагерем, сперва выставляли на каком-нибудь дереве знамя с гербом виперы (Majores nostri publica decreto sanxerunt ne castra Mediolanensium locarentur, nisi vipereo signo antea in aliqua arbore constituto). Напротив, Висконти пизанские, к которым принадлежал Нино, имели, как правители Галлуры, в своем гербе петуха. Смысл этих стихов такой: останься она вдовой, она тем приобрела бы себе более почета нежели теперь, вступив во второй брак, который есть нарушение вдовьего целомудрия.
«Но свыше мер», т. е. в той степени, какая свойственна человеку, говорящему по долгу и из любви к добру, a не из ненависти. «Гневаясь, не согрешайте». Псал. IV, 5. – Посл. к Ефес. IV, 26.
«Туда», т. е. «к полюсу, и именно к южному, так как поэты теперь на южном полушарии. Вокруг полюса звезды в своем течении совершают более короткий путь, почему и движутся они с меньшей скоростью, так точно, как колесо в ступице, которое ближе к оси совершает свой оборот медленнее». Штрекфусс.
«Три светоча»; под ними поэт разумеет три богословские добродетели: веру, надежду и любовь. «Если четыре звезды, виденные поэтов сегодня утром и обозначающие четыре главные добродетели, теперь, вечером, закатились низко за горизонт, и на место них появляются на небе эти три звезды, то всякий глубокомысленный читатель легко поймет смысл этого прекрасного символа. Четыре главные добродетели: мудрость, правосудие, мужество и умеренность, являются нам утром, когда мы нуждаемся в них для наших действий в жизни. Но когда день кончился и вместе с ним прекратилась наша деятельность, тогда только вера, любовь и надежда остаются с нами, как утешители; они только придают нам силы с началом нового дня оставаться верными сказанным главным добродетелям». Штрекфусс. – «Четыре главные добродетели необходимы и важны для деятельной жизни, обозначаемой утром, эти три – для жизни созерцательной, обозначаемой ночью». Каннегиссер. – Некоторые комментаторы принимали эти три звезды за действительные звезды на южном небе, a именно за три α созвездий Корабля, Рыбы-Меча и реки Еридана; но мнение это ошибочно.
«Противник ваш диавол». I Посл. Петра, V, 8. – «Древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную». Откров. св. Иоанна (Апокалипсис), XII, 9.
Т. е. где долина не имеет возвышенного края, где она открыта для входа. Враг всегда нападает на нас с слабейшей стороны.
«Этими словами явственно обозначается свойство змия, как врага человечества». Каннегиссер.
«Адская черта» (la mala striscia), т. е. адская змея. Сличи появление Змия у Мильтона, Parad. Lost, IX, 434–496. Описание Змия, символа искушения, напоминает появление Гериона, символа обмана. Ада XVII, 7 и далее.
«Я не видал», – этим обозначается быстрота, с какою взвились ангелы, или то, что Данте был ослеплен блеском их лиц (стих 35).
«Чета коршунов» (в подлиннике: gli astor celestiali) – «так называет поэт ангелов, для обозначения быстроты и силы, с какими они преследуют Змия, или потому, что коршуны – естественные враги змей». Скартаццини.
Т. е. да найдет божественное озарение, доныне тебя руководившее, столько благой в тебе воли, сколько необходимо, чтобы ты возмог подняться на высший дол (в подлиннике: al sommo smalto), т. е. на высшую вершину горы чистилища (земной рай). Вместо «елея» в подлиннике употреблено «cera» (воск); но, следуя Ноттеру, я заменил это слово елеем, так как и в русском, и в немецком языке «воск» дает не столько идею о горючем материале, сколько идею чего-то гибкого, податливого, лишенного воли.
«Маркизы Маласпина, владения которых находились главным образом в Вальдемагре (Ада XXIV, 145 и примеч.), между Генуей и Луккой, принадлежали к богатому и храброму роду и в течение XII и XIII столетий находились частью во враждебных, частью в дружеских отношениях. Чаще всего они принадлежали к императорской (гибеллинской) партии. Один Куррадо Маласпина, сын Фолио, жил уже в XI веке. В начале XIII века упоминается еще о другом Куррадо (Caffari, Annales Gen. Lib. IV). Какого из двух Куррадо разумеет здесь Данте старшим («древним») Куррадо – решить трудно. Второй Куррадо имел сына Федериго, женатого на Констанце, сестре короля Манфреда; несмотря на это родство, он принадлежал к гвельфам и, служа в их войске, как глава Лукской общины, был взят при Монтаперти в плен сиенцами. Говорящий здесь дух – сын его, Куррадо (ум. 1294 г.). Он, как ярый гиббелин, играет роль в одной из новелл Боккачио (Giornate II, Nov. 6)». Филалет.
«И здесь за то» и проч. (в подлиннике: A' miei portai l'amor che qui raffina, слово в слово: к моим питал я любовь, которая здесь очищается), это не значит: я слишком много любил своих, и потому должен здесь очистить себя от этой любви, но – любовь к моим была уже слишком велика; здесь любовь моя должна стать еще чище, т. е. облагородиться любовью к Богу. По Филалету, этот Куррадо был женат на сардинке Оретта, которая принесла ему в приданое город Боза и замок Дуозоли; не имея детей, он распределил все это приобретение между боковыми своими родственниками и чрез это водворил между ними согласие. Бенвенуто Рамбалди лучше объясняет этот стих таким образом: я питал к моим (гражданам) любовь, которая теперь очищается здесь, унося меня от земных забот и обращая к Богу.
В подлиннике: non si sfregia Del pregio della borsa e della spada, т. е. храбрость и щедрое гостеприимство. «Данте постоянно отзывается с похвалой о добродетели, противоположной пороку скупости, не по жадности своей к деньгам, a потому, что из скупости (cupa) выводит все бедствия на свете». Томазео.
«Бог и обычай», в подлиннике: природа и обычай.
Злой вождь, т. е. папа Бонифаций VIII.
«Гвоздьми», т. е. более сильными аргументами, чем простыя слова других. «Слова мудрых – как иглы и как вбитые гвозди». Екклез. XII, 11.
«Место это очевидно указывает на то, что Данте еще до 1307 г. получил фактическое доказательство о благородстве дома Маласпина, вероятно, гостеприимный прием в их доме. И действительно, мы находим Данте уже в 1306 г. в Луниджиано, где он, как посредник маркизов Франчесино Мороелло и Коррадино Маласпина, вел переговоры о заключении мира с епископом г. Луни. Бенвенуто да Имола называет Мороелло (принадлежащего к Чернымъ) другом, у которого Данте нашел себе приют у противоположной партии. Впрочем, в то время жил еще другой Мороелло Маласпина, отец Франческино, близко стоявший к гибеллинской партии, и очень вероятно, что Данте именно у него искал гостеприимства. У него-то в доме, как говорят, Данте получил начатыя им во Флоренции первые семь песен Ада (Ада VIII, 1 прим.). Ему же, как утверждают, Данте посвятил свое Чистилище». Филалет. – Это опять пророчество, введенное поэтом после события.
Т. е. солнце, находящееся теперь, во время равноденствия, в знаке Овна, не возвратится семь раз в это созвездие, или, другими словами, не пройдет семи лет, как в славе Маласпина, о которой ты теперь судишь по слуху, со слов других, ты убедишься по собственному опыту. «10-го апреля 1300 г. солнце при захождении стояло именно в том месте, где находятся звезды созвездия, обозначающие ноги Овна». Филалет.
«Этой песнью заканчивается первый день пребывания поэтов в чистилище, как это обозначается описанием вечера в начале песни и восхождением звезд в стихе 89. Вместе с этим кончается первое подразделение этой части поэмы, обозначающееся, как читатель может и сам заметить, великолепным введением в следующую песнь». Лонгфелло.
«Данте – говорит Бенвенуто да Имола – начинает эту песнь тем, чего не говорит, и не мог представить никто из других поэтов, именно словами, что аврора (заря) луны есть наложница Тифона. По мнению других, поэт разумеет аврору солнца, но этого не может быть, если мы тщательно вникнем в текст». – Действительно, это место поэмы было тщательно и разносторонне разъясняемо различными комментаторами, но, тем не менее, дело до сих пор не вполне разъяснилось. Не вдаваясь в подробности, большинство толкователей и переводчиков Данте принимают здесь аврору, или тот бледный блеск на небе, который предшествует восхождению луны (См. Филалет IX, прим. 1, также перевод Штрекфусса IX, 1–9), – У мифологов, женою Тифона (божества, наделенного бессмертием) собственно считается солнечная аврора, или утренняя заря; но Данте, кроме жены, придает ему еще наложницу, тот бледный блеск, который иногда предшествует восхождению луны. По мнению Каннегиссера, это не вымысел поэта, но средневековая переработка мифологических преданий. Что здесь, разумеется, именно восхождение луны, a не утренняя заря, это доказывается, во-первых, самыми выражениями поэта; во-вторых, – тем, что утренняя заря поднимается в это время года в знаке Рыб (Чистилища I, 19), и в-третьих, – тем, что в стихе 52 этой песни Виргилий обозначает другую утреннюю зарю. Следовательно, здесь описывается восхождение луны. В то время года, когда Данте начал свое замогильное странствие, было полнолуние; полная луна восходит тотчас по захождении солнца; но так как с тех пор прошло почти четыре дня, то луна, озаряемая солнцем, должна уже выйти из созвездия Весов и находиться теперь в созвездии Скорпиона (стих 5), при чем она восходит вскоре после 9 часов.
«С восточного балкона», т. е. с восточной окраины неба. Этому подражал Tacco: «Освобожденный Иерусалим» IX, окт. 74, ст. 1 и 2:
Меж тем заря с пурпурным, нежным ликом
Уже взошла на горний свой балкон.
«Созвездие Скорпиона поэт называет холодной тварью, потому ли, что скорпион принадлежит к гадам с холодной кровью, или потому, что зимой бывает в оцепенелом состоянии и оживает лишь от теплоты солнца, или потому, что его созвездие господствует в холодные месяцы года от конца октября до конца ноября)». Филалет. – Вообще древняя астрономия разделяла созвездия на теплые и холодные. «Хвост так полон яла», потому что в нем заключается ядовитое жало, а также потому, что осенью, именно в ноябре, когда солнце вступает в знак Скорпиона, чаще свирепствуют болезни. «Венец из дорогих каменьев», – те звезды, из коих слагается это созвездие.
«В рукописи Monte-Casino есть следующая глосса: Ночь разделяется на шесть или семь частей или шагов, называемых по-латыни crepusculum, conticinium, gallicinium, intempestum, gallitium, matutinum и diluculum. Число это заимствовано из Исидора, a так как «Origines» Исидора были тогда хорошо известны, то Данте весьма легко мог заимствовать это деление. Итак, если ночь сделала уже два шага, то, значит, время было еще перед полночью. В таком случае «восхождение» и «нисхождение» (склоняла) ночи означают здесь не противоположности; напротив, первое выражение указывает на то, что ночь наступает, подвигается вперед, второе – то, что ночь спускается с неба, следовательно, с каждым шагом склоняется к земле». Каннегиссер. – «Ночь, как и везде олицетворяется здесь поэтом, который смотрит на ход ее, как на течение звезд. Она восходит до зенита и отсюда нисходит до западного горизонта. Во время равноденствия ночь совершает свое течение почти ровно в 12 часов: в течение 6 часов она подымается, в следующие 6 часов она опускается. Следовательно, шаги ночи суть обыкновенные часы; шаги, коими восходить ночь, суть первые 6 шагов ночи, т. е. от 6 часов пополудни до полуночи. Итак, поэт, сказав, что ночь совершила уже два шага, которыми она восходит («в стези восходит»), и уже готовилась совершить третий шаг («склоняла – на третьем крылья вниз»), хочет этим сказать нам, что на горе Чистилища было около 3-х часов ночи, т. е. около 9 часов вечера. В первых двух терцинах он рисует нам великолепными красками зрелище, представлявшееся глазам его с горы Чистилища в ту минуту, когда восточное небо осеребрилось от блеска восходящей из моря луны и на небе засверкали некоторые звезды, составляющие созвездие Скорпиона, расположенное змеевидной линией. В третьей терцине он определяет час, когда он заснул». Скартаццини.
Ризы Адама, т. е. тело, в которое заключена душа Данте. Тело нуждается во сне, почему Данте ложится на землю, тогда как другие четверо: Виргилий, Сорделло, Нино и Куррадо Маласпина, как духи, не нуждаются в отдохновении сна.
13-15. См. «Превращения» Овидия, VI, 423–674. – Терей, царь фракийский, муж Прогмы, обесчестил сестру ее Филомелу и отрезал ей язык. Узнав об этом, Прогна умертвила рожденного Филомолой от Терея маленького Итиса и, приготовив из него блюдо, заставила Терея съесть его. В наказание за это все были превращены: Терей в удода, Филомела в соловья, Прогна к ласточку, Итис в фазана. См. Чистилища XVII, 19–20. – В щебетании ласточки, впрочем, нет ничего унылого, почему Данте имел здесь в виду, как кажется, слова пророка Исайи, который говорит в скорби: «Как ласточка издавал я звуки, тосковал как голубь». XXXVIII, 14. – «Поэт грустною песнью ласточки глубокомысленно указывает на сознание в грешнике о своем грехе и страдании». Копиш.
Перед утром сновиденья, по общему мнению (Ада XXVI, 7 примеч.), принимают пророческий характер.
«Надобно помнить, что Данте идет из темного леса, который он уподобляет Египту (Чистилища II, 4о-17), и что Господь сказал на горе Синае: «Вы видели, что Я сделал египтянам и как Я носил вас (как бы) на орлиных крыльях, и принес вас к Себе». Исхода XIX, 4. – Этот библейский образ глубокомысленно связывает Данте с языческим мифом похищения Ганимеда орлов Зевса». Копиш. – Орел, по толкованию древних комментаторов, означает предупреждающую благость Божию.
Т. е. на вершине горы Иды, где Зевс, в образе орла, похитил красивейшего юношу Ганимеда, сына Троса и прадеда Дардана, первого основателя Трои, в то время, когда он охотился с товарищами на этой горе, и, вознеся его на Олимп, сделал его виночерпием богов (небесного совета – sommo concistoro). Овидия «Превращения» X, 160–161.
«Нравственный смысл: в обыкновенной жизни божественная благодать гнушается входить в душу грешника и тем облегчить ему путь к покаянию, если он сам не приготовил для нее путь в свою душу, подвигаясь вперед настолько, насколько может вести его одна философия. Благодать начинается лишь там, где кончаются силы человеческие». Скартаццини.
«В мир огня». Во времена Данте полагали, что позади воздушной оболочки помещается четвертая стихия, т. е. круг огня, простирающийся до луны и окружающий атмосферу, в которой мы живем. Брунето Латини, Tresoro, Lib. II, С. XXXVIII; Рая I, 59, 71). В эту-то сферу возносится земное пламя (Рая I, 115, 141), и вследствие возмущений в нашей атмосфере оттуда вырываются молнии.
Весь этот образ напоминает библейские слова: «Он нашел его в пустыне, в степи печальной и дикой, ограждал его, смотрел за ним, хранил его, как зеницу ока Своего; как орел вызывает гнездо свое, носится над птенцами своими, распростирает крылья свои, берет их и носит их на перьях своих». Второз. XXXII, 10, 11.
Ахилл, сын богини Фетиды и Пелея, был окунут в реке Стиксе и чрез это стал неуязвимым во всем теле, кроме пятки, за которую его держала мать при погружении в воду. ей было предсказано, что он погибнет перед Троей. Он был отдан на воспитание мудрому кентавру Хирону (Ада XII, 71), в Фессалию, и, когда он возрос, мать перенесла его сонного на остров Скир к царю Ликомеду, где Ахилл, переодетый девицей, продолжал свое воспитание вместе с его дочерями. Но, несмотря на это, Улисс (Ада XXVI, 61 и примеч.) хитростью увлек его в войска Ахеян. Данте в картине пробуждения Ахилла намекает на следующее место Ахиллеиды Стация I, 247–250:
Cam pueri tremefacta qoies ocaliqne jacentis
Infusum sensere diem, stupet aёre primo:
Atque loca? qui fluctas? ubi Pelion? omnia
Tersa Atque ignota videt, dubitatque aguoscere matrem.
T. e. Виргилием.
«Данте заснул (примеч. к ст. 7–9) около 9 часов вечера; a так как в равноденствие солнце встает в 6 часов и так как теперь (28-го марта, 8-го или 10-го апреля) уже 8 ч. утра, то, значит, Данте спал 10–11 часов, что не покажется слишком долго, если примем во внимание, что до сих пор в течение полных трех суток он не спал («на пути про отдых позабывши», Ада XXXIV, 135), проходя трудной адской дорогой». Ноттер.
Данте обращен лицом к морю, так что видит лишь воду и небо, что еще более увеличивает его удивление и страх.
«Как бессознательно переправляется Данте через Ахерон (Ада III, 136 и начало IV), так бессознательно является он здесь к вратам чистилища, чрез непосредственное божественное водительство и озарение (стихи 55–57). Как отдельные личности, так и целые народы выдвигаются вперед из долго подготовлявшегося в тишине внутреннего кризиса». Штрекфусс. – «Показать ему и Виргилию особенную дорогу к этим вратам, как надеялся Виргилий в песни VI, 69, не могла ни одна душа; это – потому, что очень узкия врата чистилища становятся видимыми лишь тогда, когда к ним совсем приблизиться (стихи 62, 76), a также потому, как указано в песни VII, 40 и далее, что от того места, где находится Сорделло, не подымается вверх никакой особенной тропинки, но идущий к вратам должен сам отыскивать ее по всему протяжению горной крутизны». Ноттер.
Все до сих пор пройденные пространства принадлежали собственно к преддверью чистилища, где еще нет настоящего очищения.
Здесь положительно указывается на различие утренней Авроры (Dianzi, nell'alba che presede al giorno) от отблеска месяца, когда заснул Данте (стихи 1–3).
«Лючия (Ада II, 94) есть благодать озаряющая. Из рассказанного в стихах 19–33 сна мы видим, что внешним образом он вызывается в поэте ощущением переноса из тенистой долины на озаренную солнцем высоту; внутренним же образом он имеет глубокий символический смысл. Он означает именно, что человек никогда не возносится по собственной воле к высшему свету, но всегда не иначе, как при содействии божественной благодати, и весьма глубокомысленно то, что в том состоянии, в каком душа предается своему сродству с божеством еще только поэтично и еще, так сказать, полустихийно, т. е. во сне, – все-таки это приближение к царству света носить на себе величавый и вместе с тем грозный характер, выражаясь, как здесь, в образе, заимствованном из язычества (орле), тогда как в действительности это приближение совершается в высшей степени кротко и приводит к христианскому смирению и покаянию. Впрочем некоторые комментаторы видят в этом орле символ императорской власти, так как местность, где появился орел, указывает на Трою (гора Ида), стих 22 и далее, откуда родоначальники этой власти вышли под водительством орла (Рая VI, 1–3). В таком случае сон этот будет означать то, что при помощи божественной благости орел, т. е. императорская власть, оторвет Данте от его прежних гвельфских стремлений к убеждению, как необходима эта (императорская) власть для основания царства Божия на земле. Но такое толкование очень сомнительно». Ноттер.
«Средь призраков» (в подлиннике: Sordel rimase, e l'altre gentil forme); т. е. Нино, Куррадо и венценосные души (чистилища VIII, 44).
Под именем «вход» здесь разумеется не самая дверь чистилища, так как она заперта (стих 120), но то углубление в скале, которое вначале представляется в виде щели, подобной той, какая делит стену. В углублении этом, перед дверями, где сидит ангел, находится площадка, на которой останавливаются входящие в самое чистилище. Бути первый указал на это обстоятельство и устранил мнимое противоречие между «quel entrata aperta» стиха 62 и следующими словами Данте, по смыслу которых она должна была быть «chiusa» (запертою), стихи 111 и 120.
Изображение человека, решившегося наконец обратиться к лучшему (Чистилища XXI, 61 и далее). «Данте заимствует сравнение из самой вещи, которую описывает, или, другими словами, самую вещь делает предметом сравнения, он сам есть тот человек, который от сомнения переходит к уверенности». Скартаццини.
«Вступление в чистилище, в собственном смысле, есть, бесспорно, главный акт оправдания, с помощью которого грешник отвращается от грехов и решительно устремляется к Богу. Здесь, поэтому, наиболее уместно изложить учение схоластиков об оправдании. – Хотя нравственное улучшение есть дело всей жизни и во всех своих стадиях – плод взаимодействия благости с свободной волей, тем не менее настоящее очищение от грехов дело одного лишь момента, в котором прощение грехов и оправдание соединены неразрывно. Этот момент наступает у некоторых мгновенно, чудесным образом, как у Павла; у других – и это обыкновенный способ – ему предшествует неполное обращение, или некоторое размышление, которое еще не принадлежит к настоящему оправданию. Самому же оправданию, по Фоме Аквинскому, принадлежат четыре части: прежде всего, излияние действующей благодати, затем двойственное движение свободной воли к Богу и от греха, и, наконец, цель – прощение грехов. Хотя все эти четыре части по времени неразделимы между собой, однако gratia operane, как первичный источник оправдания, занимает первое место, или, говоря словами Фомы, она есть первая между ними в порядке природы. Когда же наступило оправдание, тогда дальнейшие успехи в добре будут действием содействующей благодати в соединении с свободной волей. Каждым таким шагом человек заслуживает новую себе милость, и при том не как награду или плату – понятие, не согласующееся с отношениями Бога к человеку, но, выражаясь языком схоластиков, по достоинству, так как оно соответствует Божественному порядку (Фома Акв. Sum. Theol II, 1. quaest 111–114). – Это-то неполное предварительное подготовление изображается в преддверии чистилища; но и оно не могло совершиться без содействия божественной милости. Поэтому-то Беатриче всегда посылает через Виргилия к Данте Лючию (Ада, 11, 97). Теперь легко объясняется, почему Лючия (здесь, очевидно, gratta operane) берет спящего Данте и без его собственного содействия приносит его к вратам чистилища; ибо первый толчок к оправданию приходит свыше; но вместе с тем понятно и то, что для того, чтобы войти в самые врата, все-таки необходима собственная решимость со стороны поэта и указание Виргилия (разума, свободной воли). Филалет.
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.