Книга Остров онлайн - страница 5

ГЛАВА ПЯТАЯ

Солнце как раз вставало, когда доктор Роберт вошел в больничную палату, где лежала его жена. На фоне оранжевого зарева вырисовывался зубчатый силуэт гор. Вдруг раскаленный добела серп показался между двумя вершинами. Серп превратился в полукруг, и длинные тени, вместе с первыми золотыми лучами, упали на сад за окном. Теперь, стоило взглянуть на горы, ослепительное сияние солнца било в глаза.

Доктор Роберт сел у кровати, взял руку жены и поцеловал. Лакшми, улыбнувшись ему, опять взглянула в окно.

– Как быстро вращается земля! – шепнула она и, помолчав, добавила: – Скоро я увижу свой последний восход.

Сквозь нестройный птичий хор и жужжание насекомых доносилось пение минаха:

– Каруна, каруна...

– Каруна, – повторила Лакшми, – милосердие...

– Каруна. Каруна, – голосом гобоя настаивал Будда.

– Поскорее бы уж все перестали меня жалеть, – продолжала умирающая. – Но как ты поживаешь? Бедный Роберт, что ты скажешь мне?

– Откуда-то берутся силы, – ответил он.

– Силы, чтобы жить по-человечески? Или заковать себя в броню, отгородиться от мира, уйдя с головой в свои идеи, в работу? Ты помнишь, как я тянула тебя за вихор, призывая к вниманию? Кто это сделает, когда меня не станет?

Сиделка принесла стакан подсахаренной воды. Доктор Роберт подсунул руку под плечи жены и усадил ее. Дежурная поднесла стакан к губам Лакшми. Больная отпила глоток, с трудом проглотила, вновь отпила и проглотила. Отвернувшись от предложенного стакана, она взглянула на мужа. На изнуренном лице вдруг появилась озорная улыбка.

– «Я вам Троицу являю, – слабым голосом процитировала она, – трижды сока отхлебнув, Ариана разбиваю». – Лакшми помолчала. – Что за смешные вещи вспоминаются порой! Да и сама я смешная, правда?

Доктор Роберт, сделав над собой усилие, улыбнулся.

– Ужасно смешная, – согласился он.

– Ты говорил, что я как блоха. Только что была здесь, и вдруг – прыг! – уже там, далеко отсюда. Неудивительно, что ты ничему не смог меня научить.

– Но зато ты научила меня всему, – заверил он ее. – Если бы ты не приходила, и не тянула меня за вихор, заставляя вглядываться в мир, помогая понять его, то чем был бы я теперь? Ученый сухарь с шорами на глазах. К счастью, у меня хватило ума сделать тебе предложение, а у тебя достало безрассудства ответить «да». А впоследствии, когда ты меня воспитывала, – мудрости и понимания. И вот, после тридцати семи лет трудов, я почти стал человеком.

– А я так и осталась блохой. – Лакшми покачала головой. – Но я старалась, очень старалась. Не знаю, понимал ли ты когда-нибудь, Роберт: мне приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться туда, где ты работал, читал, думал. Тянуться, изо всех сил тянуться, чтобы добраться до тебя, чтобы быть рядом. Господи, как я уставала! Какой непомерный труд! И все впустую. Ведь я всего лишь бессловесная блоха, которая скачет туда-сюда среди людей, цветов, кошек и собак.

Мне было не допрыгнуть до мира высоколобых, где ты пребывал, и я так и не попала туда. Когда случилось вот это (она подняла руку к своей отсутствующей груди), я перестала пытаться. Перестала ходить в школу, учить уроки. Теперь у меня сплошные каникулы. Наступило долгое молчание.

– Еще глоток воды? – спросила сиделка.

– Да, попей еще, – предложил доктор Роберт.

– Чтобы разделаться с Троицей? – снова улыбнулась ему Лакшми. Вдруг под маской старости и смертельной болезни доктор Роберт вновь увидел смеющуюся девушку, в которую влюбился много лет назад, – это было словно вчера. Час спустя доктор Роберт уже вернулся в свое бунгало.

– Почти все утро вам придется пробыть одному, – объявил он Уиллу Фарнеби, перебинтовав ему колено. – Мне необходимо съездить в Шивапурам, на заседание тайного совета. Около двенадцати придет одна из студенток, что работают сиделками, сделает укол и даст вам поесть. Потом, после уроков, сюда заглянет Сьюзила. А теперь мне пора уходить. – Доктор Роберт встал и коснулся руки Уилла. – До вечера. – На полпути к дверям он остановился и вернулся: – Чуть не забыл дать вам вот это. – Из бокового кармана обвисшего жакета он извлек тонкую зеленую книжицу. – Это заметки старого раджи. «Сочинение об истинном смысле вещей, и о том, как правильно поступать, зная этот истинный смысл».

– Отличное название! – заметил Уилл, беря книгу.

– Содержание вам тоже понравится, – уверил его доктор Роберт. – Всего несколько страничек. Но если вы хотите понять, что такое Пала, лучшего введения не найти.

– Кстати, – спросил Уилл, – кто такой старый раджа?

– Кто такой был старый раджа, должен я, к сожалению уточнить. Он умер в тридцать восьмом, поцарствовав на три года дольше королевы Виктории. Старший сын скончался раньше отца, а престол унаследовал внук – настоящий осел, что, впрочем, простительно, так как ослы мало живут. Нынешний правитель – правнук старого раджи.

– А когда, осмелюсь спросить, появились на острове Макфэйлы?

– Первый Макфэйл появился на Пале в царствование раджи-реформатора, как мы его называем, который приходится дедом старому радже. Раджа-реформатор и мой прадед изобрели нынешнюю Палу. Старый раджа укрепил и развил их достижения. Мы же, в свою очередь, прилагаем все усилия, чтобы идти по их стопам.

– Тут описывается история реформ? – Уилл приподнял книжку. Доктор Роберт покачал головой.

– В книге даны основополагающие принципы. Ознакомьтесь сначала с ними. Вечером, вернувшись из Шивапурама, я изложу вам историю Палы. Вы лучше поймете проделанную работу, если прежде узнаете о задачах, которые предстояло решить нам и которые встают перед каждым, постигшим истинный смысл бытия. Итак, читайте, читайте. И не забудьте в одиннадцать выпить фруктовый сок.

Уилл поглядел ему вслед, открыл тонкую зеленую книжицу и принялся читать.

1

«Никому никуда не надо идти. Мы все уже находимся там, куда стремились попасть; следует только осознать это.

Если я пойму, кем являюсь на самом деле, то не буду поступать так, как поступаю, исходя из ложных представлений о своем «я»; перестав поступать ложным образом, я увижу свое «я» в истинном свете.

В качестве истинного «я» – если только манихей, мое ложно понимаемое «я», не мешает мне осознать истину – я примиряю в себе «да» и «нет», всецело принимаю и благословляю опыт нераздвоенности.

Слова всех религий нечисты. Всякому, кто рассуждает о Боге, Будде, Христе, следует вымыть рот карболовым мылом.

Поскольку, в силу природы вещей, невозможно увековечить «да» в каждой паре противоположностей, манихей, каковым я себя представляю, обречен на бесконечные разочарования и разногласия с другими жаждущими и отчаявшимися манихеями.

Раздор и отчаяние – вот тема всех исторических и биографических трудов. «Я покажу вам страдание», – здраво сказал Будда. Но он показал и конец страданий – самопознание, всецелое приятие, благословенный опыт нераздвоенности.

2

Понимание, кем мы являемся на самом деле, ведет к Пребыванию во Благе, а Пребывание во Благе обусловливает добрую жизнь. Но добрая жизнь не является сама по себе следствием Пребывания во Благе. Мы можем быть добродетельны, не сознавая, кто мы на самом деле. Люди, попросту добрые, не Пребывают во Благе; они лишь являются столпами общества.

Едва ли не каждый столп общества играет для себя роль Самсона. Таковые Самсоны поддерживают свод, но рано или поздно он обрушивается на них. Еще не существовало такого общества, где добро проистекало бы из Пребывания во Благе, и потому являлось бы наиболее приемлемым. Однако это не значит, что подобное общество не может быть создано, и что нам, жителям Палы, не по силам его создать.

3

Йог и стоик – вот два эго, которые через праведность добиваются значительных результатов, пытаясь стать кем-то другим. Однако не надо притворяться кем-то еще, даже добродетельным мудрецом, чтобы перейти от одинокого манихейства к Пребыванию во Благе.

Пребывать во Благе – это значит понимать, кто мы такие на самом деле. Но чтобы узнать, кто мы такие, необходимо сначала понять, кем мы себя считаем и как себя, соответственно своим представлениям, ведем. К истине мы идем постепенно, шаг за шагом. Ясное и полное осознание наших ложных представлений о себе разрушает манихейскую шараду. Сначала свет истины вспыхивает на мгновение, но потом мгновения эти повторяются, длятся, сливаются. Осознание нами ложного «я» делается постоянным. И тогда нам вдруг открывается, кто мы такие в действительности.

Концентрация, абстрактное мышление, духовное развитие относятся исключительно к области ума, тогда как аскетизм и гедонизм касаются только ощущений, эмоций, поступков. Потому при любых обстоятельствах, во всякое время осознавай все, что доведется пережить, будь то похвальное или непохвальное, приятное или неприятное. Такова истинная Йога, истинное духовное развитие.

«Чем больше человек знает об отдельных предметах, тем больше он знает Бога». Истолковывая эту мысль Спинозы, можно сказать: чем больше человек знает о себе в отношении ко всяческому опыту, тем больше у него возможностей внезапно, в одно прекрасное утро, понять, кто он есть в действительности, или: Кто «он» Есть в Действительности.

Святой Иоанн был прав. В благословенно безмолвном мире Слово не только пребывало с Богом, оно являлось Богом. Как нечто, во что надлежит веровать. Бог как отвлеченный символ, не поддающийся наименованию. Бог есть «Бог».

Вера – совсем не то, что верование. Верование – это полное и безоговорочное приятие самым серьезным образом слов Павла и Магомета, Маркса и Гитлера. Люди воспринимают их слова слишком серьезно, и что же из этого происходит?

А происходит отсюда бессмысленное противоречие истории: садизм противопоставляется долгу, или – что еще хуже – понимается как долг; религиозному рвению сопутствует организованная паранойя; сестры милосердия ухаживают за жертвами своих единоверцев-инквизиторов и крестоносцев. Веру, напротив, невозможно воспринимать слишком всерьез. Ибо вера – это обоснованная опытом уверенность в нашей способности понять, кто мы такие в действительности, и позабыть отравленного верованиями манихея, перейдя в Благое Бытие. Господи, даждь нам нашу насущную веру, но избави нас от верований».

В дверь постучали. Уилл оторвался от книги.

– Кто там?

– Я, – прозвучал знакомый голос, и Уилл с неудовольствием вспомнил полковника Дайпу и кошмарную поездку в белом «мерседесе». Муруган в белых шортах, белых сандалиях, с платиновыми часами на запястье, приблизился к постели Уилла.

– Как мило, что вы пришли меня навестить!

Другой посетитель обязательно спросил бы, как Уилл себя чувствует, но Муруган, искренне поглощенный собой, не способен был притворяться внимательным.

– Я приходил час назад, – пожаловался он, – но старик еще не ушел, и мне пришлось вернуться домой. А потом надо было завтракать с мамой и ее гостем...

– Почему же ты не мог войти при докторе Роберте? – удивился Уилл. – Тебе запретили беседовать со мной?

Юноша нетерпеливо покачал головой:

– Конечно, нет. Но мне не хочется, чтобы они знали, почему я сюда пришел.

– Что значит «почему»? – улыбнулся Уилл. – Разве посещение больного – не похвальный в высшей степени поступок?

Но от Муругана, сосредоточенного на собственных делах, ускользнула его ирония.

– Спасибо вам за то, что не открыли нашего знакомства, – сказал он, едва ли не сердито. Можно было подумать, что он заставляет себя выражать свою признательность и недоволен Уиллом, которого приходится благодарить.

– Я заметил, что вы хотели скрыть наше знакомство, – пояснил Уилл, – и потому промолчал.

– Весьма обязан вам, – пробормотал Муруган; наверное, с тою же интонацией он процедил бы: – Грязная свинья!

– Не стоит благодарности, – с насмешливой вежливостью отозвался Уилл.

Что за удивительное создание, думал он, с любопытством созерцая золотистый гладкий торс юноши и обращенное к нему на три четверти лицо, с чертами, правильными, как у статуи; это была не классическая маска олимпийца, а скорее портрет человека эллинистической эпохи. Сосуд несравненной красоты – но что он вмещает? Какая жалость, подумал Уилл, что он не задал этот вопрос, прежде чем позволить себе увлечься несравненной Бэбз. Но Бэбз все-таки женщина. Желая ее, мог ли он относиться к ней рассудочно! И вряд ли человек, питающий слабость к мальчикам, стал бы задавать себе такие вопросы при виде обозленного юного полубога, сидящего сейчас у его кровати.

– Разве доктор Уилл не знает, что вы ездили в Рендан? – поинтересовался Уилл.

– Знает, конечно. Все это знают. Я ездил туда, чтобы забрать маму. Она гостила у родственников. Поездка была оформлена как полагается.

– Так почему же вы не хотите, чтобы я рассказывал им о нашей встрече?

Муруган, поколебавшись, с вызовом взглянул на Уилла:

– Потому что мы встретились в доме полковника Дайпы.

Ах, так вот оно что!

– Полковник Дайпа – примечательный человек, – Уилл не поскупился на комплимент, чтобы завоевать доверие.

Ни о чем не подозревающий Муруган тут же клюнул на наживку. Его угрюмое лицо просияло, и воодушевленный Антиной явился Уиллу во всей своей чарующей и сомнительной красе.

– По-моему, он просто чудо! – заявил юноша. Он взглянул на Уилла, как будто только что заметив его присутствие, и дружески улыбнулся. Чудесные качества полковника заставили Муругана забыть о своем неудовольствии и даже почувствовать на миг любовь к людям и даже к Уиллу, несмотря на то, что он был ему обязан. – Вы только подумайте, что он сделал для Рендана!

– О, он многое делает для Рендана, – уклончиво ответил Уилл. На сияющее лицо Муругана набежало облачко.

– А вот они так не считают, – нахмурившись, сказал юноша. – Они считают полковника ужасным.

– Кто это они?

– Да почти все здесь.

– И потому они не хотят, чтобы ты встречался с полковником?

Муруган торжествующе улыбнулся – точь-в-точь как мальчишка, который успел скорчить рожу, пока учитель стоял к нему спиной.

– Они думают, что я все время был с матерью.

Уилл мгновенно понял намек.

– А ваша матушка знала о встречах с полковником?

– Конечно.

– И не возражала?

– Она одобряет нашу дружбу.

Что ж, Уилл не ошибся, проводя параллель с Адрианом и Антиноем. Но неужто его мать слепа? Или она не желает знать, что происходит?

– Если вашей матушке все равно, – сказал Уилл, – отчего доктор Роберт и остальные против?

Муруган подозрительно взглянул на него. Поняв, что отважился вступить на запретную территорию, Уилл предпринял отвлекающий маневр.

– Неужто они думают, – сказал он, рассмеявшись, – что под его влиянием вы станете сторонником диктаторской власти?

Уловка подействовала. Муруган широко улыбнулся.

– Не опасаются, но что-то вроде этого. Дипломатический этикет. – Юноша передернул плечами. – Глупее не придумаешь!

– Дипломатический этикет? – Уилл искренне недоумевал.

– Они ничего про меня не говорили? – спросил Муруган.

– Нет, кроме того, что сказал вчера доктор Роберт.

– То есть что я студент? – Муруган, запрокинув голову, расхохотался.

– А что здесь смешного?

– Да нет, ничего.

Юноша отвернулся. Они помолчали.

– Я не должен встречаться с полковником Дайпой, – сказал Муруган, глядя в сторону, – потому что он – глава государства. Наши встречи – это международная политика.

– Я что-то не могу понять – при чем тут политика?

– Видите ли, я – раджа Палы.

– Раджа Палы?

– С пятьдесят четвертого года. С тех самых пор, как умер мой отец.

– Значит, вы сын рани?

– Да, моя мать – рани.

«Наладь прямую связь с дворцом». Но дворец сам устанавливает с ним связь. Провидение, безусловно, на стороне Джо Альдехайда и работает на него круглосуточно.

– Вы старший сын? – спросил Уилл.

– Я единственный сын, – ответил Муруган и, чтобы подчеркнуть свою уникальность, добавил: – Единственный ребенок.

– Что ж, все сомнения отпадают, – сказал Уилл. – О Господи! Мне бы следовало звать вас ваше величество. Или – по крайней мере – сэр.

Слова эти сказаны были полушутливо, но Муруган принял их совершенно серьезно, внезапно обнаружив подлинно царское высокомерие.

– Скоро вы сможете называть меня так, – сказал он. – В конце следующей недели мне исполняется восемнадцать. С этого возраста раджа Палы считается совершеннолетним. А пока я просто Муруган Майлендра. Студент, который учится всему понемногу, включая растениеводство, – чтобы я, став правителем, с умением брался за дела.

– Какие же дела предстоят вам? С чего вы начнете свое царствование?

Хорошенький Антиной у кормила государственной власти – поистине комическое несоответствие!

– «Долой им головы!» – шутливо продолжал Уилл, – «L'Etat c'est Moi»^[3]?

Муруган, надменный и величественный, оскорбился.

– Не говорите глупостей! – последовал упрек. Уилл находил все это очень забавным.

– Я только хотел выяснить, сколь абсолютным будет ваше правление, – сказал он примирительно.

– Пала – конституционная монархия, – важно ответил Муруган.

– Иными словами, вы будете символическим, номинальным правителем, наподобие английской королевы, которая царствует, но не правит.

– Нет, это не так! – забыв свое царственное достоинство, чуть не завопил юноша. – Не так, как английская королева. Раджа Палы не только царствует, он правит.

Слишком взволнованный, чтобы сидеть на месте, Муруган вскочил и заходил по комнате.

– Власть раджи ограничена конституцией, но – Бог свидетель! – он все же правит, правит.

Муруган подошел к окну и поглядел в него. Постояв так несколько секунд, он обернулся к Уиллу с совершенно иным выражением на лице: оно стало похожим на тщательно отлитую и расписанную эмблему всего самого гадкого, что вмещает душа человеческая.

– Они еще увидят, кто здесь главный. – Слова и интонация словно были позаимствованы из американского фильма о гангстерах. – Эти люди думают, что будут дергать меня за ниточки, – продолжал он, будто произнося реплики из банального сценария, – такие штуки они проделывали с моим отцом. Но они ошибаются, – зловеще хохотнул Муруган, вскидывая свою прекрасную и гнусную голову, – очень ошибаются.

Последние слова он процедил сквозь зубы, выдвинув нижнюю челюсть, – подобно злодею из комикса; прищуренные глаза блестели холодным блеском. Нелепый и ужасный, Антиной превратился в карикатуру на закоренелого преступника из какого-нибудь второсортного боевика.

– Кто правит страной до вашего совершеннолетия?

– Горстка старых чудил, – с презрением отозвался Муруган. – Кабинет, Палата представителей и Тайный совет, представляющий раджу, то есть меня.

– Бедные старые чудаки! – сказал Уилл. – Представляю, какой шок их вскоре ожидает. – Поддавшись озорному настроению, он громко расхохотался. – Надеюсь, я еще буду здесь; хотелось бы поглядеть!

Муруган тоже смеялся, но не зловещим смехом закоренелого злодея, а искренне и весело. Юноша был подвержен внезапным переменам настроения, и потому не мог долго придерживаться одной роли, будь то роль гангстера или школьника-шалуна, которую он сыграл чуть ранее.

– Какой будет шок!.. – заливался Муруган счастливым смехом.

– У вас уже имеются определенные планы?

– Да, несомненно.

Озорной мальчишка преобразился в государственного мужа, степенного, но снисходительно-любезного во время пресс-конференции.

– Первоочередная задача: провести модернизацию страны. Взгляните, что сумел извлечь Рендан из отчислений за нефть!

– А разве Пала не имеет отчислений за нефть? – спросил Уилл с видом полного неведения; прием этот, как он знал по опыту, превосходно способствует выуживанию информации из простодушного, самодовольного собеседника.

– Ни единого пенни, – посетовал Муруган, – при том, что юг острова изобилует сырьем. Но старые чудилы разрешают разрабатывать только несколько жалких скважин для нужд страны. И не позволяют никому заняться этим вопросом. – «Государственный муж» разгневался, в голосе юноши зазвучали интонации «злодея». – Какие только фирмы не предлагают свои услуги: «Азиатская юго-восточная нефтяная компания», «Шелл», «Ройял Датч», «Стэндард оф Калифорния». Но старые ослы никого не желают слушать.

– Вы надеетесь их переубедить?

– Я не стану тратить время на убеждения, – заявил «гангстер».

– Вот это характер! – заметил Уилл. – Чьи предложения вы предпочли бы принять?

– Полковник Дайпа сотрудничает со «Стэндард оф Калифорния». Он и нам советует завязать с ними отношения.

– На вашем месте я не стал бы торопиться. Следует изучить предложения конкурирующих компаний.

– Я тоже так думаю. И мама считает, что не надо спешить.

– Очень мудро.

– Мама, вероятно, предпочтет «Азиатскую юго-восточную компанию». Лорд Альдехайд, глава правления фирмы, – ее знакомый.

– Лорд Альдехайд? Какая неожиданность! – Радостное изумление в голосе Уилла прозвучало вполне убедительно. – Джо Альдехайд – мой приятель. Я пишу для его газеты. И являюсь также его личным послом. Сообщу вам по секрету, – добавил Уилл, – что поездка на медные рудники связана с поручениями Джо. Джо интересуется медью. Но главная его любовь – это нефть.

– Что он намеревается нам предложить?

Муругану очень хотелось казаться практичным. Уилл, в ответ на его реплику, изрек в самом что ни на есть киношном стиле:

– То, что предлагает «Стэндард», плюс еще чуть-чуть.

– Превосходно, – сказал Муруган согласно тому же сценарию и глубокомысленно кивнул. Они помолчали. Когда Муруган наконец заговорил, перед Уиллом вновь был государственный муж, снисходительно согласившийся дать интервью представителям прессы.

– Нефтяные отчисления, – сказал он, – будут использоваться следующим образом. Двадцать пять процентов всех денег пойдет на усовершенствование мира.

– Могу ли я спросить, – почтительно осведомился Уилл, – каким образом вы собираетесь осуществить эту задачу?

– Через Крестовый Поход Духа. Вы слышали об этом движении?

– Да, конечно. Кто же о нем не слышал?

– Это великое мировое движение, – с важностью доложил государственный деятель, – наподобие раннего христианства. Начало этому движению положила моя мать.

Уилл изобразил священный ужас и изумление.

– Да, моя мать. Крестовый Поход Духа – единственная надежда человечества, – подчеркнул он.

– Верно-верно, – сказал Уилл Фарнеби.

– Итак, о первых двадцати пяти процентах отчислений я уже сказал, – продолжал свою речь государственный деятель. – Остальное пойдет на осуществление интенсивной программы индустриализации.

Неожиданно его тон вновь переменился.

– Эти старые дурни разрешают проводить индустриализацию только в некоторых городах страны. Они желают, чтобы остров оставался таким, как тысячу лет назад.

– А вы хотите все переменить. Индустриализация во имя индустриализации.

– Нет. Индустриализация во имя страны. Во имя сильной Палы. Мы должны заставить себя уважать. Взгляните-ка на Рендан. Через пять лет там уже будут выпускать необходимое количество винтовок, минометов и боеприпасов. Производить танки они начнут еще не скоро. Они купят их у компании «Шкода» на деньги, вырученные от продажи нефти.

– Скоро ли они обзаведутся водородной бомбой? – насмешливо поинтересовался Уилл.

– Они и не пытаются, – ответил Муруган. – Но, в конце концов, водородная бомба – не единственное сверхмощное оружие.

Слова эти он произнес со смаком: видно было, что юнец находит вкус в «сверхмощном оружии».

– Химическое и бактериологическое оружие – полковник Дайпа называет эти средства «водородной бомбой для бедняков». Первым делом я собираюсь построить завод по производству инсектицидов.

Муруган подмигнул и рассмеялся.

– Наладив выпуск инсектицидов, нетрудно приступить к производству нервно-паралитического газа.

Уилл вспомнил недостроенные цеха в пригороде Рендан-Лобо.

– Что это за постройки? – спросил он у полковника Дайпы, когда они проносились мимо на белом «мерседесе».

– Завод по производству инсектицидов, – улыбнулся полковник, сверкнув ослепительно белыми зубами. – Скоро мы сможем поставлять их всей юго-восточной Азии.

Тогда Уилл воспринял слова полковника буквально. Но теперь... Уилл мысленно пожал плечами. Полковники останутся полковниками, а мальчишки, даже такие, как Муруган, всегда будут тянуться к оружию. Специальным корреспондентам предстоит еще немало работы на дорогах войны.

– Вы собираетесь укрепить армию Палы? – обратился Уилл к Муругану.

– Укрепить? Я собираюсь ее создать. Пала не имеет армии.

– Никакой армии?

– Совершенно никакой. Они тут все пацифисты.

Начальное «п» было взрывом отвращения, «ц» и «с» он выговорил с презрительным свистом.

– Мне предстоит начинать с нуля.

– За индустриализацией последует милитаризация?

– Несомненно!

Уилл засмеялся.

– Назад к Ассирии! Вы останетесь в истории истинным революционером.

– Надеюсь, – сказал Муруган. – Моя политическая доктрина – это перманентная революция.

– Великолепно! – зааплодировал Уилл.

– Я продолжу ту революцию, которую, около ста лет назад, начали прадед доктора Роберта и мой прапрадед, осуществив первые реформы. Многое из того, что они сделали, достойно одобрения. Но далеко не все, – уточнил он, и с суровой беспристрастностью тряхнул кудрявой головой, будто школьник, играющий Полония в рождественском спектакле. – Но, по крайней мере, они хоть что-то делали. Ныне страна управляется кучкой ленивых консерваторов. Они консервативны до дикости, до крайности; не желают и пальцем шевельнуть, сохраняя верность старым, некогда революционным идеям. Предстоит реформировать реформы, а они этого не хотят. Несмотря на то, что некоторые из их так называемых реформ совершенно отвратительны.

– Вы имеете в виду их отношение к сексу?

Муруган кивнул и отвернулся. Уилл с удивлением заметил, что его собеседник покраснел.

– Вы не могли бы рассказать более обстоятельно?

Но Муруган отказался от пояснений.

– Расспросите доктора Роберта или Виджайю, – предложил он. – Они считают, что это восхитительно. И поступают согласно своим убеждениям. Вот одна из причин, почему они не желают перемен. Свои старые мерзкие порядки они хотят сохранить на века.

– На века, – насмешливо повторило густое контральто.

– Мама! – Муруган вскочил.

Уилл обернулся: в дверях стояла пыншотелая помпезная дама, закутанная в облака белого муслина (хотя, по мнению Уилла, ей гораздо более подошли бы лиловый, малиновый или ярко-синий цвета). Она стояла с таинственной улыбкой, опираясь рукой о косяк; коричневые пальцы были унизаны драгоценностями. Так великая актриса, знаменитая дива, замирает недвижно при первом выходе, пережидая аплодисменты своих обожателей.

Чуть позади дамы, терпеливо дожидаясь своей реплики, стоял высокий мужчина в сизовато-сером дакроновом костюме, – коего Муруган приветствовал как мистера Баху. Не выходя из-за кулис, мистер Баху молча поклонился. Муруган обратился к матери.

– Ты пришла сюда пешком? – недоверчиво и с заботливым восхищением спросил он. Подумать только – идти пешком! Да она настоящая героиня! – Весь путь?

– Весь путь, дитя мое, – отозвалась дама с игривой нежностью. Блистающей драгоценностями рукой она обняла стройного юношу и прижала к пышной материнской груди, утопив в складках белого шелка.

– Мне было Повеление.

Рани, заметил Уилл, обладала манерой произносить слова, которые ей хотелось подчеркнуть, как бы с заглавной буквы.

– Внутренний Голос сказал мне: «Иди и навести Незнакомца, который находится у доктора Роберта. Ступай!» «Как? Прямо сейчас? – возразила я. – Malgre la chaleur^[4]?» Чем вывела его из терпения. «Женщина, – сказал он. – Придержи свой глупый язык и делай, что тебе сказано». И вот я здесь, мистер Фарнеби.

Простерев к нему руки, благоухающие сандаловым маслом, она подошла к постели. Уилл, склонившись над пальцами в перстнях, пробормотал что-то вроде: «Ваше высочество...»

– Баху! – окликнула рани своего спутника, пользуясь царской прерогативой обращаться запросто, по фамилии.

Дожидавшийся своей очереди эпизодический актер вышел на сцену и был представлен как Его Превосходительство Абдул Баху, посол Рендана.

– Абдул Пьер Баху – car sa mere est parisienne^[5]. Но, живя в Нью-Йорке, он овладел английским.

Уилл, пожимая руку послу, заметил, что он похож на Савонаролу – но Савонаролу с моноклем и портным на Савил Роу.

– Баху, – сказала рани, – это Мозг полковника Дайпы.

– Ваше высочество, позвольте заметить, что вы добры ко мне, но едва ли справедливы к полковнику.

Любезность мистера Баху – и в речах, и в манерах – удерживала его на грани ироничности: жалкая пародия на учтивость и самоуничижение.

– Мозг, – продолжал он, – должен находиться там, где ему и надлежит быть: в голове. Что же касается меня, я являюсь всего лишь частью симпатической нервной системы Рендана.

– Et combien sympathique!^[6] – сказала рани. – Кстати, мистер Фарнеби. Баху – один из Последних Аристократов. Видели бы вы его поместье. Это «Тысяча и одна ночь»! Стоит лишь хлопнуть в ладоши – и тут же подскакивают шестеро слуг, готовых выполнить любое ваше приказание. Если у вас день рождения, в саду устраивают fete nocturne^[7]. Две тысячи слуг с факелами! Музыка, прохладительное, танцовщицы... Жизнь Гарун-аль-Рашида, но с поправкой на современность.

– Звучит довольно заманчиво, – сказал Уилл, вспоминая деревушки, мимо которых они с полковником Дайпой проезжали на белом «мерседесе»: убогие мазанки, грязь, больные офтальмией дети, тощие собаки, женщины, согнувшиеся в три погибели под тяжестью ноши.

– А что за вкус, – не умолкала рани, – что за богатство воображения! Но главное, – она понизила голос, – какое глубокое, неиссякаемое Чувство Божественного!

Мистер Баху склонил голову, и воцарилось молчание. Муруган тем временем пододвинул стул. Даже не оборачиваясь, в царственной уверенности, что каждый готов предупредить любую неприятную случайность, которая бы угрожала ее достоинству, рани опустилась на стул всей величественной тяжестью своих ста килограммов.

– Надеюсь, мой визит не обеспокоит вас, – сказала она Уиллу. Уилл заверил ее, что вовсе нет; однако она продолжала извиняться.

– Мне следовало бы предупредить вас, – говорила она, – попросить позволения прийти. Но Внутренний Голос сказал: «Иди немедленно». Почему? Сама не знаю. Но, не сомневаюсь, мы выйдем на верную тропу.

Рани внимательно поглядела на Уилла огромными, выпуклыми глазами и загадочно улыбнулась.

– А теперь, прежде всего, как вы себя чувствуете, дорогой мистер Фарнеби?

– Как видите, мадам, весьма неплохо.

– Правда?

Глаза навыкате всматривались в его лицо так пристально, что Уилл поневоле почувствовал смущение.

– Я вижу, вы из тех, кто и на смертном одре героически заверяет друзей, что все в порядке.

– Вы мне льстите, – сказал Уилл. – И все же, смею утверждать, со мной действительно все в порядке. Хотя, конечно, это так удивительно, что кажется едва ли не чудом.

– Да, чудом! – подтвердила рани. – Именно так я подумала, услыхав о вашем спасении. Это чудо.

– Если повезет, – Уилл снова процитировал «Нигдею», – Провидение оказывается на вашей стороне.

Мистер Баху засмеялся, но, заметив, что рани сохраняет серьезность, спохватился и прикинулся, будто кашляет.

– Как это верно! – богатое контральто рани прозвучало с проникновенным трепетом. – Провидение всегда на нашей стороне.

Уилл с изумлением приподнял брови, и рани пояснила свою мысль.

– Я имею в виду Постигших Истину. Провидение на нашей стороне, даже когда нам кажется, что все против нас, meme dans le desastre^[8]. Вы, конечно, понимаете французский, мистер Фарнеби?

Уилл кивнул.

– По-французски мне говорить легче, чем на родном языке, и я предпочитаю его английскому или паланезийскому: ведь я столько лет прожила в Швейцарии, – пояснила рани. – Девочкой, когда училась в школе, и потом, – она похлопала Муругана по обнаженной руке, – вместе с сыном, когда со здоровьем у бедняжки было так плохо, что нам пришлось долгое время прожить в горах. И это также служит подтверждению моей мысли: Провидение всегда на нашей стороне. Когда мне сказали, что мое дитя на грани чахотки, я забыла все на свете. Я обезумела от страха и муки, я упрекала Бога, зачем Он такое допускает. Что за слепота! Мой ребенок поправился, и годы, проведенные посреди вечных снегов, были счастливейшими в нашей жизни. Правда же, дорогой?

– Да, это самые счастливые годы в нашей жизни, – со всею искренностью согласился Муруган.

Рани торжествующе улыбнулась и, выпятив алые губы, громко чмокнула ими, посылая сыну воздушный поцелуй.

– Итак, дорогой Фарнеби, – продолжала она, – вы можете сами убедиться. Это самоочевидно. Ничто не происходит по воле случая. Существует Великое Предустановление, и в нем множество малых предустановлений. Для всех и каждого из нас.

– Верно-верно, – учтиво заметил Уилл.

– Когда-то, – продолжала рани, – я понимала это умом. Но теперь я сердцем чувствую это. Ко мне пришло Понимание, – последнее слово рани произнесла с мистической заглавной.

«Поразительные духовные способности!» – вспомнился Уиллу отзыв о ней Джо Альдехайда.

– Я слышал, мадам, что вы прирожденный экстрасенс.

– Да, я экстрасенс от самого рождения, – подтвердила рани, – но одних природных способностей недостаточно. Необходимо учиться Чему-то Еще.

– Чему же?

– Духовной Жизни. Когда следуешь по пути, все сидхи, все сверхчувственные и чудотворные способности развиваются самопроизвольно.

– В самом деле?!

– Мама способна проделывать самые фантастические вещи, – с гордостью заявил Муруган.

– N'exagerons pas, cheri.^[9]

– Но это правда, – настаивал Муруган.

– Да, – вмешался посол, – я готов подтвердить. Оговорюсь, с большой неохотой. – Он улыбнулся, как бы посмеиваясь над собой. – Я скептик по натуре, и мне становится не по себе, когда я сталкиваюсь с невероятным. Но я чту истину, и когда невероятное происходит прямо у меня на глазах, я malgre moi^[10] вынужден засвидетельствовать факт. Ее высочество действительно творит самые фантастические вещи.

– Что ж, пусть так, если вам угодно, – рани лучилась удовольствием. – Но не забывайте, Баху: чудеса совершенно ничего не значат. Важно Другое – То, к чему приходишь в конце Пути.

– После Четвертого Посвящения, – уточнил Муруган, – мама...

– Милый! – рани прижала палец к губам. – Есть вещи, о которых нельзя говорить.

– Извини, – сказал юноша. Наступило долгое, многозначительное молчание.

Рани прикрыла глаза; мистер Баху, уронив свой монокль, последовал ее примеру, являя собой образ молчаливо молящегося Савонаролы. Что скрывалось за этой маской суровой, едва ли не надмирной сосредоточенности? Уилл смотрел и гадал.

– Могу ли я поинтересоваться, мадам, – спросил он, – как вам удалось отыскать этот Путь?

Секунду или две рани продолжала сидеть молча, с закрытыми глазами и таинственной улыбкой Будды.

– Провидение нашло его для меня, – наконец отозвалась она.

– Да, конечно. Но где и как это случилось, и при чьем содействии?

– Я расскажу вам. – Веки рани разомкнулись, и она обратила на Уилла пламенный, пытливый взгляд.

Это случилось в Лозанне, в первый год ее пребывания в Швейцарии; посредником, волей провидения, оказалась милая мадам Бюло. Мадам Бюло была женой славного, старого профессора Бюло, того самого педагога, чьей опеке доверил свою наследницу отец рани, последний султан Рендана. Шестидесятисемилетний профессор изучал геологию и был столь суровым протестантом, что если бы не бокал бургундского за обедом, привычка молиться всего два раза в день и строгая приверженность к моногамии, вполне бы мог сойти за мусульманина. Под его надзором принцесса Рендана должна была развиваться интеллектуально, при том, что ее моральным и религиозным убеждениям предстояло остаться незатронутыми. Однако султан не учел, что у профессора есть жена. Мадам Бюло – сорокалетняя женщина в соку, чувствительная, кипящая энтузиазмом; номинально разделяя протестантские убеждения своего мужа, она являла собой новообращенную пылкую теософку. В мансарде их дома, расположенного близ Плас де ла Рипон, она устроила Молельню, куда приходила тайком, чтобы заниматься дыхательной гимнастикой, концентрацией внимания и подъемом кундалини. Упражнения, требующие серьезных усилий! Но награда оказалась грандиозной. Однажды короткой, жаркой летней ночью, пока добрый старый профессор спал, мерно всхрапывая, двумя этажами ниже, мадам Бюло удостоилась Присутствия: ее посетил Учитель Кут Гуми.

Рани многозначительно умолкла.

– Невероятно, – отозвался мистер Баху.

– Невероятно, – почтительно повторил Уилл.

Рани возобновила свой рассказ. Мадам Бюло была вне себя от счастья. Ей нелегко было держать свой опыт в секрете. Начав с таинственных намеков, она наконец доверилась подопечной профессора и пригласила ее в Молельню. Последовал курс обучения, и в скором времени Кут Гуми одарил девушку еще большим благоволением, чем ее наставницу.

– И с самого того дня, – заключила она, – Учитель способствует моему Продвижению Вперед.

«Вперед – только куда?» – спрашивал себя Уилл. Одному Куту Гуми известно. Но к какой бы цели ни двигалась рани, Уиллу была не по душе эта цель. Широкое цветущее лицо правительницы казалось Уиллу неприятным; на нем лежала печать неколебимого, безмятежного самодовольства. Забавно, что она напоминала ему Джо Альдехайда. Джо был одним из тех счастливых магнатов, которые, не ведая приступов малодушия, без стеснения наслаждаются деньгами, вкупе с влиянием и властью, которые дает богатство. И сейчас перед ним, окутанная в белый шелк, мистику и чудеса, сидела как бы сестра-близнец Джо Альдехайда: дама-магнат, завоевавшая рынок, хотя товаром ее были не соевые бобы и не медь, но Чистейшая Духовность и Просветленный Учитель; радуясь успеху, она уже готовилась подсчитывать прибыль.

– Вот один из примеров того, что он делает для меня, – продолжала рани. – Восемь лет назад, а именно, двадцать третьего ноября 1953 года, Учитель посетил меня во время утренней медитации. Явился Собственной Персоной, окруженный Сиянием. «Предстоит Великий Крестовый Поход, – сказал Он, – Мировое Движение за спасение Человечества от самоуничтожения. И ты, дитя мое, являешься Избранным Орудием». «Я – Орудие Мирового Движения? Но это нелепость, – возразила я. – За всю жизнь я не произнесла ни одной речи, не написала ни единой строки для печати. Мне никогда не приходилось ни руководить, ни организовывать». «И все же, – сказал Он улыбаясь (а улыбка Его несказанно прекрасна), – и все же, именно ты возглавишь Крестовый Поход, Всемирный Крестовый Поход Духа. Последуют насмешки, оскорбления: тебя будут называть умалишенной, сочтут фанатичкой. Но, говорят, собака лает, а караван идет. Из жалкого смехотворного начинания Крестовый Поход Духа обратится в Могучую Силу. Силу, служащую Богу, направленную к Спасению Человечества». Сказав так, он оставил меня. Ошеломленную, растерянную, испуганную до безумия. Но я обязана была повиноваться. И я повиновалась. Каковы же дальнейшие события? Я выступала как оратор – и Он одарял меня красноречием; я взвалила на себя бремя лидерства, и люди следовали за мной, потому что Он шел, невидимый, рядом. Я просила о помощи, и невесть откуда лился поток денег. И вот я здесь, перед вами.

Загадочно улыбаясь, рани развела руками, словно желая сказать: да, я жалкое создание, но принадлежу не себе, а Великому Учителю Кут Гуми.

– И вот я здесь, – повторила она.

– И вот вы здесь, хвала Всевышнему, – преданно произнес мистер Баху.

Выдержав благопристойную паузу, Уилл спросил у рани, продолжала ли она, достигнув столь высокого уровня, практиковаться в молельне мадам Бюло.

– Постоянно, – ответила рани. – Без Медитации, как и без пищи, я не могла бы существовать.

– Вы, наверное, встретили немало к тому помех, когда вышли замуж? Я говорю о годах до вашего возвращения в Швейцарию. Ведь вам приходилось нести множество официальных обязанностей.

– Не говоря уж о неофициальных, – сказала рани, и было ясно: у нее имеется немало нелестных замечаний относительно характера, Weltanschauung^[11] и сексуальных привычек покойного супруга. Она уже приоткрыла рот, чтобы развить эту тему, но вновь сомкнула губы и посмотрела на Муругана.

– Милый, – позвала она. Муруган, который задумчиво полировал ладонью ногти, виновато вздрогнул.

– Да, мама?

Прощая ему излишнее внимание к собственным ногтям и явное пренебрежение к разговору, рани с обворожительной улыбкой сказала сыну:

– Будь ангелом, ступай и пригони машину. Мой Внутренний Голос не сказал, что домой надо возвращаться пешком. Это всего в нескольких ста ярдах отсюда, – пояснила она Уиллу. – Но в такую жару и в моем возрасте...

Слова ее взывали к опровергающей лести. Но жара не способствовала не только прогулкам пешком; Уиллу не хотелось прилагать усилия, чтобы придать неискренним словам убедительное звучание. К счастью, на выручку пришел профессиональный дипломат и опытный придворный, который сумел загладить невежливость неотесанного журналиста. Мистер Баху звонко, искренне рассмеялся и затем испросил прощения за свое веселье.

– Но разве это не смешно! «В мои годы», – повторил он и засмеялся вновь. – Муругану нет еще восемнадцати, а уж мне ли не знать, сколь юной была принцесса Рендана, когда выходила замуж.

Муруган, тем временем, послушно поднялся и поцеловал матери руку.

– Теперь мы можем говорить более свободно, – сказала рани, едва он вышел из комнаты.

Взглядом, голосом и всем своим колышущимся телом рани выражала недовольство супругом.

De mortuis...^[12] Ей не следует ничего говорить о своем супруге, кроме того только, что он во всех отношениях был типичный паланезиец, настоящий представитель своей страны. Под красивой, гладкой кожей паланезийцев кроется, увы, ужасающая порочность.

– Стоит мне только вспомнить, в кого они пытались превратить мое дорогое Дитя! Это было два года назад, когда я разъезжала по свету во имя Крестового Похода Духа.

Звеня браслетами, рани в ужасе воздела руки.

– Для меня было сущей мукой расстаться с ним на такой долгий срок; но Учитель повелел мне ехать с Миссией, и Внутренний Голос сказал, что мне не следует брать Дитя с собой. Он и так слишком долго жил за границей. Пора познакомиться со страной, которой он будет править. Вот почему я решила оставить его здесь. Тайным Советом был назначен Комитет Опекунов. Туда вошли две женщины, матери взрослых сыновей, и двое мужчин, одним из которых, к сожалению, – скорее скорбно, нежели с гневом, сказала рани, – оказался доктор Роберт Макфэйл. Короче говоря, едва я очутилась за пределами страны, как эти достопочтенные опекуны, коим я доверила свое Дитя, своего Единственного Сына, принялись методично, повторяю, методично, мистер Фарнеби, подрывать мое влияние. Они пытались разрушить систему Моральных и Духовных Ценностей, над которой я усердно трудилась в течение многих лет.

Уилл не без ехидства (ибо он понимал, конечно, что имеет в виду рани) выразил свое изумление. Система моральных и духовных ценностей? Но Уилл не знает никого добросердечней, чем доктор Роберт и его помощники. Найдется ли другой такой добрый самаритянин, со всею искренностью спешащий на помощь?

– Да, они не лишены милосердия, – сказала рани. – Но милосердие – не единственная добродетель.

– Конечно, нет, – согласился Уилл и перечислил все качества, которых явно недоставало самой рани. – Существует также искренность. Не говоря уж о правдивости, скромности, самоотверженности.

– Вы забываете о Непорочности, – сурово заметила рани. – Непорочность – основа всего, sine qua non^[13].

– Но, наверное, здесь, на Пале, так не считают.

– Определенно нет, – сказала рани.

И она продолжила свой рассказ о том, как ее бедное Дитя окружили порочные люди; они покушались на его невинность, подстрекая вступить в связь со скороспелой беспутной девицей, коих на Пале великое множество. А когда этим порочным людям стало ясно, что Муруган не из тех, кто станет соблазнять девушку (ибо рани приучила его смотреть на Женщину как на Святыню), они велели девушке соблазнить его.

Увенчалась ли, гадал Уилл, эта попытка успехом? Или Антиной уже научился презирать девушек, предпочитая им своих юных друзей? А, может быть, их опередил более опытный педераст, швейцарский предшественник полковника Дайпы?

– Но самое худшее было впереди. – Рани понизила голос до «страшного» театрального шепота. – Одна из матерей, входивших в Комитет Опекунов, – матерей, поймите вы это! – посоветовала ему пройти курс уроков.

– По какому предмету?

– Этот предмет они эвфемистически называют любовью.

Рани поморщилась, словно почуяла запах нечистот.

– И эти так называемые уроки, – отвращение в голосе рани сменилось презрением, – ему предстояло получить от Взрослой Женщины!

– О небеса! – воскликнул посол.

– О небеса! – почтительно повторил Уилл. Та взрослая женщина, в глазах рани, была куда более опасной соперницей, чем любая из скороспелых беспутных девиц. Это была мать-конкурентка, которая обладала чудовищно несправедливым преимуществом, так как могла позволить себе вступить в кровосмесительную связь.

– Они обучают... – рани заколебалась, – ...Особой Технике...

– А что это за техника? – поинтересовался Уилл.

Но рани не могла принудить себя снизойти до отвратительных подробностей. В этом не было необходимости. Ибо Муруган (подумать только!) отказался от этих уроков. Да, он отказался от уроков разврата, которые должна была ему преподать женщина, по возрасту годящаяся в матери; самая мысль о подобных уроках вызывала у мальчика тошноту. И не удивительно. В нем было воспитано почтительное отношение к Идеалу Непорочности. Брахмачарья, если вам понятно это слово.

– Да-да, – отозвался Уилл.

– Вот почему еще я считаю его болезнь скрытым благословением, истинным перстом Божьим. Живя здесь, на Пале, я не смогла бы воспитать его, как хотела. Слишком много дурных влияний. Под угрозой Непорочность, Семья, даже Материнская Любовь.

Уилл насторожился.

– Как! Они и материнство реформировали?

Она кивнула.

– Вы даже не представляете, сколь далеко здесь все зашло. Но Кут Гуми знал, какого рода опасности нас подстерегают на Пале. И что же? Мой сын заболевает, и доктора посылают нас в Швейцарию. Подальше от Опасности.

– Как же случилось, – недоумевал Уилл, – что Кут Гуми отправил вас в Крестовый Поход одну? Разве он не предвидел, что случится с Муруганом, когда вы покинете его?

– Он предвидел все, – сказала рани. – Искушения, стойкость, массированная атака всех Сил Зла, и наконец – спасение. Долгое время, – пояснила она, – Муруган не решался писать мне о том, что происходит. Но после трех месяцев осады он не выдержал. В его письмах появились намеки, но я не поняла их, потому что была слишком поглощена поручением Учителя. И наконец, он написал мне письмо, в котором рассказал все. Я отменила последние четыре лекции в Бразилии и прилетела так быстро, как только мог домчать меня самолет. Через неделю мы уже были в Швейцарии. Я и мое Дитя – наедине с Учителем.

Рани закрыла глаза, и выражение экстатического злорадства появилось на ее лице. Уилл с брезгливостью отвернулся. Самозваная спасительница мира, мать, крепко держащая в когтях пожираемого ею ребенка, – способна ли она хоть на миг взглянуть на себя со стороны? Понимает ли, во что превратила – и продолжает превращать – своего несмышленыша-сына? На первый вопрос можно не сомневаясь ответить отрицательно. Но над вторым стоит поразмыслить. Возможно, она не подозревает, что делает с мальчиком. Но, скорее всего, знает – и сознательно предпочитает полковника женскому влиянию. Ибо женщина способна вытеснить ее из жизни сына, а полковник – нет.

– Муруган сказал мне, что собирается реформировать эти так называемые реформы.

– Я молюсь только об одном, – проникновенно сказала рани, напомнив Уиллу деда-архидиакона, – чтобы во всех начинаниях моему мальчику были даны Силы и Разум.

– Но как вы расцениваете его проекты? – настаивал Уилл. – Нефть, индустриализация, армия?

– Я не сильна ни в политике, ни в экономике, – усмехнувшись, сказала рани; Уилл вспомнил, что она уже прошла Четвертое Посвящение. – Спросите Баху, что он думает.

– Как представитель чужой страны, я не имею права высказывать мнения.

– Не такой уж и чужой, – возразила рани.

– Для вас – нет. Но не для паланезийского правительства.

– Но это не значит, – вмешался Уилл, – что вы не имеете своей точки зрения. Хотя она, разумеется, и не совпадает с местной, ортодоксальной. Кстати, – добавил он, – я сейчас не облечен профессиональными обязанностями. Это не интервью для прессы, господин посол.

– Что ж, не для прессы и не как официальный представитель, скажу: я полностью одобряю замыслы нашего юного друга.

– Вы считаете, что политика паланезийского правительства в корне неверна.

– Да, в корне неверна, – подтвердил мистер Баху, и на сухощавом лице Савонаролы заиграла вольтеровская улыбка. – Неверна, поскольку уж слишком правильна.

– Правильна? – запротестовала рани. – Что значит правильна?

– Слишком правильна, – пояснил мистер Баху, – оттого что направлена на то, чтобы сделать каждого жителя острова максимально счастливым.

– Но это Ложное Счастье, – воскликнула рани, – и свобода только для Низшего Уровня.

– Я преклоняюсь, – сказал посол, почтительно склонив голову, – перед необыкновенной проницательностью Вашего Высочества. И все же, на высшем или на низшем уровне, истинное или ложное, счастье всегда остается счастьем, а свобода – свободой. Политика, начало которой положили первые реформаторы и до сих пор придерживаются их последователи, прекрасно приспособлена к достижению этих двух целей.

– Но, по-вашему, это нежелательные цели? – спросил Уилл.

– Напротив, их желает любой. Но, к сожалению, они совершенно не соответствуют ситуации, которая ныне сложилась в мире.

– Возросло ли это несоответствие сейчас по сравнению с теми далекими годами, когда первые реформаторы только начинали работать во имя свободы и счастья?

– В те дни острова Палы еще не было на карте. Идея превращения страны в оазис свободы и счастья не являлась несбыточной. Незатронутое внешним миром идеальное общество имело возможность выжить. И Пала сохраняла жизнеспособность, скажу я вам, до 1905 года. Однако менее чем за одно поколение мир полностью переменился. Кино, автомобили, самолеты, радио. Массовое производство, массовое уничтожение, массовая коммуникация; но главное – массовость населения: все больше и больше людей в разрастающихся трущобах и предместьях. К 1930 году любому незаинтересованному наблюдателю стало ясно, что для трех четвертей человечества свобода и счастье – едва ли не пустой звук. Сейчас, в шестидесятые, никто уже не задается подобными целями. Внешний мир все тесней и тесней подступает к крохотному островку, где царят счастье и свобода. Подступает неуклонно и неумолимо, все ближе и ближе. Некогда жизнеспособный идеал ныне утратил свою жизнеспособность.

– Следовательно, Пале предстоят перемены?

– Самые решительные, – кивнул мистер Баху.

– И коренные, – изрекла рани с садистическим удовольствием пророка.

– По двум основным причинам, – продолжал мистер Баху. – Во-первых, в наше время невозможно существовать в отрыве от всего мира. И во-вторых: такое существование является несправедливостью по отношению ко всем остальным.

– Что же несправедливого может быть в свободе и счастье?

Рани вновь изрекла нечто вдохновенное о ложном счастье и извращенной свободе. Мистер Баху почтительно согласился с ее замечанием и затем вновь обратился к Уиллу.

– Несправедливо, – настаивал он, – выставлять напоказ свое благополучие перед лицом всеобщих бедствий; это явный hybris^[14], намеренное оскорбление всего остального человечества. Это, если угодно, неповиновение Богу.

– Богу, – сладострастно пробормотала рани, – Богу...

Она открыла глаза.

– Здесь, на Пале, в Бога не верят, – сказала она. – Они верят только в Гипнотизм, Пантеизм и Свободную Любовь. (Последние два слова она произнесла с подчеркнутым презрением.)

– И потому вы хотите сделать их несчастными в надежде, что к ним вернется вера в Бога? Что ж, это один из путей обращения. Возможно, лекарство окажется действенным, и цель, в конечном счете, оправдает средства. – Уилл пожал плечами. – Но хорошо это или плохо, – добавил он, – и как бы ни смотрели на это сами паланезийцы, перемены неизбежны. Не надо быть пророком, чтобы предсказать: Муругана ждет успех. Он мчится на гребне волны по океану нефти прямо в будущее. Кстати, – Уилл поглядел на рани, – насколько мне известно, вы знакомы с Джо Альдехайдом, моим старым другом.

– Вы знаете лорда Альдехайда?

– Да.

– Так вот почему мой Внутренний Голос был так настойчив! – Закрыв глаза, рани улыбнулась про себя и медленно кивнула. – Теперь я понимаю. – Внезапно переменив тон, она спросила: – Как поживает наш дорогой друг?

– Спасибо, по-старому.

– Замечательный человек. L'homme au cerfvolant^[15] – так я его называю.

– Человек с воздушным змеем? – удивился Уилл.

– Он делает свое дело вдали от нас, – пояснила рани, – но в руке его нить, к которой привязан змей, а змей всегда стремится взлететь выше и выше, в самую Высь... И пока наш друг держит нить, он чувствует постоянную Тягу из Высоты, рывки Духа, которые не дают покоя плоти. Поразмыслите над этим! Деловой человек, великий Кормчий Индустрии, но Главная Забота для него – это Бессмертие Души.

Наконец-то Уилл понял, что подразумевала рани. Она говорила о склонности Джо Альдехайда к спиритизму. Уиллу вспомнились еженедельные сеансы у миссис Харботтл, чьей рукой водил дух; у миссис Пим, которая поддерживала связь с индейцем по имени Бобу из племени Кьова; у мисс Тьюк, с ее знаменитым рожком, из которого слышался свистящий шепот оракула, чьи изречения тут же записывались личным секретарем Джо Альдехайда: «Покупай австралийский цемент; не волнуйся о крахе “Готовых Завтраков”; продай сорок процентов каучуковых акций и вложи деньги в ИБМ и Вестингхауз...»

– Он когда-нибудь рассказывал вам, – спросил Уилл, – о ныне покойном биржевом маклере, который всегда знал, каковы будут цены на следующей неделе?

– Сидхи, – снисходительно пояснила рани, – истинный сидхи. Может ли быть иначе! А ведь наш друг только Начинающий. И в этой жизни бизнес – его карма. Все его дела, все замыслы предопределены. Да, предопределены, – выразительно повторила она и замерла, воздев указательный палец и склонив голову набок, будто прислушивалась. – Все его замыслы предопределены, говорит мне Внутренний Голос, в том числе и великие и чудесные свершения здесь, на острове Пала. Человек, идущий духовным путем, скажет: именно этого я и желал. Не как я хочу, но по воле Божьей. К счастью, – заметила рани, – все мои желания совершенно совпадают с волей Господа.

Уиллу было смешно, но он сохранял серьезный вид.

– Говорит ли вам что-нибудь Внутренний Голос об «Азиатской юго-восточной компании?»

Рани, прислушавшись, кивнула:

– Определенно.

– Но полковник Дайпа советует вам иметь дело со «Стэндард оф Калифорния». Кстати, почему Пала, выбирая делового партнера, должна равняться на полковника Дайну?

– Мое правительство, – высокопарно заявил мистер Баху, – опирается на Пятилетний план координации и кооперирования экономики обоих островов.

– Это значит, что «Стэндард» получит монополию?

– Только в том случае, если они предложат самые выгодные, в сравнении с другими конкурентами, условия.

– То есть в том случае, – сказала рани, – если они больше всех заплатят.

– Мы обсуждали этот вопрос с Муруганом как раз перед вашим приходом, – отозвался Уилл. – «Азиатская юго-восточная нефтяная компания», сказал я ему, будет платить Пале столько же, сколько платит «Стэндард» Рендану, плюс еще немного.

– На пятнадцать процентов больше.

– Давайте скажем: на десять.

– На двенадцать с половиной.

Уилл взглянул на нее с восхищением. Для прошедшей Четвертое Посвящение она торговалась довольно бойко.

– Джо Альдехайд будет скрежетать зубами, – сказал он, – но, чувствую, вы все же получите свои двенадцать с половиной.

– Эти условия были бы для нас наиболее привлекательны, – заметил мистер Баху.

– Но есть опасение, что их не примет правительство Палы.

– Правительство Палы, – пообещала рани, – вскоре изменит свою политику.

– Вы так думаете?

– Я это ЗНАЮ, – сказала рани; не приходилось сомневаться, что сведения эти она получила непосредственно из уст Учителя.

– Но после того, как политика изменится, – поинтересовался Уилл, – одобрит ли полковник Дайпа сотрудничество с «Азиатской юго-восточной нефтяной компанией»?

– Вне сомнений.

Уилл взглянул на мистера Баху.

– А вы, господин посол? Поддержите ли вы полковника Дайпу?

Прибегнув к пространным выражениям, как если бы он выступал на пленарном заседании некой международной организации, мистер Баху ответил уклончиво. С одной стороны, да; с другой стороны, нет. Если принять такую-то точку зрения – белое; но глядя под другим углом – определенно черное.

Уилл слушал с вежливым молчанием. Теперь ему было совершенно ясно, что под маской Савонаролы, аристократическим моноклем и посольским многословием скрывается посредник-левантиец, стремящийся получить свое вознаграждение; мелочный крохобор, выклянчивающий чаевые. А сколько обещано царственной посвященной за поддержку «Азиатской юго-восточной нефтяной компании»? Бьюсь об заклад, немалый куш, думал Уилл. Не для себя, что вы, как можно! Но для Крестового Похода Духа, к вящей славе Кут Гуми. Тем временем мистер Баху завершал свою речь на международном заседании.

– Итак, становится понятным, – говорил он, – что любой шаг, сделанный мной, будет зависеть от сопутствующих обстоятельств, по мере развития событий. Я ясно выразил свою мысль?

– Вполне, – заверил его Уилл. – А теперь, – продолжал он с беззастенчивой откровенностью, – позвольте высказаться мне. Все, что меня интересует, – это деньги. Мне нужно две тысячи фунтов, чтобы существовать безбедно. Год свободы за помощь лорду Альдехайду, который задумал прибрать к рукам Палу.

– Лорд Альдехайд, – сказала рани, – очень щедрый человек.

– Да, необыкновенно, – согласился Уилл, – учитывая ничтожность моих стараний. Но чем значительней услуга, тем он щедрей.

Наступило продолжительное молчание. Вдали минах монотонно призывал к вниманию. Внимание к алчности, к лицемерию, к откровенному цинизму... В дверь постучали.

– Войдите, – откликнулся Уилл. – Продолжим разговор в другое время, – сказал он, обернувшись к мистеру Баху. Мистер Баху кивнул.

– Войдите, – повторил Уилл.

В комнату быстро вошла девушка лет восемнадцати, одетая в голубую юбку и короткий жилет без пуговиц; полоска кожи над талией оставалась обнаженной, а короткие полы жилета лишь изредка прикрывали круглые, будто яблоки, груди. Приветливую улыбку на ее глянцевито-смуглом лице подчеркивали ямочки на щеках.

– Я – сиделка Аппу, – заговорила она. – Радха Аппу.

Заметив, что у Уилла посетители, девушка осеклась:

– Ах, простите, я не знала.

Она небрежно присела перед рани. Тем временем мистер Баху галантно поднялся со стула.

– Сиделка Аппу! – восторженно воскликнул он. – Мой усердный маленький ангел из больницы в Шивапураме... Какая приятная неожиданность!

Однако Уиллу было ясно, что девушка не разделяет его восторгов по поводу встречи.

– Здравствуйте, мистер Баху, – холодно сказала она и тут же отвернулась, занявшись своей парусиновой сумкой.

– Ваше Высочество, возможно, позабыли, – сказал мистер Баху, – что прошлым летом мне пришлось лечь на операцию. По поводу грыжи, – пояснил он. – Эта юная особа приходила каждое утро, ровно без четверти девять, чтобы ухаживать за мной. А потом исчезла на много месяцев. И вот я снова вижу ее!

– Пунктуальность, – изрекла рани, – одна из составных Большого Плана.

– Мне нужно сделать укол мистеру Фарнеби, – сказала юная сиделка.

– Предписание врача – закон, – воскликнула рани, явно переигрывая роль царственного персонажа, соблаговолившего выказать милосердие. – Повиноваться значит исполнять. Но где же мой шофер?

– Ваш шофер прибыл, – послышался знакомый голос. Муруган стоял в дверях – прекрасный, как Ганимед. Юная сиделка весело взглянула на него.

– Привет, Муруган, то есть, Ваше Высочество.

Она еще раз небрежно присела, что можно было расценить и как знак почтения, и как ироническую насмешку.

– Привет, Радха, – лениво процедил Муруган. Он подошел к матери. – Машина у дверей, – сказал он. – Точнее говоря, так называемая машина.

С саркастическим смешком он пояснил Уиллу:

– Марка «бейби остин», 1954 года выпуска. Лучшее, что эта передовая страна смогла предоставить царской семье. Рендан снабдил своего посла «бентли», – с горечью добавил он.

– Который прибудет сюда через десять минут, – сказал посол, взглянув на часы. – Позволите ли вы мне расстаться с вами здесь, Ваше высочество?

Рани протянула ему руку. С благоговением добропорядочного католика, целующего перстень кардинала, мистер Баху склонился над ее рукой.

– Я полагаю – хотя, возможно, необоснованно, – обратился он к Уиллу, – что мистер Фарнеби еще немного потерпит мое присутствие. Вы мне позволите остаться?

Уилл заверил посла, что получит от этого только удовольствие.

– Надеюсь, – спросил мистер Баху у сиделки, – что со стороны медицины возражений не последует.

– Со стороны медицины – нет, – отрезала девушка, подразумевая, что помимо медицинских существуют иные доводы против присутствия здесь мистера Баху. Рани, с помощью Муругана, поднялась со стула.

– Au revoir, mon cher^[16] Фарнеби, – сказала она, подавая ему украшенную драгоценностями руку. Улыбка ее была так сладка, что показалась Уиллу угрожающей.

– До свидания, мадам.

Рани повернулась, потрепала по щеке юную сиделку и выплыла из комнаты. Подобно полубаркасу в кильватере оснащенного всеми мачтами корабля, Муруган проследовал за ней.