Книга Любовник Дженис Джоплин онлайн - страница 6

6

С того дня Чато стал чаше появляться в домике на холме. Вообще-то он использовал его главным образом для хранения оружия и пропагандистских материалов, но, когда выдавалась возможность, заваливался спать.

– Непонятно, – удивлялся Давид. – Почему он никогда не высыпается? – Лично у него сон отнимала не политика, а мысли о Дженис. Он жил воспоминаниями о ее гибком теле, о скрещенных руках, поднимающих подол платья, о милом ушке, о том, что произошло между ними и теперь постоянно воспроизводилось в его памяти, несмотря на минувшее время.

«Поеду к ней! Если не найдется работы на какой-нибудь лесопилке, в крайнем случае займусь бейсболом». Он принял вполне осознанное решение. Ему вдруг стало стыдно при мысли о необходимости сказать Грегорио, что его совершенно не прельщает игра за дядину бейсбольную команду. Чато посоветовал ему даже не заботиться об этом.

– Отец по сути всего лишь реакционный старикашка, трусливый мелкий буржуа, который не способен разглядеть исторической роли нарождающегося пролетариата! Призрак бродит по Мексике, Давид, призрак коммунизма! Тебе надо больше узнать о революционном движении! – Чато оставлял брату стопки отпечатанных на мимеографе страниц, чтобы читал на досуге. Но стоило Давиду пробежать глазами одну-две строки, как ему становилось скучно или тут же одолевал сон. Не понимал он, что написано в этих бумагах, и не хотел понимать. Двоюродный брат напоминал ему Марию Фернанду; та тоже заставляла его изучать брошюры о защите окружающей среды и хищническом разграблении водных ресурсов.

– Мы спасем мир, Санди, спасем наши реки!

Чтобы прочитать полученную от нее экологическую литературу, Давиду понадобилось бы года три. А он изнемогал от желания вновь услышать голос Дженис: «Are you Kris Kristofferson?» – вдохнуть запах ее кожи, ощутить горячую плоть в промежности. Какое ему дело до плачевного состояния речки Кеме, что стекает с гор Атакора и чья загрязненная вода отравляет существование племени барибас? Давиду хотелось только одного – вернуться в Лос-Анджелес, но он убил человека и жил как преступник – без денег, в разлуке с близкими людьми, в страхе перед внутренним голосом, не оставляющим его в покое.

Надежды, которые Давид связывал с Чато, также не оправдались. Двоюродный брат изменился до неузнаваемости; он теперь смотрел на действительность только через призму социализма.

– Отращивать волосы и носить расклешенные брюки – это еще не значит быть современным человеком, – внушал он Давиду. – Ты должен соответствовать эпохе, в которой живешь, помнить о своем долге перед историей. Ничего, что тебе не вполне доступны мои слова, это не твоя вина. Я просто хочу, чтоб ты знал: общественный строй, за который мы боремся, создаст возможности для излечения таких болезней, как у тебя; при социализме полностью исчезнет человеческая отсталость любого происхождения. – Давиду хотелось поговорить с братом, как раньше, в детстве, но Чато этого не понимал.

– Чато, чем считали ацтеки Млечный Путь?

Брат перестал раскачиваться и сердито уставился на него; дело было поздним вечером, оба сидели на веранде в ржавых креслах-качалках.

– Давид, мы обсуждаем то, что касается непосредственно тебя!

– Ты мне как-то раз говорил, чем считали ацтеки Млечный Путь, но я не запомнил. Египтяне принимали его за рассыпанные зерна пшеницы, инки – за звездную золотую пыль, а вот насчет ацтеков я правда не помню – вроде что-то связанное с кроликом?

– Это Луну ацтеки считали кроликом; дались тебе всякие сказки, Давид! Будто не знаешь, что человек уже оставил свой след на лунной поверхности!

– Как это?

– Да ну – ты что, действительно не знаешь? Вместо того чтобы решать проблему мирового голода, гринго предпочли высадить трех астронавтов на Луну.

«Не иначе, твой двоюродный брат начитался Жюля Верна и захотел нас удивить», – вставил внутренний голос.

– А как они туда добрались?

– На космическом корабле.

– И что они там увидели?

– Ничего, на Луне ничего нет, братан, неужели ты не читал? В прошлом году все газеты печатали репортажи!

– А в Чакалу не завезли… Чато, расскажи мне о Млечном Пути.

Тот бросил на Давида недовольный взгляд; его долг – приобщить младшего брата к борьбе, насколько возможно, и времени на разные глупости не было.

– Послушай, Давид, нельзя всю жизнь забивать себе голову чепухой вроде Млечного Пути, Плеяд и Дженис Джоплин. Кстати, этой певице нечего предложить революционной молодежи. Будь последовательным, найди свой окоп и оттуда дай бой!

«Вот это мне нравится! – обрадовался голос железным ноткам в голосе Чато. – Кажется, запахло порохом!»

– Каждый из нас должен вступить в сражение за новый порядок, – продолжал Чато, – сделать свой, пусть маленький, вклад в общее дело!

– Раньше тебе нравилось рассказывать мне о Млечном Пути…

– Раньше было раньше, а сейчас есть сейчас! Теперь у нас другие потребности! – Давид заметил, что брат разволновался, у него загорелись глаза, но не разделял его восторга. Зато он вспомнил сладкий голос Дженис: «Is this place the Chelsea Hotel?^[7] Хочешь – к тебе, а можно в моем номере…»

Ночью Давид встал выпить воды и увидел в гостиной раскрытый чемодан, полный денег, оставленный там Чато. «Зачем он принес сюда эти деньги? Нельзя ли взять, сколько мне не хватает, чтобы уехать в Калифорнию?» Давиду больше всего на свете хотелось вернуться на бульвар Сансет, но его накопления не увеличивались. Удивительно, но вся прожитая жизнь словно сократилась для него до единственного воспоминания о тех восьми минутах с Дженис Джоплин; перед глазами так и стояло видение ее обнаженных ног на лиловом ковре. Давид решил поговорить об этом с Чато, когда тот проснется, но утром брат сообщил, что не появится в течение нескольких дней.

– Куда ты поедешь, Чато?

– Я не могу тебе сказать.

– А что будешь делать?

– Не задавай лишних вопросов!

И Давид забыл попросить у него денег. Через день он услышал по радио в вечерних новостях, что похитили банкира Иригойена, когда тот выходил из церкви после окончания мессы. Полиция полагала, что преступление совершили партизаны. Давид вспомнил о двоюродном брате, но тут к нему в гости приехал Чоло.

– Как дела, друг мой Санди? – Чоло неизменно привозил с собой упаковку пива и не уезжал, пока они не выпивали его все без остатка. Давид настраивал радиоприемник на станцию «5-70», где звучала музыка «Лед Зеппелин», «Дорс», Сантаны и, конечно же, его любимой певицы, о встрече с которой он не переставал мечтать.

– У нее на руках были браслеты? – любопытствовал Чоло.

– Не помню.

– Да ты вообще ничего не помнишь! А халат, говоришь, психоделический?

– Да, какой-то странный, разрисованный весь.

– А ноги у нее длинные?

– Не обратил внимания.

– Кактус ты, Санди! Как можно сношаться с бабой и не видеть, что она собой представляет?

– Дело в том…

– Черт подери, тебе еще учиться и учиться!

– Я помню, что она была не совсем белая, а будто бы загорелая, и груди у нее маленькие, в веснушках.

– Ты их сосал?

– Нет…

– Пендехо, надо было сосать! Ну, хотя бы мял их в руках?

– Нет.

– Ну, ты точно озверел! А живот у нее какой?

– Мягонький такой…

– Ты его кусал?

– Нет, потому что от нее как-то странно пахло, будто сырой землей…

– Ну, так и должно быть! А целовалась как?

– Обалденно!

– А ты ее целовал?

– Вообще-то нет…

– Не могу в это поверить, вы что там, у себя в сьерре, девок не целуете?

– Она говорила не по-нашему, я ничего не понимал.

– Ну, ясно, она разговаривала с тобой по-английски!

– Я еще никогда не слышал такого голоса…

– Надо было называть ее «цыпленок» – чикен! Понял? Чикен – по-английски «цыпленок»! А ты потом отерся простыней?

– Там не было никакой простыни.

– Значит, ее халатом?

– Нет.

– Ты должен был пометить ее буквой «Z» – знаком Зорро! Многим женщинам это нравится!

«Вздор!» – буркнула бессмертная часть Давида.

Они сидели уже несколько часов и успели выпить много пива. Рот Давида безвольно открылся, зубы блестели, ему стало лень разговаривать.

– Ты так и не рассказал мне, что на тебя нашло в Лос-Анджелесе, во время матча? Почему твой дядя снял тебя с подачи?

Выпитое пиво подтолкнуло Давида на откровенность:

– Мне тогда слышались голоса, а теперь уже нет.

– Что?

– Голоса слышались.

– В смысле, в голове у тебя, что ли?

– Ага, – сказал Давид, отпивая глоток пива.

– С чего бы это, травки накурился? Я же предупреждал тебя – не прикасайся к марихуане!

– Да нет, не из-за этого!

– А почему ты мне не сказал?

– Неловко было.

Северный ветер трепал кроны деревьев, ночь стояла непроглядная, как чернила. Сантос допил свой стакан и наполнил снова.

– Знаешь что, чертов Санди? Не зря говорят, что удачу за деньги не купишь! Так, как тебе повезло с Дженис, больше не обломилось ни одному мексиканцу, могу спорить на что хочешь! Послушай меня, каброн ты этакий; по ночам я залезаю в постель к разным бабам, либо везу их к себе на ранчо, или просто на реку в кусты, куда придется – потому у меня и синева под глазами не проходит. Но никогда со мной не случится то, что было у тебя!

– Вот и Чато говорит то же самое.

– Каброн твой Чато! Кстати, мне надо обсудить с ним кое-что.

– Он уехал два дня назад и сказал, что вернется не скоро.

– Еще бы, недаром во вчерашнем похищении банкира Иригойена обвинили партизан; хорошо, если Чато еще не шлепнули – наши стражи правопорядка долго разбираться не станут! Как только он объявится – дай мне знать.

– Ты хочешь расспросить его о том, что случилось?

– Нет, просто передам пару слов от ребят.

– Ладно, только самих ребят не приводи.

– Не боись, этим кабронам здесь делать нечего. – Чоло стал пить длинными глотками, потом, будто впервые рассмотрев бугенвиллию, почти полностью закрывшую окно своими листьями, сказал с удивлением: – Вот живучая паразитка, а?

– Ага.

– Я на нее уже раз сто помочился!

– Большеньки-меньшеньки, как говорит Нена.

– Ох уж эта Нена! – Чоло пригладил свои длинные, волнистые волосы, в очередной раз отпил пива и закурил сигарету. По комнате разлился сладковатый запах марихуаны.

– А знаешь ли ты, друг мой Санди, что я влюблен в твою двоюродную сестру?

– А?

– Ты чего смеешься, каброн?

– Я не смеюсь, – сказал Давид, не в силах сдержать улыбку. – Просто любовь зла, Чоло!

– Да ты в своей Чакале вообще влюбился в чужую бабу!

Давид перевел взгляд на ночное небо, продолжая улыбаться; о Карлоте Амалии он уже даже не вспоминал, для него теперь существовала только Дженис Джоплин. Оба замолчали, раздумывая о том, какая коварная штука любовь, особенно если речь идет о такой шальной и самовольной девчонке, как Мария Фернанда.

– А Нена знает?

– Уж давно, с прошлого года, и Чато тоже.

– А ему-то зачем сказал?

– Как это зачем? Когда ухаживаешь за сестрой партизана, приходится учитывать, что он может подослать к тебе целый вооруженный отряд и отделать так, что родная мать не узнает!

– Значит, Нена не сказала тебе «да»?

– Она не сказала ни «да», ни «нет»!

– Сестра мне говорила, что хочет уехать учиться в Гвадалахару.

– Знаю…

– И что ты собираешься делать?

– Лапу сосать! Она ведь теперь даже встречаться со мной отказывается!

– В понедельник Нена заберет меня с работы к врачу, хочет, чтобы у меня рот больше не оставался открытым и зубы не торчали. Ты можешь поехать с нами.

– Постой, как это?

– Ты же хотел увидеться с ней!

– Ну да!

– Так вот, пока мной будет заниматься коновал, вы двое пообщаетесь.

– Годится! – И они договорились встретиться в шесть вечера на складе пиломатериалов.

На следующий день, в воскресенье, Давид, как обычно, играл в бейсбол – подавал за команду Грегорио. Он занимался этим не столько ради своего возвращения в большой спорт, а скорее стараясь угодить дяде. Грегорио до сих пор дулся на племянника за промашку, из-за которой его выгнали из «Доджерс».

– Как ты мог позволить себе напиться? Зачем ты пил, зная, что тебе нельзя? Я-то боялся, тебя не возьмут из-за слуховых галлюцинаций, но уж никак не ожидал, что ты мне подложишь такое дерьмо! – Давид признавал дядину правоту, но по другой причине; ему было плевать на «Доджерс», зато страстно хотелось видеть Дженис и всеми правдами и неправдами скопить деньги, чтобы вернуться на бульвар Сансет. С того дня, как он переехал в домик на холме, Грегорио каждое воскресенье упрашивал его сыграть за кульяканских «Лос-Томатерос» или любой другой бейсбольный клуб тихоокеанской лиги, но Давид не соглашался, оправдывая свой отказ тем, что это может быть небезопасно.