Книга Обезьяны онлайн

Посвящается Мадлен

А также Д.Дж. О., с благодарностью

Сколь, обезьяна, на нас,

мерзейшая тварь, ты похожа.

Энний

Когда мне случается возвратиться домой поздно – после банкета, научного заседания или дружеской попойки, меня непременно ожидает маленькая дрессированная обезьянка-шимпанзе, и я развлекаюсь с ней на обезьяний манер. Днем я отсылаю ее прочь; из ее глаз на меня глядит безумие, то самое безумие, что встречаешь во взгляде всякого дрессированного, сбитого с толку животного; один лишь я вижу это, и я не в силах этого выносить.

Франц Кафка. Отчет для академии

От автора

Хууу-грааа! В наши дни представления о мире и природе постоянно меняются, и куда быстрее, чем прежде. Более того, мы, шимпанзе, замечаем, что эти представления искажаются и извращаются и что виной тому особенности современной жизни, «противоестественной», по жестам иных мыслителей. Однако не все так просто, ведь частенько отличительной видовой чертой шимпанзе объявляли именно наше умение адаптироваться к любым внешним условиям и нашу способность к социальной аутоэволюции. Так что дело в другом: мы ведем эту «противоестественную» жизнь таким образом, что страдает экология всей планеты.

Означенное положение вещей ставит нас в тупик: навык оценивать степень собственной объективности изменил нам, замкнулся в порочный круг. И разве удивительно, что сегодня шимпанзе, профессионально занимающиеся правами животных, решили, что настала пора расширить понятие шимпанзечества и объявить полноценными обезьянами братьев наших меньших, в частности людей?

Здесь небесполезно воспроизвести жесты д-ра Луиса Лики,^[1] знаменитого археолога и палеонтолога.

Когда его протеже, не менее знаменитая исследовательница, антрополог Джейн Гудолл,^[2] сообщила ему, что дикие люди на ее глазах очищали ветки, а затем засовывали их в термитники с целью добыть пищу, д-р Лики возбужденно вскинул лапы: «Что же, теперь нам остается одно из двух: или дать новое определение понятию «орудие» либо понятию «шимпанзе», или же признать, что люди – такие же шимпанзе, как и мы сами!» Как вы понимаете, многоуважаемый ученый имел в виду традиционное определение шимпанзе как pongis habilis, «обезьяны умелой», то есть обезьяны, умеющей изготавливать орудия.

Роман, который вы держите в лапах, – вовсе не простецкий памфлет, призывающий обратить внимание на ситуацию с правами человека или же с тем, в каких условиях люди живут. У меня и в мыслях не было писать ничего подобного. Да, мне известно, что порой люди, на которых ставят научные эксперименты, содержатся в совершенно нешимпанзеческих условиях, что их держат в больших вольерах, изолируют, плохо лечат, плохо кормят и так далее. Но я глубоко убежден, что нам придется примириться с необходимостью эти эксперименты продолжать – они исключительно важны в плане решения проблем с ВИШ и СПИДом.

Зажестикулировав о ВИШ, мы опять возвращаемся в порочный круг морали. Если люди настолько генетически близки к нам, что могут быть носителями ВИШ (созначно новейшим исследованиям генетический материал людей совпадает с нашим на 98 %, – следовательно, у людей гораздо больше общего с шимпанзе, нежели, например, с гориллами), то разве не заслуживают они известной симпатии и сострадания с нашей стороны?

Ответ на этот вопрос, несомненно, положительный. Да, людей нужно сохранить. Вымирание рода человеческого станет потерей катастрофических масштабов, а к этому все и четверенькает – бонобо^[3] медленно, но верно отвоевывают у людей все большие и большие территории.^[4]

Но разве сами бонобо не нуждаются в сострадании? Разве судьба бонобо не важнее судьбы людей? Да, конечно. Однако выгода от сохранения людской популяции отнюдь не ограничивается возможностью найти лекарство от СПИДа и других болезней. Люди могут многое разжестикулировать нам о нашем прошлом, нашем происхождении и природе. У шимпанзе и человека был общий предок, который жил каких-то пять-шесть миллионов лет назад – для эволюции это лишь краткий миг.

Далее, если дикие люди вымрут, что станет с их одомашненными собратьями? Если; как утверждают д-р Гудолл и другие антропологи, у людей в самом деле есть нечто вроде культуры, то в такой ситуации от нее не останется и следа. Может даже оказаться, что поведение одомашненных людей, результаты наблюдений за которым подтверждают вышеозначенное, находится в некоей зависимости от поведения диких людей в дикой природе. И если последние исчезнут, то, возможно, даже у тех одомашненных человеков, которые научились ударять пальцем о палец (некоторые проживающие в неволе особи освоили более пятисот элементарных жестов^[5]), опустятся лапы. Жестикуляции между нашими двумя видами настанет конец.

Однако поймите меня правильно – все вышепоказанное ни в коей мере не попытка обобезьянить людей. Люди – это люди, они таковы, каковы есть, в силу своей человечности. Дикий человек разительно непохож на шимпанзе. Верно, с точки зрения ученого, в стае людей действует очень сложная система социальных отношений, но с любой другой люди предстают в весьма неприглядном виде. Так, они образуют постоянные пары – и самец всю жизнь спаривается с одной-единственной самкой! При этом человеческое общество живет в полной анархии – вместо того чтобы разрешать споры простым путем, то есть выяснять всякий раз, кто из противников выше в иерархии подчинения, разные стаи людей пытаются силой навязать другим стаям свой «стиль жизни» (вероятно, под этим следует понимать примитивные формы идеологии).

Далее, несмотря на то что люди относятся к своему потомству ничуть не менее заботливо, чем шимпанзе, извращенное пристрастие человека к моногамии, лежащее в основе людского социума, – извращенное потому, что моногамия не дает виду никаких очевидных генетических преимуществ, – порождает глубокий конфликт между внутригрупповыми и общественными связями. Пожилые люди куда сильнее страдают от безразличия и плохого ухода, чем наши старики-шимпанзе.

Но, пожалуй, ни в чем отличие людей от нас не проявляется так радикально, как в их отношении к телесным контактам. Именно здесь мы склонны видеть самую антишимпанзеческую их черту. У людей, как известно, нет защитного шерстяного покрова, и поэтому у них не развились сложные ритуалы чистки^[6] и система прикосновений – краеугольный камень всей нашей социальной организации, то, без чего невозможна никакая жестикуляция. Только вообразите себе, каково это – жить без чистки! День, хотя бы на треть не посвященный чистке, самому чувственному и фундаментальному из наших занятий, – для шимпанзе совершенно немыслим. Несомненно, именно тот факт, что люди не знают чистки, и делает для нас их половую жизнь столь странной и непонятной.

Спариваются люди, как правило, исключительно в уединенных местах. Самец покрывает самку, лежа на ней сверху мордой к морде (отсюда, по мнению некоторых, характерная форма человеческих ягодиц), при этом потомство в спаривании участия не принимает никогда. Спаривание происходит вне зависимости от того, началась у самки течка или нет, но мы снова отмечаем, что в плане естественного отбора такая модель размножения не дает человеку преимуществ. После родов не проходит и недели, как самка уже показывает детеныша другим членам стаи, а спустя всего три месяца вполне способна отнять его от груди.

Означенные поведенческие черты никак нельзя считать результатом приспособления к окружающей среде – это, подчеркнем еще раз, очевидно. Более того, мне трудно избавиться от мысли, что именно они завели человека в эволюционный тупик. В самом деле, что нелогичного в предположении, что люди страдают от общевидового невроза? Конечно, настоящие антропологи и этологи едва ли решатся выдвинуть или поддержать подобные гипотезы; но ведь я-то не ученый, я писатель, ничто не заставляет меня укладываться на прокрустово ложе сухих научных фактов.

По примеру Джейн Гудолл, которая, наблюдая за людьми в дикой природе во время своей первой экспедиции на реку Гомбе, не смогла обуздать свойственный нам приматоцентризм и присвоила всем увиденным ей людям обезьяньи имена, я позволил себе пойти наперекор целому ряду догматов многоуважаемой, но бесстрастной науки. Я, конечно, вовсе не хочу дать читателям повод думать, будто в самом деле верю, что реальные дикие люди могут обладать интеллектом того уровня, каким я наделяю своего героя Саймона Дайкса. Ничего подобного – я просто попытался вообразить, что было бы, если бы на вершину эволюционной пирамиды всползли не понгиды, а гоминиды.

Тут я, конечно, отнюдь не оригинален. Человек не устает будоражить любопытство шимпанзе с того самого дня, когда в Европу попало первое его описание – а случилось это в 1699 году. Тогдашние теоретики рассуждали в терминах «Цепи Творения» и располагали человека посередине между «дикими созданиями» и шимпанзе. Позднее, с появлением учения Дарвина, одни выдвигали предположение, что человек представляет собой так называемое «недостающее звено», другие, напротив, рассматривали его как доказательство неполноценности бонобо и основание для отказа предоставить им равные с шимпанзе права. Творческие личности видели в человеке воплощение как светлых, так и темных сторон природы шимпанзе. От «Меленкура»^[7] до «Первой самки-человека»,^[8] от «Кинг-Конга» до «Побега с планеты людей» и писатели, и режиссеры на протяжении веков играли в игру под названием «От людей до шимпанзе один прыжок».

Однако какое бы научное определение человека мы ни выбрали – и здесь я попрошу д-ра Лики не протестовать, ведь провести четкую границу между нашими двумя видами действительно непросто, – перед нами все равно будет стоять проблема нашей естественной субъективной реакции на людей и их поведение. Чтобы убедиться в этом, достаточно отправиться в лондонский зоопарк и понаблюдать за жизнью людей в клетках, посмотреть, как они неподвижно сидят, не прикасаясь друг к другу, заглянуть в их странные белесые глаза, увидеть в них ни на что не похожую смесь тоски и мольбы, обращенной к посетителям-шимпанзе.

И это еще цветочки. Положение людей, содержащихся в больших вольерах для экспериментов, гораздо хуже. Человеку почему-то непременно нужна крыша над головой, в дикой природе он строит весьма хитроумные сооружения, внутри которых может проводить целые дни напролет. Если же человек вынужден все время пребывать под открытым небом и лишен возможности возводить укрытия, он очень скоро заболевает чем-то вроде агорафобии и в результате впадает в состояние, которое наиболее адекватно описывается термином «психоз». Экспериментаторы утверждают, что держать людей в таких условиях необходимо – это делается, если верить их жестам, в «научных» целях. Но мы зададим другой вопрос: а в чем причина? Уж не в желании ли во что бы то ни стало подогнать факты под теорию, согласно которой между нами и ними – пропасть?

Позволю себе напоследок взмахнуть пальцами и по мордному поводу. В прошлом мои труды становились объектом яростных нападок – их автор, то есть я, не испытывает якобы ни капли сострадания к своим героям. Один за другим критики пеняли мне, что я отношусь к моим персонажам с поистине чудовищным пренебрежением, что я только и ищу, как бы надругаться над их благородной шерстью и обречь их на нешимпанзеческие муки. Книга, которую вы держите в лапах, является – впрочем, по чистой случайности – единственным мыслимым ответом на эти идиотские инсинуации, которые все суть плод хронического непонимания назначения и смысла сатиры. Почему? Да потому что главный герой этой книги – человек!

Хууууууу,

У.У.С.,

который снова вернулся в старый добрый грязный Лондон, где и пишет эти строки в 1997 году