Книга Обезьяны онлайн - страница 8

Глава 7

Больницы Центрального Лондона вынуждены исполнять свою основную функцию – обеспечивать здоровье нации – в тяжелейших условиях. О каких бы болезнях ни шла речь – о тех, что вызываются бедностью, сизначь ожирение, рахит, туберкулёз, склероз сосудов, рак, астма, вызванная загрязнением окружающей среды, гепатит и ВИШ, или о тех, что вызываются богатством, сизначь астма, вызванная загрязнением окружающей среды, гепатит, склероз сосудов, рак, ВИШ и ожирение, – медицина может справиться с ними только при одном условии, а именно, если решит следующую задачу: заставит принципиально неподвижный объект, то есть решимость электората требовать от своих представителей в парламенте положить конец росту налогов, сдвинуться с места под натиском непреодолимой силы, то есть готовности того же электората пойти на что угодно, лишь бы иметь возможность бесплатно, в любое время дня и ночи и в произвольном количестве получать лекарства от всего, от чего бы он, электорат этот, ни страдал.

Больницы Центрального Лондона – как и тюрьмы – все до единой располагаются в зданиях, находящихся в поистине безупречной дисгармонии со всем, что возведено поблизости. Когда бы ни были построены эти здания – в наши времена или во времена королевы Виктории, – на их фасадах застыла одна и та же маска древней, безысходной печали. Они словно показывают: шимпанзе могут входить в наши двери, и шимпанзе могут выходить из наших дверей, городские кварталы могут оформляться по вкусу среднего класса, и городские кварталы могут оформляться по вкусу рабочего класса – но паразиты по-прежнему будут разъедать кишечники, одинокие бумажки с телефонами по-прежнему будут наклеивать на доски объявлений, которые никто не читает, а торнадо теплого, клейкого, вонючего воздуха все так же будут крутиться в пролетах пожарных лестниц.

Больница «Чаринг-Кросс» не исключение из этого прискорбного правила. С тех пор как ее, за чрезмерную величину, изгнали из старинных пенатов в центре города, она угнездилась в районе Фулем-Пэлес-Роуд, чуть южнее Хаммерсмитской эстакады. Если съехать с нее там, где она приподнимает свое брюхо над нагромождением магазинов, автобусных станций, офисных зданий и развлекательных комплексов, то попадешь на улицу, примечательную в следующем отношении: она настолько ни на что не годна, что даже на конкурсе ни на что не годных улиц заняла бы второе место.

Бедная улица Фулем-Пэлес-Роуд! Иметь бедный вид выше ее сил. Идет под уклон, но еще никому не удалось по ней скатиться. Местные жители выглядят перепуганными, а вот пугающими не выглядят. За многоквартирным домом «Гиннес-Траст», расположенным в самом начале улицы, взгляду открывается бесконечная вереница тошнотворных забегаловок и ларьков по продаже тошнотворных же бутербродов. Изделия из рыбы следуют за изделиями из курицы, изделия из курицы следуют за изделиями из рыбы – последняя питается первой, первая питается последней и т. д. Для самой Географии появление на улице Фулем-Пэлес-Роуд не проходит даром, так как здесь Ближний Восток оказывается дальше Дальнего, Индия меняется местами с Индокитаем, и наоборот, и снова, и т. д., и т. п.

Настолько обескураживающе выглядит этот коктейль из магазинчиков и лавчонок, что если бы однажды жарким летним днем раскаленный асфальт улицы вдруг залили потоки растительного масла, то самый находчивый шимпанзе просто вывалил бы прямо на землю все запасы съедобного сырья, которыми набиты здешние заведения, – и зажаренный прямо на мостовой «продукт» как нельзя точнее отразил бы дух и суть этого места.

И вот со дна этой сточной канавы, где даже арендная плата ниже ординара, возносится этаким триумфом рационализма в стиле Баухаус в затянутое смогом небо четырнадцатиэтажное здание больницы из стекла и бетона. Но что-то все равно пошло наперекосяк – в Лондоне иначе не бывает. У входа слишком мало – или, наоборот, слишком много, ведь возведенная в ранг закона двусмысленность и есть главное свойство больших городов – растительности и фонтанчиков с бурой водой; слишком тяжелый, слишком длинный козырек укрывает от солнца шеренгу стеклянных дверей; слишком много металла в ограде забитой до отказа парковки – создается впечатление, будто наблюдаешь за осадой: больница ушла в глухую оборону, и самая ткань ее органов рвется от напряжения в отчаянной попытке противостоять болезням, атакующим ее снаружи и изнутри, болезням, поражающим как физическое тело, так и юридическое лицо.

Переступив порог, вы теряетесь. Вас окутывает чад служебного рвения. Ну да, тут есть эскалаторы, они без устали накручиваются на невидимые веретена, что правда, то правда, а все свободное пространство на стенах занято указателями, они показывают, куда вам следует обратить ваши немощные стопы в поисках исцеления. Однако направьтесь в сторону антресоли, минуйте столовую с ее ухающей и воющей публикой, состоящей на четверть из бледномордых мамаш и на три четверти из бледномордых детенышей, прошествуйте сквозь череду двойных дверей – и вы окажетесь в месте, где никто не бывает и никто не живет. Там в палатах на скелетах гнезд возлежат духи давно умерших или выписанных больных, а надломленные души давно уползших прочь медсамцов скорбно топчут линолеум. Там вы найдете переплетенные трубки и вызмеивающиеся провода Древа Жизни – давно иссохшие, превратившиеся в гнилые лианы, обветшалые и запыленные.

В этих коридорах – коридорах больницы и одновременно коридорах чего-то, что некогда было больницей, но больше ею не является, – чувствуешь себя очень странно. Чувствуешь себя сбитым с толку, смущаешься, недоумеваешь – особенно если притащил сюда собственное хрипящее чадо и преодолел с ним бесконечные холлы и эскалаторы, а попал не в кабинет педиатра, а в какую-то египетскую пирамиду, где одна только пыль да следы былого величия. Впрочем, это не касается медицинских сотрудников, они, в конце концов, живут в этом здании и знают все его закоулки не хуже малыша, который вмиг обозначит вам точный цвет мха, растущего между камнями на пороге его группового дома, – не просто зеленый, а какой именно из всевозможных оттенков. Персонал перемещается по больнице уверенно, медики не задумываясь перечетверенькивают от одного места работы к другому, и даже если дорога пролегает через один из вышеописанных «коридоров-призраков», не замечают его. Просто вычеркивают из памяти свое пребывание в «мертвой зоне» и появляются в нужном месте словно бы из воздуха.

Единственный камень преткновения для сотрудников больницы «Чаринг-Кросс», и то лишь для тех, кто имеет дело с психиатрическим отделением, – служба скорой психиатрической помощи. Не показать, чтобы эта служба – без которой нельзя и помыслить жизнь в районе, где постоянных жителей существенно больше, чем временных, – пришла в упадок или пала жертвой серьезного сокращения бюджета, как это случилось с амбулаторным ортопедическим отделением, клиникой по лечению бесплодия и самочьей консультацией. Ее скорее изгнали, отхаркали, изблевали, выбросили вон из здания на одну из подсобных парковок, и с тех пор она ютится в невзрачном сооружении, установленном на подпорки из шлакоцементных кирпичей (все – разного размера) и ни капли не похожем на гордый, футуристический монолит больницы. Короче, это просто передвижной домик, времянка, «караван».

Однако «караван» – пограничная застава психиатрического отделения, а до него всегда кому-то есть дело. Слишком хорошо идет торговля на рынке душ, чтобы оставить его в покое. На пятом этаже главного здания больницы находятся два отделения – имени Лоуэлла для временных пациентов и имени Гафа для «постоянных», общение с которыми прочим шимпанзе противопоказано. Между этими двумя отделениями идет активный пациентообмен, чье направление зависит от степени буйности содержащихся в них обезьян. Администраторы, можно показать, все время играют в этакие психиатрические шашки, их лапы постоянно меняют положение на доске, перемещая то какого-нибудь пациента с МДП из «скорой» в Лоуэлл, то какого-нибудь самоубийцу из Лоуэлла в Гаф, то какого-нибудь законченного психопата из Гафа обратно в «скорую», откуда его заберут в специализированную лечебницу.

Персонал психиатрического отделения, под водительством великого и ужасного Кевина Уотли, доктора медицины, члена Королевского общества психиатров, давно привык к вечному движению как к основе своей деятельности, к тому, что постоянно приходится тащить этого психа сюда, а того психа туда. Привык настолько, что породил целую серию профессиональных шуток насчет сотрудников отделения скорой помощи и незавидного географического положения их штаб-квартиры. «Ну, я пошел в Гулаг», – машут лапами сотрудники коллегам, расписываясь в получении смирительной рубашки, галоперидола или ларгактила.^[59] «Вам с китобазы ничего не нужно?» – спрашивают они же, покидая «караван», что неизменно вызывает внутри, благодаря разномастным кирпичам, нечто вроде землетрясения.

Персонал привык и к мириадам разного рода заранее обреченных на неудачу врачебных действий, которые ежедневно приходится совершать, а также к действиям по исправлению этих неудачных действий, которые опять-таки заранее обречены на неудачу по причине недостаточного финансирования. Так, пациентов, в чьей истории болезни значится что-нибудь совершенно безобидное вроде легкой клаустрофобии, с регулярностью, достойной лучшего применения, помещают в крошечные палаты с шимпанзе, которые страдают манией величия и считают себя гордыми инопланетянами-воителями, не знающими жалости к пленникам. И наоборот, шимпанзе, которых заперли в Гафе за совершенно непечатные действия в отношении ряда видов домашней птицы, регулярно обнаруживают в Лоуэлле, где они разгуливают совершенно свободно и самое большее, что может помешать им окончательно покинуть отделение, – это пара неврастеников, играющих в пьяницу.

Но все же психиатрическому отделению больницы «Чаринг-Кросс» есть чем гордиться. Более того, у предмета гордости безупречная медицинская репутация. Предмет этот – команда скорой психиатрической помощи, так обозначаемый «психоспецназ». Расквартирован психоспецназ в «караване», но приказы получает непосредственно из отделения; это самая скорая из всех команд скорой психиатрической помощи во всем Лондоне. История знает случаи, когда спецназ покидал больницу, садился в машину, добирался до самого края зоны обслуживания, вязал шимпанзе, у которого случился приступ, вкалывал ему успокаивающее, грузил в машину и доставлял в Гаф, где тот мог в свое удовольствие гадить на стены и на врачей, – и все это менее чем за полчаса.

Столь безупречная репутация обеспечивает сотрудникам «скорой» ряд известных льгот и преимуществ, и поэтому многие молодые врачи, желающие специализироваться по психиатрии, прилагают немалые усилия, чтобы попасть в спецназ; их примеру следуют и молодые медсамки по психиатрической части. У всех этих юнцов есть цель – заниматься практической работой, возможно не очень глубоко, зато очень быстро. В скорости, как они не устают махать лапами, все и дело.

Именно поэтому одним прекрасным утром в конце лета, когда экран красного видеофона в офисе-казарме спецназа покрылся туманом, который затем рассеялся и предъявил дежурному психиатру по имени Пол знакомую морду диспетчера из Нью-Скотленд-Ярда, пятеро членов команды немедленно повскакали с гнезд, хотя еще понятия не имели, куда придется ехать.

– «Ааааа!» У меня тут шимпанзе, психоз, острый приступ. Как раз в вашей зоне, – щелкнул пальцами полицейский.

– Адрес «хуууу», – щелкнул в ответ дежурный.

– Маргревин-Роуд, шестьдесят три, первый этаж.

– Что случилось «хуууу»?

– Черт его знает. Острый нервный срыв, самец, лет двадцати восьми.^[60] Нам ухнула его самка, ей тоже нехорошо.