Книга Обезьяны онлайн - страница 7

Глава 6

Стояла прекрасная погода, какая бывает по утрам на исходе лета. Деревья вдоль Редингтон-Роуд подставляли солнцу зрелые плоды. Запахи дрожжей и зелени наполняли воздух. Буснер окинул взглядом внушительные виллы из красного кирпича по обе стороны улицы. Несмотря на жару и спаривание, чувствовал он себя превосходно, был налит энергией и перед тем, как пробежать по дорожке и сесть в машину, набрал в легкие побольше воздуха и испустил громогласный рев, исполненный радости жизни. В ответ раздалось пыхтение и уханье соседей, иные из которых, как теперь заметил Буснер, сидели на ветвях ближайших деревьев.

– «Хуууу!» – проухали они, а затем помахали лапами: – С добрым утром, мистер Буснер!

– «Хуууу!» – ухнул он в ответ, весело помахав портфелем.

Обмен приветствиям продолжили шимпанзе на соседних улицах, проухав свои приветствия в пригороды, где их уханью вторили шимпанзе из еще более отдаленных домов и районов, а за ними – еще более отдаленные шимпанзе, так что уханье не спеша покатилось волной в направлении Белсайз-Парка.

Прыгун уже вывел машину, бордовый «вольво-эстейт» седьмой серии, из гаража, она ожидала хозяина у главных ворот. Буснер разглядел, что на заднем сиденье примостились трое старших подростков. Двенадцать лап так плотно сплелись во взаимной чистке, что вожак не мог точно показать, кто именно забрался в салон, но с удовольствием отметил, что в троице были Эрскин и Чарльз; с точки зрения вожака, оба в последнее время уделяли недостаточно внимания патрулированию окрестностей.

Буснер швырнул портфель в багажник и сел на переднее пассажирское сиденье.

– Ну, Прыгун, – показал он подчиненному, едва тот стронул машину с места – лапы ассистента мелькали в воздухе, так быстро он поднялся с первой на восьмую передачу. – «Уч-уч» что же такое сверхнеимоверно важное ты имел сообщить, что осмелился оторвать меня от второго завтрака «хууууу»?

– Звонила Джейн Боуэн из «Чаринг-Кросс», из отделения скорой психиатрической помощи, – отмахнул Прыгун. – Она работает у шимпанзе по имени Уотли – вы ведь помните Уотли, не правда ли, профессор Буснер «хууууу»?

– Еще бы «ррряяв», это же тот урод, который критиковал нашу работу с каких-то там этических позиций на последнем конгрессе Британской ассоциации психологов, в прошлом году в Борнмуте.

– Он самый, он самый. Ну, так вот, похоже, Уотли намерен подставить свою задницу под самую нашу морду – Джейн Боуэн показала, что он просит у нас помощи.

– «Хуууу» кто бы мог подумать…

Буснер хлопнул лапой по колену и переключил внимание на толстый мохнатый коврик, укрывавший приборную доску.

– Я гляжу, Прыгун, у нас обновка?

– Да, купил на прошлой неделе, когда ездил в сервис, – вам нравится?

Буснер дорого бы дал, чтобы иметь противоположное мнение, но не мог не признать, что новый коврик значительно лучше всех предыдущих. Он был весь усыпан геометрическими узорами – ромбами и шестиугольниками, фиолетовыми и красными, – сущий рай для пальцев передних и задних лап, если они вдруг зачешутся на предмет чистки. Буснер и сам заметил, что инстинктивно раздвигает и сдвигает ряды разноцветных ворсинок; и тут он вспомнил.

– Кстати, Прыгун, – показал именитый психиатр, – попробуй-ка извлечь этот проклятый джем из шерсти у меня на шее «хууу».

– Вожак, можно я! – постучал пальцами по шкуре Буснера один из старших подростков с заднего сиденья – прицельно, прямо по залитому джемом месту. Буснер резко повернулся, схватил злодея – им оказался Эрскин – за ухо и сильно укусил его за щеку.

– «Рррррааааа!» – пролаял вожак и хлесткими ударами лапы сообщил подростку: – Когда ты достаточно повзрослеешь, чтобы чистить меня по утрам, Эрскин, я непременно тебя извещу. Пока же советую, дорогой мой шерстеночек, держать свои сладенькие пальчики при себе.

– Прости, вожак, – показал в ответ Эрскин, силясь мордой и телом изобразить раскаяние. Но не прошло и трех секунд, как, несмотря на зияющую рану под глазом, он уже бесился вместе с братьями, прыгал по сиденью и заливался громким молодецким смехом. Взрослые шимпанзе перестали обращать на них внимание.

Прыгун облизал пальцы левой передней лапы и принялся бережно расправлять липкие шерстинки у Буснера под подбородком. Тот одобрительно заурчал:

– «Ур-ур-ур», – затем махнул лапой: – Ну, и чего же хочет Уотли «хууу»?

– Ну, – забарабанил Прыгун по шее босса, – история вроде бы такая. Около недели назад к нему попал один шимпанзе в крайне тяжелом состоянии…

– Сам приполз или терапевт направил «хууууу»?

– Нет, привезли на «скорой». У самца ни с того ни с сего начался психоз; пришлось вызывать «спецназ». Ну, сами знаете, смирительные рубашки, транквилизаторы, все такое.

– Вот как.

Тут Прыгун был вынужден на время убрать пальцы с Буснеровой шеи – они как раз подъехали к повороту у Хэмпстед-Хилл. Час пик миновал, но поток был еще довольно плотный, в обе стороны на большой скорости неслись машины. Прыгун опустил стекло, замахал лапами и зарычал, ожидая, пока бонобо на белом «БМВ» уступит ему дорогу; повернув, ассистент продолжил:

– Первые дни из бедняги и знака было не вытянуть… кстати, его обозначают Саймон Дайкс, – кажется, он довольно-таки известный художник.

– Да, должен созначиться, – отмахнул Буснер. – Видел одну его картину в Галерее Тейта. Гигантский триптих, на нем изображена куча медвежат, вроде игрушечные, работают в какой-то лаборатории – ты, должно быть, тоже ее видел.

– Я редко заглядываю в галереи, профессор Буснер, это не мое.

– Ну «уч-уч», что ж с того, тебе нужно ходить туда почаще. Как ты знаешь, наша работа тесно связана с тем, как функционируют интуиция и нетривиальная логика, а это очень хорошо видно на примере художников. Мы ведь не ищем сухих, прямых и простых объяснений – пора бы тебе это усвоить, Прыгун…

– Босс «хууу»? – взмахнул лапой пятый самец, на всякий случай съежившись в водительском кресле – вдруг хозяин решит съездить ему по морде за дерзость.

– Что «хууу»?

– Вы не позволите мне закончить «хууу»?

– «Хууу»… валяй.

– Как я показывал, когда Дайкса привезли в больницу, он пребывал в кататоническом состоянии. Ни Боуэн, ни Уотли не могли понять, в чем тут дело, – то ли это симптом психоза, то ли «спецназ» немного переусердствовал странк…

– «Рррявв!» – рявкнул Буснер. Он лютой ненавистью ненавидел транквилизаторы, вообще все, что касалось психиатрической фармакологии, особенно после конфуза с подпольными клиническими испытаниями таблетки «инклюзия» от компании «Крайборг фармасьютикалс». Буснера угораздило вляпаться в эту историю, он почему-то уверовал, что препарат представляет собой панацею от депрессии.

Прыгун продолжал:

– А когда самец пришел в себя, они даже подползти к нему не смогли. Он все время показывал про всяких макак и зверей, вокализировал, как человек, и нападал на медперсонал – правда, без особого успеха. Тогда Уотли с Боуэн решили, что, возможно, его травмирует самый вид шимпанзе. Они изолировали Дайкса и начали с ним переписываться…

– Переписываться? Что ты имеешь в виду «хууу»?

– Они стали посылать ему записочки, подкладывать их на поднос с едой, а в них спрашивали, что с ним такое, как он себя чувствует и тому подобное.

– И что же Дайкс им написал, Прыгун? Он как-то объяснил, почему у него случился нервный срыв «хууу»?

– Он написал Боуэн, что он человек.

– Прошу прощения?

– Он написал, что он – человек, что в мире живут люди, что миром правят люди, что люди – доминирующий вид среди приматов, что он лег в постель со своей любовницей-человеком и заснул, а наутро она превратилась в шимпанзе, а с ней – все остальные люди на планете.

– Включая и его самого «хууу»?

– Ну, с нашей-то точки зрения, он выглядит как самый настоящий шимпанзе, но с его точки зрения он – человек. Он чувствует себя человеком. Машет лапами, что у него человеческое тело. Показывает, что, по его ощущениям, он совсем конкретно сошел с ума. Полагает, что мир, как он теперь предстает перед его глазами, – галлюцинация, вызванная психозом.

Пока шел обмен жестами, «вольво» медленно сполз по Хэмпстед-Хилл и стал перед светофором. Прыгун собрался поворачивать налево, к больнице «Хит-Хоспитал».

– Эй, ты что делаешь? – ткнул его в бок Буснер.

– Прошу прощения, босс «хууу»?

– Ухай немедленно по мобильному Уотли – все это выглядит ужасно увлекательно. Мы едем прямиком в «Чаринг-Кросс», посмотрим, может, при личном контакте сумеем разобраться, что это за таинственный психоз такой.

Прыгун осиял босса широкой, игривой улыбкой. Он все это предвидел и большим пальцем задней лапы уже набирал на мобильном номер Уотли.

Мгновение спустя на экране видеофона, установленного на приборной панели, возникла шелудивая морда Уотли. Его зрачки как-то странно блестели, что придавало ему одновременно слабый и яростный облик.

– «Хууу-грааа!» – пропыхтел-проухал Уотли, Буснер с Прыгуном ухнули в ответ, а именитый психиатр даже специально побарабанил пальцами по экрану, давая собеседнику понять, что церемониться не намерен.

– Похоже, ваш пятый самец убедил вас, что этот Саймон Дайкс – интересный случай, Буснер «хууу»? – показал Уотли. Его пальцы, отметил про себя именитый психиатр, были покрыты бородавками, он хитровато махал ими в самом низу экрана.

– Он изложил мне, в чем дело, но в самых общих чертах. Что вы думаете по этому поводу «хууу»?

– Теряюсь в догадках, Буснер. Самец у нас уже неделю. Когда его привезли, он вроде как находился в глубоком шоке – хотя теперь я готов созначиться, что у него в самом деле был приступ, нечто вроде маниакального психоза.

– Как он себя вел, распокажите подробнее «хуууу». – Буснер уселся на край сиденья, чтобы не упустить ни одного жеста Уотли.

– Стоит кому-нибудь из персонала появиться на пороге палаты, он забивается в самый дальний угол, причем ходит все время на задних лапах. А если мед-самка вчетверенькивает в палату, он или залезает под гнездо, или «хууу» нападает…

– Нападает «хуууу»?

– Именно, нападает. Однако его атаки фантастически неэффективны – мышечный тонус словно на нуле, похоже на моторно-функциональный запрет, даже, я бы показал, на частичную атрофию. В общем, несмотря на то, что он в самом деле всякий раз испытывал ужас, он всякий же раз оказывался неспособен нанести персоналу сколько-нибудь значительный ущерб, так что мы решили обойтись без смирительной рубашки и не давали ему никаких лекарств, только самое легкое седативное, потому что в целом он не представляет для окружающих ни малейшей опасности.

В углу экрана появилась медсамка и влапила Уотли какую-то бумагу.

– Прошу прощения, – показал Уотли. Он что-то написал на листке и махнул лапой, приказав медсамке удалиться и не дав ей даже легкого тычка в наказание за дерзость.

Буснер повернулся к Прыгуну и презрительно поднял брови. Как только Уотли снова повернул морду к экрану, Буснер показал:

– А что это за история с письмами про людей, когда это впервые возникло «хууу»?

– Ну, когда его привезли, он не очень-то был способен выражать мысли жестами, – по крайней мере, так записано в журнале у дежурного, который его принимал. Он также вокализировал – однако вокализации были гортанные и совершенно неразборчивые, всякие странные и необычные звуки. Минуло несколько дней, прежде чем он худо-бедно восстановил жестикуляторную способность.

– И «хууу»?

– Ну, он только и делает, что заламывает лапы: «Пошла прочь, проклятая макака! Иди к черту, дьявольщина, порождение тьмы!», в этом роде. Я привлек Боуэн, и мы запустили переписку, чтобы попробовать поставить диагноз. Решили начать с гипотезы, что все это либо перебор с наркотиками, либо острый гипоманиакальный психоз, нервный срыв…

– Он раньше лечился по нашей линии «хууу»?

– Ну-у…

– Не увиливайте! Лечился или нет «хууу»?

– Его личный врач, некто Бом из Оксфордшира, машет, что у него бывали депрессии и что он сидел на наркотиках. Несколько лет назад у него случился весьма серьезный срыв, в это время распадалась «уч-уч» его группа, но ничего похожего на то, что мы имеем сейчас, ничего мало-мальски напоминающего психоз. Как только мы прочитали его историю болезни, сразу сменили подход на более мягкий, щадящий. Чистку он явно не переносил, так что мы положили за правило, что ни другие пациенты, ни медперсонал не имеют права к нему прикасаться. Это себя оправдало – за последние несколько дней он стал жестикулировать куда разборчивее и, собственно, написал Боуэн про эту свою галлюцинацию насчет людей. По его жестам, он, будучи человеком, лег спать в мире людей, в гнезде с человеческой самкой, а проснулся в мире, как его знаем мы…

– А что с этой любовницей «хууу»?

– «Хууу» с самкой, с которой он был в тот день, когда его к нам привезли?

– О ком еще я могу спрашивать?

– С ней все в порядке. Она, разумеется, в легком шоке, но вовсе не думает, что она – животное!..

– Вот что, Буснер, – показал Уотли, некоторое время подержав лапы в неподвижности, – вы знаете «уч-уч», я не слишком-то одобряю общую тенденцию и направление ваших исследований…

– Да-да, мне докладывали.

– Но, должен призначиться, этот случай не просто поставил передо мной неразрешимую задачу – эта седалищная мозоль просто жаждет, когда ее покроет такой самец, как вы. Самое удивительное – устойчивость его бредовых идей. Дела у Боуэн ползут неплохо, но ни мне, ни ей никогда не приходилось иметь дело с расстройством, которое было бы одновременно столь последовательным – у него на все есть ответы – и столь сложным. Я бы хотел, чтобы вы осмотрели его, если у вас есть…

– Уже еду, – треснул Буснер по экрану, намеренно задев кнопку, разрывающую связь.

Отухав с Уотли, Буснер опустил лапы. Прыгун отметил, что босс уселся по-турецки и принялся играть с монеткой – она описывала круги вокруг пальцев задних лап, переползала из одной ступни в другую и обратно, затем в игру включились передние лапы, и монетка ушла бродить по запутанному двадцатипальцевому лабиринту. Прыгун хорошо знал – это знак, что Буснер глубоко задумался, и если его сейчас побеспокоить, дело скорее всего кончится телесными повреждениями, поэтому сосредоточился на дорогое и не отрывал лапы от руля. Даже старшие подростки на заднем сиденье почуяли, что вожак занят чем-то серьезным, и притихли.

Буснер же размышлял. Мысли мелькали одна за другой в такой полной ясности, какая наступала у него в голове лишь тогда, когда он сталкивался с новой патологией или незнакомой симптоматикой. В такие минуты именитый психиатр воображал себе, что ворошит термитник. Воображал, как запускает лапу в нору, где скрыты новая информация, предположения и идеи, и вытаскивает ее обратно, а в шерсти уже копошатся десятки воображаемых термитов-гипотез. Одну за другой Буснер выуживал их из шерсти и пробовал на зуб. Вот что у него получалось.

Итак, имеется шимпанзе, который считает себя человеком. На первый взгляд обычная мания. Но при этом он полагает, что вообще жил в мире, где на вершине эволюции в отряде приматов оказались не шимпанзе, а люди. Мало того, самец – весьма успешный художник. Может, все дело в органическом повреждении мозга? История с моторной дисфункцией, про которую показывал Уотли, кажется многообещающей, но для диагноза ее одной маловато, – возможно, мы имеем дело с истерией. Если у него правда органические повреждения, то из этого могут последовать увлекательные феноменологические выводы… но нечего болтать этим у себя перед носом, Буснер. Подожди, союзничище, осмотри сперва пациента, а пока держи себя в лапах объективности и беспристрастности…

…и все-таки, как забавно – не успел я сутра посетовать, что нет интересных больных, а мне уже ухают и сообщают эту новость…

Но другая лапа Зака Буснера зарылась поглубже, туда, где в термитнике располагалась пограничная область между сознанием и бессознательным, между прекрасными мечтами и ночными кошмарами, где гнездилось неясное чувство вины. Там и пряталась царская пара – врач по имени Бом из Тейма^[56] и его пациент, которого тот лечил от депрессии. Чем лечил? Уж не тем ли самым препаратом, будь он неладен? А ведь он и был неладен, как показали те чертовы испытания… Да ладно тебе, не может этого быть, отмахнулся Буснер и сам удивился, с какой легкостью дался ему сей мысленный жест.

Тут его умственную жестикуляцию прервали раздавшиеся с заднего сиденья вопли Чарльза.

– «Аааа!» – заверещал подросток и пробарабанил пальцами по шее вожака: – Вожак, можно мы «хууу» остановимся тут на минутку, просто повеселиться, «аааа» ну пожалуйста.

– «Ррррряв!» – гаркнул Буснер и обернулся, упершись взглядом в морды трех своих потомков, на которых были написаны беспокойство и заискивающая просьба. Отогнутые нижние губы обнажали длинные желтые клыки, шесть дрыгающихся лап отчаянно месили воздух:

– По-ожалуйста, вожак, по-ожалуйста, мы просто хотим побегать, ну хоть немножко!

В этот момент «вольво» остановился у светофора на углу Альберт-Роуд, впереди маячило зеленое облако Риджентс-Парка. Справа виднелись вершины мачт и натянутые на них тросы – крыша над птичьим вольером Сноудона в зоопарке. «Хи-хи-хи», заклекотал Буснер и, повернувшись к Прыгуну, показал:

– Может, остановимся здесь и сперва сползаем поглядеть на настоящих людей, а уж потом поедем к мнимому, как думаешь «хууу»?

У Прыгуна только что челюсть не отвисла, он вопросительно поглядел на босса.

– Шучу, шучу, не стоит воспринимать все мои жесты так серьезно. – Повернувшись к подросткам, Буснер отмахнул: – Идет, отправляемся на двадцатиминутную прогулку по Примроуз-Хилл, но потом ползем дальше.

Прыгун поискал, где оставить машину, но безуспешно.

– Похоже, свободного места не найти, – щелкнул пятый самец пальцами, когда они в четвертый раз проехали по части Риджентс-Парк-Роуд, примыкавшей к Примроуз-Хилл. Ситуация усложнялась еще и тем, что машины постоянно отъезжали от бордюра, а их место сразу занимали другие – одни мамаши с детьми шли гулять, другие возвращались домой. Буснер начал злиться, его пальцы взмывали в воздух все быстрее и быстрее. Прыгун знал, что это значит: еще немного, и Буснер устроит им настоящую лекцию о том, куда катится современный мир.

– «Уч-уч» какой, к черту, смысл жить в этом городе?! Посмотрите на это «ррряв!» автомобильное столпотворение! Часы пик учетверенькали в прошлое – у нас теперь пик весь день! Когда наши предки возводили эти изящные террасы, здесь повсюду была зелень. Архитекторы и строители времен Регентства задумали создать здесь этакий лесной, деревенский мостик, связующий городские районы. Но поглядите на все это сегодня! Вы собрались в парк, а вам даже припарковаться негде!

Буснер ткнул пальцем в сторону длинной вереницы машин – все, как одна, свистели тормозами, медленно сползая вниз по холму.

– «Хууу» чтоб мне провалиться, Прыгун, я не намерен больше терпеть. Придется тебе высадить нас прямо тут и поездить вокруг квартала минут пятнадцать, пока мы не вернемся.

Прыгун остановил машину. Буснер и старшие подростки высыпали наружу. Именитый психиатр протиснулся между двумя машинами, перепрыгнул через ограду и рванул вверх по зеленому склону, даже не дав себе труда удостовериться, что подростки следуют за ним. Солнце висело прямо над головой, – судя по всему, днем будет по-настоящему жарко. Буснер заприметил скамейку, располагавшуюся на полпути к вершине, до нее было примерно четыреста пятьдесят три с половиной метра – так ему показалось на глаз, – и засеменил на четырех лапах прямо к ней по стриженому газону.

Не показать, чтобы на Примроуз-Хилл банану негде было упасть, но народу хватало, тут и там толпились шимпанзе всех возрастов, классов и этнических групп. Опрятные, разодетые мамаши со Слоун-Сквер вприпрыжку скакали по аллейкам, демонстрируя окружающим намозольники с цветочным узором и оглашая окрестности характерным для их социального статуса протяжным воем. На шее у самок висели их Джулии, Джоны и Джорджии, ухватившиеся за материнскую шерсть, пробивающуюся на свет из-под груза жемчугов; некоторым даже удавалось забраться к матери на загривок и усесться там наподобие жокеев.

Поблизости развлекались несколько развязных самцов. Они выглядели как самые настоящие работяги – с тем только отличием, что не были в данный момент заняты работой, – бегали вверх-вниз по холму, надувая щеки и вздыбливая шерсть, частично скрытую под футболками от Фреда Перри,^[57] и играли в борьбу за превосходство в своей группе. Кое-где попадались компании, занятые цепным спариванием, впрочем, смотреть было особенно не на что, самая длинная цепочка насчитывала всего троих шимпанзе.

На глаза Буснеру попалась кучка старших подростков, они явно прогуливали школу – ни одного взрослого поблизости. Наверное, я старею, подумал именитый психиатр, как еще объяснить, что меня выворачивает от одного вида обезьяны с кольцом в носу? Все машут лапами – мол, это модно, это украшение, а я, если вижу такое, только и хочу, что спросить – можно сморкаться через кольцо, когда ты простужен?

У прогульщиков был с собой музыкальный центр, включенный на полную мощность. В данный момент воздух сотрясал популярный регги-хит последнего времени «Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй, убили бонобо, убили бонобо, убили, ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй, ни за что ни про что», под который они чистили друг друга в небрежной манере, свойственной всем старшим подросткам во всех уголках планеты. Буснер остановился, залаял в их сторону и замахал лапами:

– А ну выключите эту штуковину немедленно! Вы прекрасно знаете, что в парке запрещено слушать громкую музыку «уч-уч»!

Те глянули в сторону Буснера, запустили пальцы поглубже друг другу в шерсть и, как по команде, расхохотались ему в морду. Буснер решил было задать им перцу и оглянулся, с удовольствием отметив, что Эрскин, Чарльз и Карло уже стоят у него за спиной, готовые ринуться вперед. Но среди юных нахалов было всего три самца, да и те шелудивые, худосочные и неухоженные. Мои разорвут их в клочья, щелкнул про себя пальцами Буснер, почесывая задницу, какой интерес возиться со слабаками, скука одна.

Группа Буснера продолжила путь по холму. Скамейку, на которую положил глаз именитый психиатр, занимали трое бродяг. Как так можно – еще и половины одиннадцатого нет, а эта троица уже вдрызг пьяна, самцы, хоть и сидят, шатаются, передавая из лап в лапы бутылку, и лишь каким-то чудом не падают на дорожку. Похоже, все трое страдают алкоголизмом в последней стадии – ни один не потрудился по-шимпанзечески одеться, шерсть у всех свалявшаяся, нечищеная, выпадает клочьями. На груди ясно видны ожоги от сигарет, носы испещрены вздутыми венами и кровоподтеками, глаза у всех заплывшие, едва различают, что происходит вокруг.

Буснер подчетверенькал к скамейке и тихонько кашлянул, жестом показав своей группе приблизиться.

– Вот посмотрите, ребята, – развел лапами Буснер, когда те поравнялись с ним, – перед вами «уч-уч» один из ярчайших примеров того, сколь прискорбно моральное состояние современной цивилизации…

– «Хууу» вожак, – схватил его за палец Эрскин, – неужели ты собрался угостить нас очередной лекцией?

– Эрскин, ты нарываешься «ррряв»! Лапы прочь! Когда я захочу узнать твое мнение, я им поинтересуюсь. Итак, как я показывал, эти бездомные, грязные бродяги, чьи мозги насквозь пропитаны этиловым спиртом и неспособны мыслить, представляют собой тех самых козлов отпущения, над которыми обожает издеваться наше общество, причем издеваться с особым наслаждением. Я же, в отличие от многих моих коллег по профессии, почему-то называемой «уч-уч» [врачеванием. – У.С.], не вижу ни единой причины описывать состояние этих несчастных как патологическое. Я, скорее, наблюдаю здесь синдром, совокупность симптомов, которые…

Тут Буснер почувствовал, что один из бродяг решил ему возразить, прибегнув, однако, к жестикуляции невербального толка. Инстинкт заставил именитого психиатра обернуться, и он увидел, как самый забитый, самый засраный из троих встает на задние лапы и замахивается на него бутылкой из-под хереса. Буснеровы дети подняли вой.

– «Хууу» держите себя в лапах, – махнул им Буснер одной лапой, другой обезоруживая бродягу. Схватив бутылку, он вылил ее содержимое на землю. Лицо нападавшего приняло такой вид, словно ему всадили в сердце нож и в песок тонкой струйкою уходит сама его жизнь.

Не долго думая, Буснер огрел алкаша по физиономии, и тот рухнул на скамью к своим товарищам. Этим именитый психиатр не ограничился и угостил каждого из бродяг порцией ошеломляющих хуков, не переставая рычать:

– «Ррррряв! Ррррряв! Ррррряв!» – На бродяг это произвело должное впечатление, и даже Буснеровы подростки присели от страха. – Я делаю это, – нравоучительно сложил ладони Буснер, – ради вашего же блага. Судя по виду твоего приятеля, – Буснер махнул лапой в сторону третьего бродяги, залитого блевотиной и соплями, явно страдавшего от одышки, – ему срочно нужна медицинская помощь, и самолечение хересом – не тот курс, который я бы ему назначил.

Буснер взгромоздил на переносицу очки, извлек из внутреннего кармана пиджака блокнот и карандаш, черкнул несколько слов, вырвал листок и влапил бродяге, который напал на него с бутылкой. – Здесь адрес Тони Валуама, у него клиника на Чок-Фарм, до нее и ползти-то всего ничего, так что, я полагаю, вам хватит сил туда добраться. И я очень советую вам это сделать. Тони предложит вам отличную программу по детоксикации – она у него для всех, никакой волокиты и бумагомарательства. Впрочем, мне кажется, вы не очень-то способны позаботиться о себе, так что я и мои ребята немного вам поможем.

– Парни, тоооовсь! «Хуууу-граааа».

Подростки поняли Буснера с полужеста и приступили к исполнению. Чарльз и Карло проявили особый энтузиазм – оторвали алкашей от скамейки и погнали к воротам парка, с удовольствием охаживая со всех сторон задними и передними лапами. Опекаемые жалобно ныли, пару раз попробовали сбежать, но в конце концов взялись за лапы и поволоклись вверх по Примроуз-Хилл-Роуд, то и дело вытаскивая друг друга из придорожной канавы.

Завершив операцию, подростки покорно вернулись к скамейке, где теперь величаво восседал именитый психиатр. Троица понимала, что ее ожидает окончание начатой вожаком лекции о социальной ответственности, но едва они присели перед скамейкой на корточки, как вожак встрепенулся – из северной части парка донеслось громкое уханье:

– «ХУУУУУ-УУУУУУ-УУУУУУ! Хууууу-ууууу-уу-Уаа-ааа!»

Экс-телезвезда отозвался:

– «Хууууууу! Хууууууу!» – и обернулся к своим: – Это старина Уилтшир, его клич я узнаю и в шторм, и в бурю. Мне нужно сползать к нему почиститься. А вы пока порезвитесь тут минут пять…

– Вожак, а можно мы поохотимся? – показал Эрскин, которому все еще не надоело искушать судьбу.

– Поохотимся? В каком смысле «хуууууу»?

– Я видел белку – на деревьях, там, где Прыгун пытался припарковаться. Думаю, мы ее в два счета «ррряв!» поймаем, если примемся за дело втроем.

Буснер оскалил нижние клыки и потрепал Эрскина по загривку.

– Отлично, раз ты так уверен, валяйте, но если через пять минут вас не будет там, где нас высадил Прыгун, вам придется до вечера бегать тут без меня.

– Спасибо, вожак, – отмахнул Эрскин, и троица покатилась вниз по холму, визжа от удовольствия и возбуждения.

Буснер проводил их взглядом, невольно ухая – так ему нравилась представшая глазам картина. Затем, удостоверившись, что молодежь его не видит и не чует, очень-очень-очень осторожно и медленно поднялся со скамейки. Удары, которыми он осыпал бродяг, вовсе не пошли на пользу его артритным лапам, но показать это своим чадам он не смел – те не оставят от него мокрого места.

Продолжая ухать, именитый психиатр направился на вершину холма. Уилтшир, один из самых старых его союзников, был, как и Буснер, самец занятой, так что им не удавалось почистить друг друга чаще, чем два-три раза в году. И вот их дороги пересекаются этим самым утром! Какая удача – ведь Уилтшир не просто врач, а еще и знаменитый на весь мир импресарио. Случай с шимпанзе, который воображает себя человеком, просто не может его не заинтересовать.

Двое шимпанзе встретились посреди асфальтовой дорожки на самой вершине холма и бросились друг другу на шею, отчаянно пыхтя, целуя в нос, глаза и губы, а затем уселись чиститься. В шерсти под мышкой у Уилтшира оказалось полным-полно опилок, и Буснер принялся было нежно их оттуда извлекать, но дело не заспорилось, и Уилтшир замахал лапами:

– Дай-ка лучше я «ух-ух-ух» рассмотрю тебя хорошенько, старина. Я не запускал пальцев тебе в шерсть уже… Вожак мой, уже месяцев шесть…

– Почти год, – отмахнул Буснер. – «Мы виделись на презентации какой-то книги, но оба были немного пьяны, так что, боюсь, ты не помнишь, о чем мы тогда месили воздух, да и я тоже.

– Чтоб мне провалиться, Зак, ты отлично выглядишь, – показал Уилтшир, схватив Буснера за загривок и проведя чуткой лапой по лицу именитого психиатра. – Как тебе это удается «хуууууу»? – ткнул он союзника в бок. – Ни намека ни на чесотку, ни на зоб, шерсть гладкая, на морде ни морщинки. Хотел бы и я показать то же самое на свой счет.

Буснер пристально осмотрел приятеля. Питер Уилтшир был высокий, даже долговязый шимпанзе – удивительный факт, если учесть, что он еврей, о чем свидетельствовали характерный орлиный изгиб носа и кудрявая шерсть. Но шерсть эта, отметил Буснер, утратила былой лоск и потускнела, а лапы немного дрожали.

– «Хууу», – обеспокоенно ухнул Буснер, – выглядишь ты, право, неважно, Питер, но, скажу тебе по секрету, я тоже не совсем такой живчик, каким кажусь. Вот, видишь эту переднюю лапу? Так в ней прячется «ааа»-артрит, и, боюсь, он намерен облюбовать и другую. Пока-то все путем, у моих второго, третьего и четвертого самцов с головой все в порядке, но вот с пятым, узнай он об этом, сладить будет непросто.

– «Хууууу?» – вопросительно ухнул Питер Уилтшир и продолжил: – Как любопытно, ты знаешь, у меня в группе почти такая же «хуууууу» история.

– Дома или на работе?

– Правду показать, и там, и там. Ну, я тебе как-то раз махал, у меня продюсерская компания. Так вот я, дурак старый, ввел своего четвертого самца с работы – ассистента по обозначению Франклин – в домашнюю группу, и он имел там потрясающий успех, хитрющий «ррряв!» оказался тип. Вдобавок очень понравился моим самкам – потому-то, в общем, и сумел прорваться на самый верх, стал вторым самцом. Ему остается только заключить временный союз с кем-нибудь из младших, и меня как не бывало.

– Что, это может так сильно сказаться на рабочей группе «хуууу»?

– Э-э, ты же знаешь, как у нас, у шимпанзе, заведено… Так я и до сорока могу не дотянуть… в общем, боюсь, если он сумеет меня скинуть, придется мне уползти на пенсию.

Буснер обильно поплевал на шерсть приятеля, а затем запустил туда пальцы:

– Правда, Питер? Неужели? Не думал, что ты так быстро слезешь с дерева…

– «Хуууууу-хууууууууу-хуууууууу…»

Буснер оторвался от шерсти друга – по парку со стороны Элсуорси-Роуд разнеслось долгое и громкое уханье.

– Вот, я же показывал «ррряв!» – возмущенно замахал лапами Питер Уилтшир, его раздраженные пальцы, пальцы пианиста, сверкали на солнце. – У этого подонка хватает наглости беспокоить меня во время прогулки! Гляди, вот он.

Крупный, крепко сбитый самец, лет двадцати пяти от роду, с длинной светло-коричневой шерстью, приближался к вершине холма. Ему оставалось преодолеть еще метров пятьдесят, он шел вразвалочку, вытянувшись во весь рост и громко насвистывая «Тореадор, на задних лапах – в бой!». Буснер был заранее готов из принципа испытать отвращение к второму самцу Питера Уилтшира и, чувствуя беспокойство союзника, внимательно изучал приближающегося шимпанзе. Может, удастся заметить у него какую-нибудь слабость, укрывшуюся от глаз Питера?

Самцы приветствовали друг друга зычным уханьем. Питер Уилтшир от души забарабанил по скамейке. Буснер, готовый при малейшем проявлении непочтительности броситься в атаку, к своему неудовольствию, вынужден был оставить эту затею – так проворно и подобострастно поклонился ему Франклин. Крупный самец подставил свой зад под самую морду Буснера, его торс стелился по земле, а лапы показывали:

– «Хууууу» доктор Буснер, какое счастье видеть вас и вашу лучезарную задницу – я восхищаюсь ею уже много лет.

Лицемерность сцены была столь велика, что Питер Уилтшир возмущенно фыркнул, но Буснер более или менее дружески похлопал Франклина по спине, показав:

– Всегда «чапп-чапп» рад встретить поклонника, особенно талантливого и амбициозного. Мой старинный союзник только что изложил мне, с какой необыкновенной скоростью вам удалось продвинуться вверх по иерархии.

– «Хууууу» я изо всех сил стараюсь помогать доктору Уилтширу, – отмахнул Франклин, безуспешно пытаясь скрыть замешательство.

Если Питер так его боится, то приходится признать: мой старый союзник и вправду клонится к закату; нет в этом Франклине ничего такого устрашающего.

– «Ррррряв!» Хватит тут лапами махать, Франклин, с какой это стати ты явился сюда «хуууууу»? Я же показал, мы увидимся в одиннадцать на репетиции.

Уилтшир – морда сморщенная, лапа теребит шерсть на голове – тряхнул головой в ту сторону, где, видимо, располагался его офис.

– Нам снова ухнул Фалуди, он показывает, что Марио, скорее всего, сегодня на репетиции не появится. Горло по-прежнему болит, и он не желает рисковать и лететь сюда из Милана.

– «Ррррряв!» Вот дерьмо! – Уилтшир был в ярости. – Какого черта мы связались с этим «уч-уч» «лучшим в мире тенор-вокализатором», если у него, подонка, такое слабое горло, что он боится сесть на самолет! Хоть вызывай самца, которого мы планировали на роль изначально… – Уилтшир опустил лапы и повернулся к Буснеру: – Извини, дружище, ужасно досадно, но, боюсь, нам придется прервать чистку.

– Это вы о Марио Трафуэлло махали лапами «хууууу»?

– О нем самом. Ты слышал, как он вокализирует, Зак «хууууу»?

– Да, в прошлом году в Гарсингтонской опере.^[58] Выше всяких похвал.

– «Рррряв»! Верно, только сначала надо затащить его на сцену. Мерзавец капризнее любой прима-самки, все время шлет нам свои требованьица через агента – сделай то, сделай это, – постоянно вносит поправки в контракт. Я уж и не знаю, что предпринять. Зак, дорогой, я правда очень расстроен; очень хочу ощупать тебя как следует в ближайшее время – ухни мне, будь добр «хууууу»? – рассекли воздух пальцы Уилтшира.

– Конечно, Питер, конечно. Кроме того, я хотел бы узнать твое мнение об одном шимпанзе, которого как раз собираюсь сегодня осмотреть. У него необычная мания – самец считает себя человеком. Случай, похоже, очень любопытный, думаю, он и тебя заинтересует.

– «Хуууууу?» В самом деле? Я бы показал, что тут все связано с неприязнью к учреждениям. Готов спорить, этот тип раньше спасал китов или громил научные лаборатории. Уж я-то знаю, как часто мания параноика складывается из компонентов, связанных с этической проблемой, которую он в данный момент пытается решить. Я уверен, с твоим шимпанзе как раз такая история…

– Его зовут Дайкс. Кажется, он довольно известный художник.

– Дайкс «хууууу»? Саймон Дайкс? Да, верно. Очень известный, даже знаменитый. Я махал с ним лапами разок, думал нанять на декорации для одного спектакля, но ничего не выползло. Так что нам тем более нужно чаще переухиваться, Зак. Если соберешься выгуливать его, как тех самцов с синдромом Туретта, я с удовольствием распахну перед тобой свои двери.

– Я буду иметь это в виду, Питер.

– А теперь мне пора.

Друзья растроганно обнялись. Разомкнув объятия, каждый увидел в глазах другого слезы.

– Что же «чапп-чапп», ужасно рад был тебя повидать, дорогой мой Захария! Как я буду скучать по твоей заднице! Надеюсь, наша следующая чистка продлится дольше, чем сегодняшняя.

– И я, Питер, и я «чапп-чапп». Ты – лучший из шимпанзе, которых я знаю.

Союзники немного подержали друг друга за яйца, а затем расстались. Буснер попрощался с Франклином, легко – но метко – съездив ему по заднице, и с удовольствием отметил, что Питер Уилтшир вернул себе толику былой гордости, продолжив начатое Буснером дело по пути к воротам парка.

Именитый психиатр нашел своих подростков возле дерева у самого выхода на Риджентс-Парк-Роуд. Троица загнала белку на верхние ветви и швыряла в нее камнями, но никто не решался взобраться по стволу и приняться за дело всерьез.

– «Рррряв!» Что это с вами, ребята, – замахал лапами вожак, – сидите тут на земле, как какие-нибудь бабуины! Я-то думал, вы уже давно разобрались с этой рыжей бестией.

– Мы не можем залезть на дерево, вожак, – взвились в воздух шесть лап. – Ствол вымазан чем-то антилазательным.

Буснер пощупал дерево. Подростки показывали правду. Ствол был покрыт слоем скользкого пластика, на котором красовалась прикрученная проволокой табличка: «По решению совета округа Камден, в связи с программой по пересадке зеленых насаждений, осуществляемой в этом году, на Примроуз-Хилл временно запрещено лазать по деревьям».

– «Рррряв!» Чертов восемьдесят седьмой год! – показал вожак подросткам.

– Чертов восемьдесят седьмой год! – чинно отмахнули ему шесть лап.

– На свете не было ничего, – продолжил вожак, – повторяю, ничего, что сказалось бы на жизни юных шимпанзе нашего города столь же отрицательно, сколь последствия великого «уч-уч» урагана восемьдесят седьмого года!

Буснер опустил лапы, затем предостерегающе поднял вверх палец. В ответ в воздух столб же предостерегающе, но исподтишка поднялись три других пальца поменьше. Впрочем, Буснер этого не заметил, его несло – его всегда несло, когда он принимался поучать своих потомков. Не заметил диссидентствующий специалист по нейролептикам и того, что упомянутые пальцы старательно-издевательски повторяли за его лапами все последующее:

– Ничего – за исключением реакции правительства, реакции совершенно неадекватной. Чем, хочу я спросить у этих мыслителей, должны заниматься лондонские старшие подростки, если им не позволено даже по деревьям лазать? Вот причина, по которой ваши собратья превращаются в малолетних преступников. И в этом нет ничего удивительного!

Тут с дороги донесся гудок клаксона – Прыгун подкатил к выходу из парка. Звук был странный: нажавший, кажется, до смерти боялся побеспокоить тех, чье внимание хотел привлечь.

– А теперь, – продолжил Буснер, – мы направляемся в «Чаринг-Кросс» навестить этого бедолагу. Вы все будете вести себя абсолютно безупречно – вы меня хорошо поняли «хуууууу»?

– Да, сэр.

Чарльз запустил в белку, которая рискнула спуститься вниз по стволу, последний камень и побежал вслед за остальными, а авторитетнейший специалист по природе шимпанзечности тем временем уже перемахнул через ограду и сквозь открытое стекло влетел в ожидавшую у бордюра машину.

Прыгун отпустил сцепление, и команда Зака Буснера продолжила свой путь на юго-запад.