Книга Сон разума онлайн - страница 8



8

– …Ну хорошо, – частично сдался он Валере Малышеву, – кое-что можно доверить машине. Но пусть она сейчас решит, кому идти, кому ехать.

– Как идти?! – заволновались Анька с Танькой. – До леса далеко!

– Нас в наличии пятеро, – продиктовал он условия. – А велосипеда четыре. Из низ два полувзрослых и один дамский. Допустим, кто-то берет Таньку на багажник…

– Я сама поеду! – воспротивилась Танька.

– И я сама! – на всякий случай Анька. – Мне пора взрослик покупать, я уже не вмещаюсь.

Велосипеды, как и «геркулес» на воде, были символом воспитательной веры доктора Рыжикова. А прогулка в лес в первое настоящее летнее воскресенье готовилась целый год. Лес уже звал их шелковой травой и новенькими клейкими листочками, а доктор Рыжиков все не мог до него доехать. У Аньки с Танькой уже четыре раза высыхали бутерброды с колбасой. Вернее, конечно, высохнуть им не давали. Но на доктора Рыжикова уже сильно обижались.

– Ну, я вообще-то лишний, – бодро сказал Валера Малышев, которому до смерти хотелось в лес, но только не со всеми, а вдвоем с Валерией.

– Только без дезертирства, – предупредил доктор Рыжиков. – Это не математический способ.

– Давай уж прокатись на дамском, – покривила губы будущий юрист. – Все равно феминизация. А я соседский телевизор посмотрю. Нам за «Человек и закон» зачеты ставят. Если бы «В мире животных» шло за семейное право, так я бы просто день и ночь училась.

– А я ужасно в лес хочу, – вздохнул доктор Рыжиков по природе. – Наверное, я в душе волк, и как меня ни корми… Мы с Рексом родственники. Нам надо тереться о деревья, кататься по траве, выть на луну и лаять друг на друга. Если бы нас отпустили, мы убежали бы в лес или в горы, жили бы честным разбоем, я его научил бы смелости, он меня – мышей есть… Есть теория, что в каждом человеке сидит какая-то зверушка. В общем, это и научно. В нас наслоились нервные системы, начиная от амебы. Затем все по очереди: червяки, рыбы, птицы, птеродактили… – Он обрисовал червяка ящерицей, потом зубастой акулой, потом своим любимым волком, потом добродушным слоном. – И кто-то застрял в этом лифте… И так и остался… Вороной… Или крокодилом…

– Ты тюлень, папа! – сказала суровую правду Валерия. – Волк не жалеет ни ягнят, ни зайчат, режет всех. А ты переваливаешься с боку на бок и жмуришься. И ешь кефир и травку.

– Все мы немножко лошади, – покорно вздохнул доктор Рыжиков. – Ты в таком случае рысь. С примесью ехидны. У тебя мелкие острые зубы, злая высокомерная улыбка, быстрая реакция…

– Кого же это я загрызла? – заинтересовалась Валерия.

– А я, чур, ежик! – закричала Танька, не дав доктору Рыжикову ответить, что Валерия еще загрызет многих.

– А я мартышка! – обрадовалась Анька. – У-у!

Доктор Рыжиков ловко обвел своих слонов и ящериц и поверх всех образовался человек. Снизу к нему приделался велосипед, сверху – берет. Человек в берете ехал на велосипеде, неся внутри себя множество всякого зверья.

– Вот и венец творения, – представил свое произведение доктор Петрович. – А знаете, что венчает это грандиозное сооружение?

– Берет венчает! – сразу нашла Танька.

– Велосипед! – солидно поправила Анька.

– Овсяная каша, – брезгливо оттопырила губу Валерия.

– Пожалуй, хороший компьютер, – прямолинейно подошел к делу Валера Малышев.

Доктор Рыжиков только открыл рот, чтобы сказать про свои любимые лобные доли. Какие они замечательные, и как обязывают каждого хорошо учиться и помогать дома старшим (отчего Анька с Танькой сразу сморщились бы: опять завел про свое лобное место). И как надо беречь лоб от ударов. Лобные доли были третьим незыблемым постулатом воспитания, исповедуемым доктором Рыжиковым вместе с велосипедом и овсяной кашей.

Но, посмотрев в окно, он почему-то промолчал.

От калитки по кирпичной дорожке в очень красивой солнечной светотени к дому шла девушка в длинном зеленом платье. Платье было вечерним, а час был утренним. Поэтому доктор Рыжиков и задумался. Кроме того, с каждым шагом все виднее становились трагические глаза девушки. Не говоря ни слова, она остановилась у окна и стала смотреть через комнату на доктора Рыжикова. От этого молчания и взгляда все вдруг оглянулись и тоже увидели ее.

– Маша… – сказал наконец доктор Рыжиков. – Вы как классический женский портрет в иссохшей раме нашего окна.

Она трагически молчала.

– Я бы назвал вас «явление весны народу», – вынужден был дальше заполнять паузу доктор Петрович. – Если бы уже не начиналось лето…

Перед комплиментом Маша не устояла и робко улыбнулась. Но продолжала чего-то ждать, глядя на доктора Рыжикова. Ему пришлось подняться, перегнуться в окно, оказаться наполовину в саду и там выслушать несколько слов шепотом на ухо. Все притихли, гадая по его спине, доброй или худой будет весть.

– Вот и прекрасно! – выпрямился он. – Один велосипед по блату освободился. Я приглашен в гости.

Девушка Маша замкнулась. Анька с Танькой надули губы. Валерия прищурилась на зеленую пришелицу. Но вслух никто ничего не сказал. Это было не принято и бесполезно. Четыре велосипеда (взрослый, дамский и два полувзрослых) нехотя протарахтели по кирпичной дорожке, выложенной лично доктором Рыжиковым. Протарахтели и продренькали, что что-то вдруг расклеилось, что зря со вчерашнего вечера так радостно резали колбасу к бутербродам (любимую в отличие от нелюбимой овсянки) и заливали в термос чай.

– Красивый у вас сад, – вырвалось у зеленой девушки.

– Запущенный, – почтительно ответил доктор Рыжиков. – Как вся семейка. Зато у вас замечательно модное платье. Я бы изобрал вас царицей бала.

Вместе со старинными маршами доктор Петрович обожал и старинные вальсы.

– Сейчас придем на бал, – сказала она и заплакала.

Среди сногсшибательной молодой сирени, нежных зарождающихся роз, отцветающих яблонь и вишен, наверное, никогда еще не было такой грустной девушки. Ни на одной картине. И на улице тоже. Поэтому у встречных молодых людей захватывало дух и они спотыкались, заглядевшись на Машу.

– Смотрите, в каком вы успехе, – порадовался доктор Рыжиков. – Себе завидую. – И спросил непонятно о чем: – Давно?

– Со вчерашнего вечера, – ответила она не более понятно. – Все, брошу я этот бал. Если не выйдет, не вернусь. Переночую на вокзале и уеду. К маме… И вас только зря мучаю. И все время боюсь.

– А вы не бойтесь, мучайте, – серьезно сказал доктор Рыжиков. – Я думаю, выйдет.

– Вот наш крейсер, – сказала зеленая Маша.

Из всех этих непонятностей пока было понятно, что крейсер – пятиэтажка, обвешанная по балконам бельем. К каждому балкону подводила своя наружная лестница, так что все квартиры имели капитанский мостик.

– Ну что ж, – решился доктор Рыжиков. – Наверх вы, товарищи, все по местам? А вы пока куда?

– Пойду на речку, утоплюсь, – решила зеленая Маша.

– Утопленные и повешенные лучше поддаются реанимации, – одобрил выбор доктор Рыжиков. – Если, конечно, не проломлена теменная кость или не сломан шейный позвонок с повреждением спинного мозга. Так называемый синдром ныряльщика. Проходили? Так что не прыгайте вниз головой, а постарайтесь солдатиком. Крепко зажмурьтесь, наберите в грудь воздуха и прыгайте стоя. Как мы на парашютной тренировке. Нам лейтенант Бабакулов приказывал зажать между сапог расческу, и кто уронит – добавка в пять вышек. Вот только неудобство с вашим бальным платьем. Раздуется как парашют, накроет пузырем, вместо того чтобы камнем идти ко дну, будете барахтаться, визжать противным голосом, мальчишки прибегут хохотать… Другое дело – в купальнике. Эффектно, элегантно, грациозно. И главное, ноги красивые.

– Да ну вас, – отвернулась Маша спрятать улыбку, несовместимую с ее трагическим решением.

– Идите-ка в кино, – дал совет доктор Рыжиков. – Там две серии «Гамлета». И обе, говорят, без дураков. Говорят, там Смоктуновский какой-то объявился с новой трактовкой. Я все рвусь, да не судьба. Был бы моложе – сам повел. А из кино – на танцы…

– Вы придумаете…

Крейсер гостиничного типа переживал полундру. На всех надстройках с длинными общими перилами суетилась команда. Все вытянули шеи – и именно туда, куда поднялся доктор Рыжиков. По обнаженной, как ребра на рентгене, лестнице он дошел до источника скандала и позвонил в дверь на третьем этаже. Из-за перегородки с соседнего балкона высунулась осторожная голова и предупредила: «У него там ружье! Мы вызываем милицию».

– Я как раз из милиции, – любезно сказал голове доктор Рыжиков, – Пойдете свидетелем?

Голова скрылась. Доктор Рыжиков позвонил еще раз. Потом еще. Пока не дозвонился до того, что в дверь грохнуло что-то стеклянное и хриплый голос заорал: «Пшел вон!»

Доктор Рыжиков вздрогнул, но позвонил снова. «Стрелять буду!» – предупредил гостеприимный голос.

– А реанимировать тоже? – спросил доктор Рыжиков в дверь.

– Реанимировать?! – захохотали там. – Пусть лысый черт тебя реанимирует!

– Успешная реанимация облегчает участь обвиняемого, – терпеливо пообещал доктор Рыжиков.

– Ты, что ли, Петрович? – узнали его наконец.

– Я, – признался он кротко.

– Чтой-то голос не твой, – усомнились внутри. – Ее там нет?

– Отослана в кино, – доложил доктор Рыжиков. – Ты в безопасности.

Дверь приоткрылась. В щели возникло узкое нетрезвое лицо. Не теряя момента, доктор Петрович просунул в дверь носок туфли – на случай, если его не узнают и захотят захлопнуть.

– Мастер! – Узкое лицо стало чуть шире от пьяной улыбки. – Родной. Весьма. Какого же ты… Голос вроде не твой, а рожа твоя. Может, ты вампир в образе мастера? Пришел напиться моей крови?

– Сопротивление бесполезно, – сунул носок поглубже доктор Петрович. – Я воевал в десантных штурмовых группах.

Взяв штурмом комнату, он увидел экзотику. Посередине стояла шеренга бутылок – в основном по ноль восемь. Одни были в разной степени опорожнены, другие еще полные. Хозяин в тельняшке прохаживался перед ними и разговаривал как с людьми, время от времени откупоривая и прикладываясь вразброс. Такова была диспозиция в момент прихода доктора Петровича.

– Мастер пришел, – объяснил он им, усадив гостя в зеленое вытертое кресло, единственную мебель этой комнаты, не считая полутораспальной кровати, больничной тумбочки и этажерки. – Свой в доску. Я вам про него говорил. Он друг. Ему на нас Машка накапала. Сейчас будет нас агитировать. За лобные доли. Но они у нас тоже не медные. Мы сами агитаторы с усами. Ну-с слушаем!

Хозяин тоже был малый длинный, под стать доктору Рыжикову, только сутуловатый и чуть развинченный в движениях. Правда, выпив, он стал как деревянный и держался доска доской с задранным подбородком.

– Виноват, – поправил доктор Рыжиков. – Я бы еще послушал. Может, они что-нибудь скажут?

– Они говорят! – воскликнул радостно хозяин. – Надо только слушать! Они говорят: выпей, Коля, еще и угости нашего дорогого мастера! Налей ему штрафную!

– Да у тебя и ружья нет, – пропустил доктор Рыжиков мимо ушей это заманчивое предложение. – А крик поднял – весь дом в круговой обороне. Вот прибежит участковый, начнет руки выламывать…

– Мастер шутит, – объяснил Коля-хозяин взволнованным бутылкам. – Сейчас он с нами выпьет за здоровье Ядовитовны и Вани Дикого, своих лучших друзей.

Коля поднял почти литровую бутылку, поглядел ее на свет, болтанул чернильную жидкость и сделал гулкий булькнувший глоток прямо из горла.

– На! – протянул он бутылку. – Или стаканом? Ты же воспитанный. Всем дорогу уступаешь. – Он налил полный граненый стакан, от вида которого по спине доктора Рыжикова побежали мурашки.

– Коля, – сказал он просительно, – я ведь контуженный. А завтра операцию готовить.

– Да хоть сию минуту! – воскликнул Коля развязно. – Ты меня когда-нибудь видел без формы? О! Ты, я вижу, усомнился! По глазам вижу, усомнился! Тогда я сейчас добью этот пузырь и…

Коля в тельняшке что-то решил доказать и задрал бутылку донышком к потолку.

– Коля! – с ужасом сказал доктор Петрович. – Это же анилиновый краситель!

– Краситель?! – Коля вытер рот рукавом тельняшки, уже пошедшим чернильными пятнами. – Да! Но это священный краситель!

– Бурда! – с жалостью сморщился доктор Петрович.

– Священная бурда! – подтвердил Коля-моряк. – От слов «академик Бурденко». Отец родной советской нейрохирургии! Но можем перейти с бурды на спирт…

Он с деревянной прямотой отправился в совмещенную ванную, где в тайнике за унитазом была заначена прозрачнейшая склянка.

По всему было видно, что полосатый Коля собрался в далекое плавание, а главным образом – по начатым и заготовленным бутылкам. Доктор Рыжиков представил Аньку с Танькой рвущими зубами любимую вареную колбасу возле велосипедов, лежащих на траве. Валерия небось отдала им свою, прекрасно зная, чем отвлечь этих маленьких людоедок от своих интересов…

– Небось ворованный? – спросил он про Колину склянку.

– Покупного не держим! – гордо ответствовал Коля. – Сэкономленный, чтоб тебя не кривило. Зато кристальный как слеза. Благородный, как ангел с крыльями. Специально для ангелов, таких, как ты, Петрович. Ты знаешь, что ты у нас ангел?

– Конечно, – благоразумно согласился доктор Рыжиков, чтобы не спорить лишний раз. И даже набросал на подобранном куске картона ангела в белом реющем халате и с медчемоданчиком. Ангел пролетал над крейсером. Из крейсерских труб валил дым, ветер трепал развешанные матросские кальсоны, Бугшприт крейсера венчала фигура, похожая на выпившего Колю. – У меня есть даже пара запасных крыльев. Хочешь, подарю?

– Нет! – гордо отказался Коля. – Я буду пикирующим дьяволом. Чтобы боялись.

– Кого пугать-то? – удивился доктор Рыжиков.

– Кого надо, – угрюмо посулил Коля-моряк. – Давай мы с тобой составим гармонирующую пикирующую пару.

– Гармоничную, – подсказал доктор Рыжиков.

– Раз пикирующую, значит, гармонирующую, – заупрямился Коля. – Ты будешь пикировать, творить свое добро, а я после тебя исправлять твое добро на свое зло. И в мире будет гармонировка. Гармонизация…

– А почему не наоборот? – полюбопытствовал доктор Петрович. – Почему сначала не ты со своим злом, а потом не я со своим добром?

Из-под его карандашного огрызка вылетела в небо полуночи странная пара. Один – из себя чернокрылый, в тельняшке и, разумеется, со зверской мордой – сыпал на землю из соответствующего места авиабомбами. По его следам второй, с приторно-сладким лицом и цветочками на концах крыльев, сыпал под себя цветами и конфетами.

– Это я скажу, когда ты тяпнешь, – пообещал моряк.

– Коля, я контуженный, – слабо напомнил доктор Рыжиков.

– А я проутюженный, – мрачно ответствовал Коля. – Мешком стукнутый.

– Голова разболится, – воззвал ко всему лучшему в нем доктор Рыжиков.

Но все лучшее в Коле оглохло.

– Голова не задница, – запросто срезал он. – Сидеть не мешает. Редко приходится видеть людей, равнодушных к халявному спирту. Ты первый такой. Я лично его просто не достоин. Он слишком чист для моих черных мыслей. Не для себя держу, для почетных гостей. Мне и чернил хватает. Ну давай, мастер. А то моя душа не успокоится. А ты успокоишь – и все… Зуб даю, остановлюсь.

Тут его отвлекли. Он раздраженно бросился к окну, в которое ворвалось что-то резкое и вредное. Оно действовало на слух и на нервы как визг циркулярной пилы по ржавому железу. На челюстях у Коли-моряка напряглись желваки. Он мотнул головой, как бы сгоняя с лица муху, которая не сгонялась. Доктор Рыжиков на слух определил, что во дворе вокруг дома гоняли два садиста на велосипедах с моторчиками, исконные враги тихих и правилолюбивых велосипедистов-педальщиков.

Треск удалился за дом, и малость полегчало.

– Да, о чем это мы? – вернулся Коля.

– По небу полуночи Врангель летел, – напомнил доктор Рыжиков. – И грустную песню он пел. Товарищ, барона бери на прицел, чтоб ахнуть барон не успел.

– Да… – вернулся к существу Коля. – Ты долго еще на себя чихать позволишь всякому дерьму?

Доктор Рыжиков пожал плечами, как всегда, когда что-то его не касалось.

– Я их, тля, расстреляю! – снова метнулся Коля к окну, куда вгрызалось нечто бормашинное.

Весь город ненавидел этот треск. Весь город им желал повышибать мозги напрочь. И только доктор Рыжиков сейчас мысленно благословлял их. Коля от них забывал все на свете. По его закостеневшей позиции было видно, что в своем подкорковом кино он беспощадно расстреливает гонщиков из автомата Калашникова. Он даже пошел пятнами, всаживая – нам не понять такое наслаждение! – в них очередь за очередью огромно-фантастический боезапас.

Но и после детоубийства ему не полегчало. Даже когда треск снова заглох за углом.

– Они же из тебя мартышку делают!

Видно, Коля еще не со всеми расправился.

Доктор Петрович стал рисовать мартышку в докторском колпаке. Мартышка висела на хвосте и разбивала нервным молоточком кокосовый орех (каким его представлял автор, ни разу в жизни не видевший настоящего кокосового ореха, но видевший очень много нервных молоточков и весьма симпатизировавший обезьянам).

– А ты изволишь балагурить! Блаженненький… – Коля все норовил стукнуть куда-то копытом. – Ты не прикидывайся! Ты что, не знаешь, что эта дама творит?

Доктор Рыжиков показал своим видом, что лучше жить как можно меньше зная.

– Пока ты там кровь проливаешь, она деду мозги угольной пылью пудрит! Что ты хочешь на этом вшивом мотоботе свой флаг поднять, а его за борт сплавить. И он же верит! Он звереет! Ты понял? Она его как пузыря накачивает! Я этими ушами слышал! Ну и санобработочка! Много я видел их на море и на суше, но такой не видал! Ты дурак дураком, честный солдат, ничего не видишь и не слышишь, кроме устава пехоты. Знаешь, что она вчера корреспонденту сказала, который приперся в больницу?

Доктор Рыжиков снова показал, что все знать невозможно, да и вредно.

– Сказала, что про тебя писать нельзя, поскольку ты баптист!

Доктор Рыжиков удивился, но, по мнению Коли, так мизерно, что Коля только растравился.

– Баптист ты, понял? «Он у нас такой странный. Не курит, не пьет, за бабами не бегает, соблюдает правила своей секты». Понял, нет? Ну и тот дурак пошел акушерок с двойнями фотографировать. Скажи хоть что-нибудь!

– Акушеркам за полноценные двойни надо выдавать премии, – послушно сказал доктор Рыжиков. – А матерям, во-первых, материальное пособие, во-вторых, квартиру без очереди, в-третьих, бесплатные ясли, в четвер…

Тут Коле-моряку слов не хватило, и он чуть не бросился на доктора Рыжикова, но по пути подвернулась бутылка, и он ее сердито взболтнул.

– Все мы немножко лошади, – вздохнул доктор Петрович.

Коля чуть не метнул бутылку в окно. Но сделал два больших глотка и успокоился.

– Может, она тебя домогалась, а ты… Бабы после этого лютуют. Коленки-то у нее ничего. Показывала?

Естественно, что доктор Рыжиков при встречах в коридоре косил на Ядовитины округлые коленки. Конечно, чисто машинально. И даже когда-то однажды, в бытность молодыми врачами, проводил домой после дежурства. Без ничего, а просто как попутчик. Но в общем вокруг нее всегда увивались взаимно нужные ей люди с золотыми зубами, и доктор Рыжиков знал свой шесток.

Но про одно он забыл. Коля просто не знал. Как однажды, не так давно, она действительно проявила к нему интерес. И даже попросила в сторону с чарующей улыбкой: «Юра, это похоже на сдавление мозга?» Юра добросовестно уперся взглядом в понятные им, докторам, кривые энцефалограммы. «В общем, похоже», – сказал он. – Только не разобрать, чья голова, лошади или собаки». – «Ах, – заворковала она, – Юрочка, ты просто прелесть! Напиши, что это сдавление головного мозга. Это надо для одного очень хорошего человечка, ты не пожалеешь. Ну сделай это для меня!» У некоторых миловидных дамочек есть такой неотразимый каприз: «Для меня». Прыгни в окно, укради, убей, продай. «Пожалуйста, миленький, для меня». – «Я как-то не могу писать заключение лошади, не будучи уверен, что это не собака…» Доктор Петрович и думать не думал рвать из-за лошадей и собак отношения с коллегой, носящей такие кокетливые темно-коричневые кольца волос под кокетливой шапочкой. Но и спинным мозгом можно было понять, что просто-напросто готовится военная отсрочка какому-нибудь завмаговскому отпрыску. Капризно оттопыренная губка выдала большую удрученность Ады Викторовны. «Юрочка, давай мы с тобой хоть в кабаке как-нибудь посидим, а то ты такой медвежонок… Юрочка, ты ведь такой хороший человечек, и я для тебя что-нибудь сделаю, ну скажи, что тебе надо?» Доктор Петрович только раз в жизни обманул военкома, когда в сорок первом клялся, что кончил десять классов. «Между прочим, в воздушно-десантных войсках замечательно кормят. В военное время там гораздо сытней, чем в пехоте. Очень рекомендую». Как будто не знал, что женщины паролем «для меня» больно жалят за отказы, но смертельно – за догадки. Хотя и продолжают улыбаться.

Ну, забыл так забыл. Все не удержишь в памяти. Даже докторской.

– Не предлагала? – задумался Коля. – А почему жужжит как осиха ужаленная? – В данный момент в представлении Коли осихи особенно ядовиты в ужаленном виде, если так можно выразиться. – Ну что? – напомнил он. – Трезвый пьяному не товарищ. Долго я за тебя буду мучиться?

Налитый спиртом стакан оказался под носом у доктора Рыжикова.

– Я же контуженый, – почувствовал он тошноту.

– А я? – осадил его Коля. – Когда тебе дают под зад с ракетного противолодочного крейсера, думаешь, это не контузит? Если не тяпнешь, буду сосать, пока не высосу их все. Вот так. – Он сделал крейсерский глоток из необъятной бутылки и обвел рукой всю остальную стеклянную братию, готовую и к смерти, и к бессмертной славе. От этого широкого движения бутылка выскользнула из ладони, и красное вино забулькало по полу. Коля помедлил лишь секунду. Тут же, пав на колени, он стал вылакивать с серого линолеума красную лужу. Потом поднял лицо с кривой усмешкой. – Что, оскотинился? Будет хуже. С тобой – последняя!

Доктор Рыжиков знал, что Коля не обманет. Ни в том, ни в другом. Ни в том, что остановится, ни в том, что будет хуже. Колю он знал лучше, чем те, кто погнал его с ракетного крейсера.

Но доктор Рыжиков знал и то, что произойдет с его натруженным затылком от глотка спирта. Что на неделю череп сожмут чугунные слесарные тиски до тошноты и треска. Между тисками и Колиным штопором и надо было выбирать. В этом и состояла решающая минута его воскресной миссии.

Тут снова выручили братья мотовелики. Их стало штук пять. Пронзительный треск одноцилиндровых дешевых моторчиков насквозь раздирал череп. По скулам Коли-моряка пошли красные пятна. По новой боевой тревоге он схватил автомат и бросился к амбразуре. Треск очередей покрыл треск моторчиков. Пороховой дым смешался с бензиновым. Улица билась в судорогах. Но доктор Рыжиков был только благодарен. И даже наслаждался.

– Уф… – отстрелялся Коля. – Ну ты мне можешь сказать?

– Сказать – не сделать, – пообещал доктор Рыжиков.

– Сказать старому идиоту, что он старый идиот? И крашеной суке, что она крашеная сука? Сколько мы будем сидеть и кивать как ваньки, когда нам козью морду делают? И голосовать: то его в кандидаты, то в комиссии, то в президиумы… Единогласно, мать его дери! Все думают по-разному, а пружинки в локтевых суставах одинаковые… Ну почему, почему?

Доктор Рыжиков мог бы сказать Коле, что никто ему лично не запрещает сказать старому идиоту, что он старый идиот. Пожалуйста, иди и говори сколько влезет. Но беда была в том, что сейчас Коля мог действительно, недолго думая, выпрыгнуть в окно и побежать выкладывать Ивану Лукичу все насчет старого идиота.

– Я думаю, – осторожно повел он, – что все мы…

– Немножко лошади, – скривился Коля.

– И древние люди… – вздохнул по-рыжиковски доктор Рыжиков.

– Какие еще древние? – встряхнулся Коля.

– Обычные. Лет через триста после нас ведь тоже кто-то будет. И через тысячу. Для себя-то мы верх совершенства. А для них – древние люди со всем своим недоразвитием… В чем-то мудрые, в чем-то смешные…

– Ну и что? Что-то не доходит.

– Ну, не доходит так не доходит. Я просто думаю, как они будут рассматривать следы нашей с тобой культуры… Кем ты им покажешься, жрецом или шаманом?

Карандаш уже начал набрасывать здоровенного волосатого мужика, танцующего вокруг груды свежих черепов, похожих на бутылки.

– «Все мы лошади…» – передразнил Коля доктора Петровича. – Нет, ты не лошадь, ты баптист. Не пьешь, не куришь и теории разводишь. Думаешь, они насухую зафилософствуют? Дудки-с! Слушай, ты мне недавно приснился. Будто мы с тобой вдвоем тяпнули. Какой-то берег, травка, речка… Сидим и смотрим в костер… Ну почему во сне бывает счастье? Ну почему не наяву? А тут у Машки есть котлеты с чесночком. Она хоть и кобенится, но может…

Скользя в домашних тапочках, он съездил в кухню к холодильнику. Достал там холодные и маленькие, но очень аппетитные котлетки, застывшие прямо в сковородке. От котлеток доктор Рыжиков не отказался бы. Но насчет другого – лучше бы наехали мопеды. А они, как назло, атаковали какие-то дальние улицы. Подмоги не было.

– Приговор прозвучал, мандолина поет, и труба, как палач, наклонилась над ней, – взял он последнее слово. – Коля, завтра вас совесть замучает.

– Тебя завтра совесть замучает, – отразил Коля. – Слово военного моряка: выпьешь это – я выливаю все в раковину. И поговорим о твоем баптизме. А нет – мне тут на месяц хватит. Понял?

Не знаем, кем он себе представлялся в этот момент: может, и альбатросом, может и «летучим голландцем»… Но в самом деле от него просто невыносимо разило вонючейшим перегаром и табаком, глаза неряшливо воспалились, с волос сыпалась перхоть. Но он этого не замечал.

– Кстати, – почему-то вдруг вспомнил он, – вот ты, певец лобной доли, сколько навскрывал черепов. А есть разница между долями умного и долями дурака? Честного и прохиндея?

– Честного дурака и умного прохиндея? – задумался доктор Рыжиков.

– Ну, хватит баснями кормить, – вспылил Коля, возомнив себя соловьем. – Сейчас или никогда!

– Я лично разницы не видел, – тем не менее уклонился доктор Петрович. – Может, нужны специальные тонкие приборы, а я простой рядовой хирург. И даже не ефрейтор. Но вот когда вскрывают череп пьяного, из него несет сивухой, как из бочки.

– Я сам знаю, чем от меня несет, – высокомерно выразился Коля. – И ты непростой солдат. То есть я твой солдат. Хоть я военный моряк, а ты сухопутный десантник… Я мертвый встану и приду. Ты понял? А ты…

Наших все не было. Доктор Рыжиков выдохом подавил приступ отвращения и поднес стакан ко рту. Коля скомандовал «внимание» невидимому оркестру. Поднес котлетку и глоточек пива для запития. Затаил дыхание. Доктор Петрович выждал еще секунду – мотопедисты не возникли. Дальше отступать было некуда. Он опрокинул стакан себе в рот и задохнулся.

Пришел в себя уже с котлетой во рту. Но она не мешала выдыхать синее пламя.

– А ты далеко не слабак, – похвалил Коля. – Одним духом. Виден мастер по полету. Смотри, я свое слово держу, как морской узел. Засасываю и… – Он сделал настолько мощный глоток, что чуть не проглотил и саму бутылку. Затем поставил ее в ряд, критически осмотрел свою братию и выдал всей стеклопосуде: – Слушай мою команду! Караул и оркестр – в помещение! Команде разойтись! На верхней палубе прибраться!

Снизу ответили радостным треском мотопедисты – теперь уже не меньше дюжины. Как будто они со всего города собирали подмогу доктору Рыжикову. Но это была жизнь, а не кино, поэтому подмога опоздала.



Помоги Ридли!
Мы вкладываем душу в Ридли. Спасибо, что вы с нами! Расскажите о нас друзьям, чтобы они могли присоединиться к нашей дружной семье книголюбов.
Зарегистрируйтесь, и вы сможете:
Получать персональные рекомендации книг
Создать собственную виртуальную библиотеку
Следить за тем, что читают Ваши друзья
Данное действие доступно только для зарегистрированных пользователей Регистрация Войти на сайт