Книга Английская мадонна онлайн

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1802 год

Экипаж маркиза Фейна, запряженный чистокровными лошадьми, не спеша катил по Сент-Джеймс-стрит, обращая на себя внимание редких в этот вечерний час прохожих.

Маркиз будил в человеческих сердцах зависть, ревность и другие сильные чувства не только потому, что в его коляску были запряжены породистые лошади.

Он был первым во всем, за что брался, поэтому окружающие ревниво относились к его успехам. Неудивительно, что маркиз снискал весьма сомнительную славу распутника и гуляки даже среди тех, кто вращался в кругу принца Уэльского.

Великолепный спортсмен, он пользовался уважением в спортивном мире, однако часто вызывал ярость конкурентов в непростом деле, каким является разведение лошадей. Этот человек был так уверен в своем превосходстве, что остальным приходилось мириться с тем, как он виртуозно обходит их в любом деле, за которое брался.

Маркиз был удачлив и в том, что касалось прекрасного пола. Ему не раз удавалось похищать самых блестящих светских красавиц прямо из рук своих соперников.

Поговаривали, что он разбил больше сердец, чем любой другой светский бонвиван.

Порой любовные похождения вызывали недовольство принца Уэльского.

– Не понимаю, что они все в вас находят, Фейн, – раздраженно заметил Его Высочество в тот момент, когда узнал, что красавица танцовщица из театра Ковент-Гарден, привлекшая его внимание, уже пользуется покровительством маркиза.

Впрочем, вопрос не требовал ответа.

Дело в том, что маркиз был не только красив, но и богат, как крез. Его особняки были наполнены произведениями искусства, которые его предки собирали еще со времен царствования королевы Елизаветы I.

К тому же Фейн не раз во всеуслышание объявлял, что никогда не был влюблен, и тогда станет понятно, что все это вместе взятое таило в себе притягательную силу для женщин.

– Нет на свете женщины, которая в глубине души не хотела бы попробовать исправить этого распутника, – заметил накануне в разговоре пожилой джентльмен, член Уайтс-клуба. – Но повлиять на Фейна – это все равно что задаться целью потушить лесной пожар с помощью ведра воды!

Этот разговор был вызван последней новостью – как писали газеты, леди Изабель Чэтли отбыла из Лондона, «чтобы отдохнуть и поправить свое здоровье на свежем деревенском воздухе».

Однако каждому было ясно, что деревенский, равно как и всякий другой, воздух не в силах излечить разбитое сердце той, что побывала в объятиях маркиза Фейна.

Он начал тяготиться обществом леди Чэтли еще в начале апреля, когда двор возвратился в Лондон.

К концу месяца уже ни для кого не были тайной ни отвергнутые чувства несчастной красавицы, ни равнодушие Фейна. Порой приходилось слышать, как леди Чэтли в отчаянии призывала смерть.

То, что она наконец решила оставить эту бессмысленную гонку за маркизом и удалиться в деревню, было приятной новостью для тех, кто уже устал от ее постоянных стенаний. Однако все без исключения сходились во мнении, что маркиз Фейн поступил в данной ситуации некрасиво.

Начиная этот легкий флирт – а именно им, по всей вероятности, он собирался и ограничиться, – Фейн должен был почувствовать, что леди Изабель отличает некоторая назойливость.

– То, что она необыкновенно хороша собой, вовсе не служит ему оправданием, – задумчиво произнес другой член клуба. – В конце концов, таковы все женщины Фейна! Он проявляет небрежность к чувствам других и не задумывается о последствиях.

Те, кто находился рядом и слушал беседу двух пожилых джентльменов, про себя вздохнули, подумав, что их «интерес» к женщинам не приносит им и половины тех результатов, которых так легко добивается маркиз.

Потягивая бренди и неторопливо размышляя о том, как провести сегодняшний вечер, члены клуба пришли к единому мнению, что маркиз получает от жизни гораздо больше удовольствия, чем все они вместе взятые. И мысль эта была им не слишком приятна…

Тем временем маркиз, который с присущими ему искусством и элегантностью сам управлял своим экипажем, свернул с Сент-Джеймс-стрит и направился в Карлтон-хауз.

Перспектива провести вечер с принцем не слишком привлекала Фейна. Приглашение Его Королевского Высочества было доставлено в тот момент, когда маркиз, вернувшись к себе на Беркли-сквер, переодевался к обеду, который он собирался провести в обществе очаровательной леди Эбботт.

Эта дама обратила на себя внимание Фейна вчера вечером в Девоншир-хауз благодаря своему наряду. Ее одеяние было настолько прозрачным, что, когда леди Эбботт появилась в гостиной, все присутствующие на какое-то мгновение онемели от изумления.

Маркиз и раньше встречался с леди Эбботт на светских раутах, но он и не предполагал, насколько совершенна ее фигура, пока нескромное платье не выявило ее прелестей столь явно.

По своему обыкновению Фейн решил, » что дама заслуживает большего, чем мимолетный взгляд, а уж в том, что ей польстит его внимание, маркиз, с присущей ему самонадеянностью, нимало не сомневался.

Ее темные волосы и чуть раскосые зеленые глаза напомнили Фейну грациозную пантеру, а в разговоре леди Эбботт проскальзывали игривые нотки, как бы намекая, что дама не прочь пофлиртовать.

Все это заинтересовало маркиза, так как он предпочитал женщин, искушенных в любви и знакомых с законами светской жизни.

Беспокойные мамаши старались, чтобы их молоденькие дочери не попадались на глаза маркизу, словно от одного взгляда на этого порочного человека могла пострадать их невинность, но беспокойство их было напрасным – маркиза настолько не интересовали светские барышни, что он их просто не замечал.

Порой кто-нибудь из близких родственников Фейна пытался завести разговор о том, что пора остепениться, жениться и обзавестись наследником, но маркиз с негодованием отвергал такого рода советы.

Для себя он давно решил, что если когда-нибудь женится, то непременно на вдове, то есть на женщине, которая знает свет, а следовательно, сумеет угодить его непостоянной натуре.

Больше всего на свете маркиз боялся скуки и потому старался по возможности реже оказываться в компании или в ситуации, где ему угрожала эта опасность.

Скачки, бокс или охота – все, что предполагало активное действие, доставляло несказанное удовольствие маркизу. Но не меньшее удовлетворение приносила ему погоня за привлекательной дамой, особенно если добыча ускользала, а сама погоня за ней не обещала быть легкой.

Но это случалось нечасто. Наоборот, женщины оказывались в объятиях Фейна с такой быстротой, что порой он даже не успевал раскрыть этих объятий.

Вот и сейчас маркиз возлагал большие надежды на обед с леди Эбботт, но опасался, что этот вечер кончится, как многие другие, то есть дама сдастся слишком быстро.

Экипаж маркиза остановился у изящного коринфского портика Карлтон-хауз, выстроенного архитектором Генри Холландом.

Дом еще не был окончательно отделан, но уже удостоился противоречивых оценок. В ближайшем окружении принца Уэльского его считали произведением искусства, те же, кто не принадлежал к этому избранному кругу, находили его дорогостоящей и пустой игрушкой.

Ни для кого не было тайной, что долги Его Королевского Высочества уже достигли астрономической суммы в полмиллиона фунтов, причем подавляющая часть расходов приходилась на переделку и украшение помпезного дворца принца.

Кое-кто открыто называл Карлтон-хауз слишком роскошным, а потому вульгарным.

Маркиз Фейн, напротив, находил, что у принца тонкий вкус, и, хотя Его Королевское Высочество для обустройства своего жилища влез в непомерные долги, потомки, которые будут наслаждаться собранными во дворце произведениями искусства, по достоинству оценят Карлтон-хауз.

Входя в просторный зал, украшенный ионическими колоннами из сиенского мрамора, и поднимаясь по изящной лестнице, маркиз в очередной раз подумал, что принц Уэльский – человек выдающегося художественного вкуса, к сожалению, не до конца оцененного окружающими.

Европейское образование, полученное принцем, оказало сильное влияние на образ его жизни. Его Королевское Высочество частенько посылал агентов во Францию, где после революции и опустошительных наполеоновских войн можно было довольно дешево купить роскошную мебель и различные произведения искусства.

Посланцы обычно возвращались не с пустыми руками – они везли несметное количество предметов: напольных и каминных часов, экранов, изделий из бронзы, посуду из севрского фарфора, гобелены и тому подобное. И вот теперь, с постройкой Карлтон-хауз, вся эта роскошь и внушительная коллекция произведений изобразительного искусства, приобретенная на лондонских распродажах, – коллекция, равную которой не собирал ни один европейский монарх, получила наконец достойное обрамление.

Маркиз с удовольствием вспоминал, как он помогал Его Королевскому Высочеству выбирать полотна Патера, Греза, Ленена и Клода Лоррена, и теперь они висели в новых апартаментах принца, делая честь его вкусу и вызывая законную зависть у любого знатока искусства, но среди людей, которыми окружил себя принц, – людей, безусловно, умных и образованных – было слишком мало тех, кто так же любил искусство, как маркиз Фейн, который являлся обладателем подлинных сокровищ – изумительных картин и других произведений искусства, унаследованных им от предков. Многие из них не уступали в ценности тому, что приобрел принц Уэльский.

Неуемная страсть принца к коллекционированию вызывала раздражение у королевы. Как-то в разговоре она высказалась, что достаточно маркизу лишь показать Джорджу свои картины, и тот пускается на любые траты, лишь бы заполучить что-то подобное!

В действительности дело обстояло так, что когда бы принц Уэльский ни посетил его дом – будь то загородное поместье Фейн-парк в Хартфордшире или лондонский Фейн-хауз на Беркли-сквер, – Его Королевское Высочество немедленно загорался стремлением, как он выражался, «превзойти» своего друга.

Сейчас принц ждал маркиза в китайской гостиной. Этот стиль уже больше полувека вызывал неизменное восхищение высшего света Англии.

Сам принц буквально влюбился во все китайское после того, как увидел в Кью-Гарденс многочисленные храмы и пагоды, выстроенные для его бабки сэром Уильямом Чемберсом, знаменитым архитектором того времени.

Его Королевское Высочество немедленно послал в Китай своего агента с наказом приобрести мебель для дворцовых апартаментов. Впоследствии стало известно, что покупка обошлась в грандиозную сумму – около семи тысяч фунтов, причем почти полтысячи ушло на знаменитые китайские фонари.

Однако сегодня принц, вопреки обыкновению, не обращал никакого внимания на столь милые его сердцу китайские вещицы. Он стоял перед прислоненной к дивану картиной. Как раз за созерцанием этого шедевра и застал принца Уэльского маркиз Фейн.

Взглянув на вошедшего, принц взволнованно воскликнул:

– Наконец-то! Долго же вы добирались, Вирго. Идите скорей сюда, я покажу вам нечто потрясающее!..

– Прошу прощения, Ваше Высочество, – с достоинством ответил маркиз. – Меня не было дома, когда доставили ваше приглашение, однако, вернувшись, я тут же отправился в Карлтон-хауз.

– Главное, что вы здесь, – возбужденно перебил его принц. – Подойдите и взгляните на эту картину.

На лице Фейна отразилась досада. Судя по тону записки, которую прислал ему принц Уэльский, маркиз предполагал что-то более интересное и интригующее, чем рассматривание очередной картины.

С одной стороны, Фейну было лестно, что принц никогда не покупал произведений искусства, предварительно не посоветовавшись с ним, с другой – он жалел, что не успел принять ванну и переодеться, прежде чем бросаться на зов своего повелителя, – ведь тогда маркиз мог бы прямо из дворца отправиться на свидание с леди Эбботт.

Но сейчас от него ждали суждения о картине, маркиз отбросил сожаления о потерянном вечере и перенес все свое внимание на нее.

Картина была довольно большая и, как отметил Фейн, в прекрасном состоянии.

Нередко приобретения принца Уэльского выглядели плачевно от времени да и просто от грязи, и временами случалось, что, когда их приводили в порядок, они уже не вызывали у Его Королевского Высочества того восторга, с каким он их покупал.

Рассмотрев хорошенько полотно, маркиз обернулся к принцу и неторопливо произнес:

– Кажется, это Ван Дейк.

– Продавец утверждает, что да, – с жаром подхватил принц. – Но взгляните повнимательней, Вирго. Вы не замечаете в ней ничего необычного?

Возбуждение, звучавшее в голосе Его Высочества, заставило Фейна пристальней взглянуть на произведение искусства, находившееся перед ним.

Первым делом он отметил, что одежды мадонны красного и темно-синего цвета, несомненно, были нарисованы в стиле Ван Дейка, да и искусно выписанные руки несли на себе отпечаток гения этого художника.

Младенец Иисус, розовый и пухленький, был прорисован особенно тщательно и, как многие другие персонажи знаменитого голландца, с несомненной психологической глубиной.

Маркиз перевел взгляд на лик мадонны и вдруг удивленно нахмурился.

Принц, не спускавший глаз с лица своего друга, удовлетворенно рассмеялся.

– Ага, вы тоже заметили? Я так и знал! Меня самого это поразило с первой минуты, как я увидел картину.

– Действительно очень похоже, – пробормотал маркиз.

– Сходство просто поразительное! – с энтузиазмом подтвердил принц. – Да вы сами посмотрите…

И он достал из-за дивана другую картину и, повернув лицом к себе, поставил рядом с Ван Дейком.

На ней тоже была изображена мадонна, причем и принц, и маркиз считали эту картину лучшим приобретением прошлого года.

Произведения Стефана Лохнера, чрезвычайно распространенные на континенте, весьма редко можно было встретить в Англии. Однако принцу посчастливилось купить одну из его знаменитых «белокурых и нежных» мадонн, изящные, почти бесплотные фигуры которых буквально парили на окружающем их фоне.

Картина стоила очень дорого именно потому, что произведения Лохнера считались большой редкостью. Торговец, предлагавший ее, не счел нужным вдаваться в излишние подробности, сообщив Его Высочеству лишь то, что ранее она принадлежала некоему частному лицу.

Принц сразу пришел в восторг от покупки и не раз, поставив картину на подрамник в середине комнаты, любовался мадонной, впадая в несвойственный ему лиризм.

Впрочем, такой энтузиазм был понятен маркизу. Лохнеровская мадонна вызывала у него те же чувства.

Хотя Фейн, разумеется, не был столь сентиментален, как Его Высочество, он не раз ловил себя на мысли, что, когда смотрит на картину, ему кажется, будто он слушает средневековую любовную балладу, исполняемую под аккомпанемент старинного спинета.

В то же время маркизу было слегка досадно, что не он является счастливым обладателем этого шедевра. «Проклятие! – подумал он, когда впервые увидел мадонну у принца Уэльского. – Лучше бы я сам нашел ее…»

Картина неудержимо влекла к себе маркиза, и не было случая, чтобы он, переступив порог Карлтон-хауз – а это происходило по меньшей мере несколько раз в неделю, – не направился бы в музыкальную комнату, чтобы вновь насладиться полюбившимся ему шедевром, носившим, как позднее стало известно Фейну, поэтическое название «Мадонна с лилиями».

Именно эти слова были написаны мелкими изящными буквами на обороте холста, и хотя существовала вероятность, что они не принадлежали перу самого художника, а были добавлены позднее, слова эти врезались маркизу в память.

И вот перед ним то же самое лицо, только на портрете кисти Ван Дейка! Это казалось невероятным и тем не менее было именно так…

Композиция картины, разумеется, была несколько иной, да и фигура мадонны в исполнении Ван Дейка лишилась той воздушности и утонченности, которые отличали творение Лохнера, и вместе с тем, поставленные рядом, обе мадонны походили друг на друга как две капли воды.

Те же огромные выразительные глаза, тот же аккуратный маленький носик, те же красиво очерченные губы и, наконец, то же неземное выражение лица, божественный экстаз, словно ее посетила святая благодать.

– Это просто удивительно! – воскликнул маркиз, не в силах сдержать своих чувств.

– Согласен с вами, – кивнул головой принц. – Да и как такое могло случиться? Разве что Ван Дейк копировал Лохнера…

– Это крайне маловероятно, – возразил маркиз. – Из всего, что мы знаем об этом выдающемся мастере, следует, что он был слишком горд, чтобы копировать других, да и свои картины всегда рисовал с натуры.

Не могли же одни и те же натурщицы позировать и Ван Дейку, и Лохнеру, – задумчиво произнес принц.

Маркиз кивнул. Действительно, такого быть не могло по одной простой причине – художники жили в разное время. В начале шестнадцатого века в Кельн приехал Альбрехт Дюрер, и отцы города с гордостью показали ему последнее произведение Лохнера – картину под названием «Поклонение волхвов». На просьбу знаменитости рассказать поподробнее об авторе шедевра ему не смогли ничего толком ответить. Сообщили лишь, что Лохнер приехал в Кельн из небольшого городка Меерсбург, расположенного на берегу Боденского озера, какое-то время жил и работал здесь, и умер в бедности.

Таким образом, получалось, что Лохнер умер между 1451 и 1460 годом.

Маркиз лишь подумал об этом, а принц Уэльский, словно прочитав его мысли, сказал:

– А Ван Дейк родился в 1599 году и умер в Лондоне в 1641-м.

– Конечно, он мог копировать картины Лохнера, путешествуя по Европе… – задумчиво произнес маркиз.

– Я тоже об этом подумал, – кивнул головой принц. – И все же тут кое-что не сходится… Ни на одном другом портрете кисти Ван Дейка нет такого лица, как у этой мадонны, не говоря уже о ее утонченности и одухотворенности.

Это верно, – согласился с принцем маркиз. – Полагаю, мы имеем дело с подлинником?

– Ее принес мне Айзеке. Он уверял, что это одно из лучших произведений Ван Дейка, которые ему когда-либо доводилось видеть.

– Неужели Айзеке продал вам эту картину? – недоверчиво воскликнул маркиз.

Подумав, он добавил:

– Если я правильно помню, Лохнера вам тоже продал Айзеке…

– Ну да, конечно, – нетерпеливо прервал Фейна принц. – Вот только не пойму, к чему вы клоните?

– Пока сам не знаю, – честно признался маркиз. – Мне вдруг пришло в голову, не стали ли мы жертвами обмана…

– Даже если это так, художник, нарисовавший эту картину, – в своем роде гений! – запальчиво произнес принц. – Вы только взгляните на складки плаща мадонны, на кожу младенца Иисуса… Они изображены строго в традициях Ван Дейка!

Однако в данный момент взор маркиза был устремлен на произведение Лохнера. Только сейчас ему пришло в голову, что, помимо лица мадонны, обе картины объединяют и некоторые другие черты. Они наверняка ускользнули бы от поверхностного взгляда дилетанта, и лишь такой искушенный ценитель искусства, как Фейн, сумел их заметить.

Плащ «Мадонны с лилиями» существенно отличался от одеяния мадонны в картине Ван Дейка, и все же маркиз как тонкий знаток искусства сразу обратил внимание на схожесть манеры письма, какие-то неуловимые мазки, чему он даже затруднялся дать название.

Переводя пристальный взгляд с одной картины на другую, Фейн чувствовал, что его интуиция, которая еще ни разу его не подводила, подсказывает – в обоих полотнах есть нечто подозрительное.

Понимая, что принц ждет от него каких-то слов, маркиз со вздохом заметил:

– Странно, очень странно… Пока я не могу найти этому никакого объяснения. Предлагаю сделать следующее, Ваше Величество, – я постараюсь разузнать, откуда Айзеке взял эти картины.

– Прекрасная мысль!

– Вы часто покупали у него?

– Только Лохнера, – ответил принц. – До этого он принес мне еще два или три портрета, но они мне не слишком понравились, так что я даже не стал показывать их вам. А от Лохнера, если вы помните, мы оба пришли в восторг!

Его Королевское Высочество сделал паузу и продолжил:

– Я заплатил за картину больше, чем следовало, но не жалею о том ни минуты!

– И я тоже, – согласно кивнул маркиз.

На его губах появилась легкая усмешка – он не забыл о том, что принц только вел переговоры с Айзексом, а по счету заплатил он, маркиз.

– Да, пожалуй, я прав – только два портрета, – подытожил свои размышления принц. – В прошлом году Айзеке принес мне картину Эль Греко, которая была сильно повреждена и не показалась мне интересной, а потом – довольно невыразительного Ван Дейка, от которого я тоже отказался.

– Эту картину я помню. Что-нибудь еще?

– Нет, это все. И вот вчера он принес Ван Дейка, которого вы только что видели.

– Это, безусловно, очень хорошая картина, – сказал маркиз. – Позвольте дать вам один совет, Ваше Высочество, – не упоминайте в разговоре с Айзексом о сходстве этой картины с произведением Лохнера, пока я не выясню всех подробностей этого странного дела.

– Я целиком полагаюсь на вас, Вирго, – торжественно произнес принц. – Вы знаете, в том, что касается искусства, ваше мнение для меня – закон.

Маркиз принял этот комплимент как должное и продолжил:

– Вы чрезвычайно заинтриговали меня, Ваше Высочество. Обещаю вам, что сделаю все возможное, лишь бы выяснить, откуда Айзеке взял обе эти картины. Теперь я с сожалением припоминаю, что мы слишком легкомысленно отнеслись к покупке Лохнера.

– Вы безусловно правы! – горячо воскликнул принц.

Внезапно на его губах появилась лукавая, почти мальчишеская улыбка, и он добавил:

– Мне кажется, мы оба пришли в такой восторг и так загорелись желанием приобрести этот шедевр, что и не подумали задать Айзексу хотя бы один вопрос!

– Честно говоря, в тот момент мне пришло в голову, что картина, возможно, краденая, – задумчиво произнес маркиз.

– Да и мне тоже! – подхватил принц, явно придумав это на ходу.

– А теперь прошу меня извинить, Ваше Высочество… – начал было маркиз, но принц нетерпеливо прервал его:

– Как, вы уже уходите, Вирго? Ну что же, ничего не поделаешь… Но вы должны непременно вернуться и пообедать со мной. Мне нужно поговорить с вами – о картинах, да и о многом другом!

Чувствовалось, что Его Высочество крайне разочарован. Ему нечасто удавалось залучить маркиза в гости, а между тем он дорожил его обществом, пожалуй, больше, чем чьим бы то ни было другим.

– Ваше приглашение доставило бы мне несказанное удовольствие, Ваше Высочество, знай я о нем раньше, но я уже приглашен на обед… Надеюсь, вы понимаете, что, если я в последний момент откажусь, это будет неучтиво! Принц тонко улыбнулся.

– Догадываюсь, что вы обедаете с какой-нибудь прелестницей!

Он шутливо погрозил маркизу пальцем.

– Будьте осторожны, Вирго! Вы не хуже меня знаете, что у нас обоих скверная репутация, причем ваша, пожалуй, еще хлеще моей. Не давайте пищи для разговоров, сплетники так и ждут повода, чтобы перемыть вам кости.

Маркиз в свою очередь тоже улыбнулся.

– Что бы мы ни делали, Ваше Высочество, всегда найдутся люди, которые будут с радостью судачить о нас, преувеличивать каждую допущенную нами оплошность, а то и припишут проступки, которых мы в действительности не совершали!

Маркиз сделал выразительный жест и продолжил:

– Честно говоря, если уж мне суждено быть казненным – по крайней мере, злыми языками, – я предпочел бы совершить преступление, в котором меня обвиняют, и получить от этого удовольствие!

Принц откинул голову назад и от души расхохотался.

– Прекрасно сказано, Вирго! Я полностью разделяю ваше мнение. Боюсь, нам обоим придется отправиться на «виселицу». Будем надеяться, что эта прогулка обогатит нас новым опытом…

– Хотелось бы и мне на это надеяться, – с серьезным видом заметил маркиз, – но, как вы знаете, действительность часто обманывает наши ожидания.

– Мой дорогой Вирго, – укоризненно заметил принц, – похоже, вы становитесь циником. Так не годится!

– Когда речь заходит об искусстве или о лошадях, я вполне серьезен, – возразил маркиз.

– Значит, вы циник только с женщинами? – уточнил принц и, не дождавшись ответа, продолжил: – Не теряйте надежды, мой славный Вирго! Кто знает – может быть, в один прекрасный день вы еще встретите свою «мадонну с лилиями», и она будет столь же очаровательна, как на картине Лохнера…

– Сомневаюсь, – остудил пыл принца маркиз. – Но, как говорится, надежда умирает последней.

Принц снова рассмеялся, а маркиз Фейн, откланявшись, направился к выходу.

Возвращаясь домой по той же Сент-Джеймс-стрит, маркиз неожиданно поймал себя на мысли, что он напрасно не принял приглашение принца отобедать в Карлтон-хаузе, где его ждали бы превосходные еда и вино, а также занимательная беседа. Однако истинная причина сожалений маркиза состояла в другом.

Раскосые зеленые глаза леди Эбботт, еще утром казавшиеся ему столь привлекательными, внезапно утратили свое очарование. Вместо лица ее светлости перед мысленным взором маркиза вставал одухотворенный лик «Мадонны с лилиями».

Ее глаза, мечтательные и задумчивые, таили в себе некое неземное очарование, бывшее частью ее существа, а от всей фигуры мадонны, особенно от изящных рук, в которых она сжимала букет лилий, веяло неизъяснимой грацией, бросавшей отблеск на всю картину.

Белокурые волосы мадонны были зачесаны назад и прятались под корону, но не обычную, из драгоценных камней, а из цветов. Из всех четырех углов картины на чистый лик пресвятой девы с умилением взирали крошечные пухлые ангелы с белоснежными крыльями.

Именно это лицо маркизу никак не удавалось стереть из своей памяти. Особенно тронуло его выражение глаз. Такого он никогда не видел не только на картинах, но и у реально существующих женщин.

«Как бы я хотел познакомиться с ней!» – неожиданно подумал маркиз, словно речь шла о живой женщине из плоти и крови.

Сворачивая с Пиккадилли на Беркли-сквер, он одернул себя. Нельзя же, в самом деле, так терять голову от простой картины! Если бы это произошло не с ним, а с кем-нибудь другим, он бы первый высмеял такое ребячество.

Мысли маркиза снова вернулись к леди Эбботт. Если она сумеет, как он рассчитывал, хотя бы немного противостоять его знаменитому обаянию и не сдастся сразу, вечер можно будет считать проведенным удачно.

Входя в дом, Фейн надеялся, что это увлекательное состязание не будет слишком легким или слишком простым, иначе скука снова овладеет им.

Сирилла открыла обшарпанную некрашеную дверь, внесла корзинку», осторожно опустила ее на пол и закрыла за собой дверь, затем снова подняла ее и направилась по узкому и длинному коридору в крошечную кухню, расположенную в задней части дома.

Седовласая женщина, стоявшая у плиты, помешивая что-то в кастрюле, обернулась на звук шагов и сообщила:

– Доктора до сих пор нет.

– Он обещал, что придет, – обеспокоенно произнесла Сирилла, – но мне кажется, он догадывается, что нам нечем ему платить…

– Уж это точно! – кивнула головой Ханна. – Вы купили все, что я просила?

Да, и при этом истратила все до последнего пенни. У нас не осталось ничего! Разве что мистер Айзеке придет сегодня и принесет что-нибудь за картину…

– Ему уж давно пора было прийти! – наставительно заметила служанка и решительно добавила: – Не доверяю я ему, хоть убейте!

– Но он единственный из всех торговцев картинами не отвернулся от нас, когда папа захворал! – взволнованно произнесла Сирилла. – Ох, Ханна, боюсь, что нам придется или продать еще что-нибудь, или попросту голодать…

– А что мы можем продать? Ведь в доме не осталось ни одной картины, – резонно заметила пожилая женщина.

Сирилла ничего на это не ответила. Сняв плащ, она почувствовала привычную усталость, одолевавшую ее уже несколько недель. «Должно быть, это оттого, что я плохо питаюсь», – удрученно подумала девушка.

В самом деле, все скудные средства, которыми располагала семья, шли на приобретение лекарств для отца, а обе женщины – и Сирилла, и Ханна – довольствовались овощами да изредка яйцами, не имея возможности купить что-нибудь более существенное.

Прошло уже три дня с тех пор, как Сирилла отнесла Соломону Айзексу Ван Дейка – картину, которую Франс Винтак не успел закончить, сраженный внезапной болезнью.

Удивляясь собственной смелости, Сирилла своей рукой добавила к полотну несколько необходимых штрихов, а затем «состарила» его способом, которому в свое время обучил ее отец. Несколько лет назад, когда мать Сириллы тяжело заболела, а средств на ее лечение не было, поскольку картины Франса распродавались очень туго, он как-то с горечью воскликнул, обращаясь к дочери:

– Если так пойдет и дальше, я преподнесу им урок, который они не скоро забудут!

– Что ты хочешь этим сказать, отец? – спросила удивленная Сирилла.

– А то, – загадочно начал Франс Винтак, – что много лет назад, когда я учился живописи в Кельне, я видел, как создаются подделки.

Сирилла не сводила изумленного взгляда с отца, а он между тем продолжал:

– В Кельне у меня был один необычный знакомый… Как правило, он целыми днями просиживал в картинной галерее и рисовал. Поскольку я сам частенько наведывался в галерею, меня заинтересовало, что делает этот человек.

– Наверное, он рисовал копии, чтобы потом продать их? – рискнула предположить Сирилла.

Правильно, – кивнул Франс Винтак, – но изготовлял он их с таким мастерством, что, закончив, ставил рядом с оригиналом и со смехом восклицал, обращаясь к зевакам, собравшимся поглазеть на его работу: «Ну что, сумели бы вы отличить одну от другой, если бы они обе были в рамах?»

– Неужели они были так хороши? – усомнилась Сирилла.

Она никак не могла поверить тому, что только что услышала, тем более что отец всегда презирал изготовителей подделок и продавцов, которые всевозможными хитроумными способами «состаривали» копии для продажи их коллекционерам.

– А что случилось с этим человеком, папа? – полюбопытствовала девушка.

Однако Франс молчал, погруженный в воспоминания.

– Извини, детка… Так тебя интересует, что случилось с тем художником? – вернувшись мыслями издалека, спросил он. – Ну, время от времени он находил покупателей на свою мазню – в основном людей, которые не могли себе позволить купить подлинники и были вынуждены довольствоваться копиями. А потом я потерял его след. Подозреваю, что он умер в нищете, как и многие его собратья…

– Прости, отец, но я не понимаю, почему ты вдруг решил рассказать мне об этом? – неуверенно проговорила Сирилла.

А потому, что незадолго до моего отъезда из Кельна этот человек научил меня тому, как изготовить копию, сохраняя стиль оригинала. Во-первых, надо должным образом подготовить холст, во-вторых, использовать особые краски, а главное – когда работа почти закончена, необходимо умелыми мазками придать ей такой вид, чтобы ни один покупатель не заподозрил, что она написана недавно, а не столетия назад!

Сирилла внимательно слушала и старалась не пропустить ни одного слова из его рассказа, а он между тем продолжал развивать свою мысль:

– Именно этим я намерен теперь и заняться. Поскольку мир искусства отверг меня, я буду продавать подделки, опуская деньги в карман без малейших угрызений совести!

– Но, папа, ведь это… это обман! Разве ты не знаешь, что подделка произведений искусства карается по закону?

– Только в том случае, если тебя схватят за руку, – хладнокровно возразил Франс Винтак.

Сирилла попыталась продолжить разговор, но он ушел, повторяя про себя, что непременно сделает такую копию, что ни один знаток не сумеет отличить ее от оригинала.

Через некоторое время Франс Винтак направился к некоему сэру Джорджу Бомону, который, как было известно Сирилле, слыл известным меценатом.

Поскольку в те времена в Англии еще не было публичных картинных галерей, подобных тем, что имелись на континенте, сэр Джордж разрешал художникам пользоваться его личной коллекцией для копирования известных картин, имевшихся в его собрании. Среди таких художников был и Франс Винтак.

Обычно, находясь в доме сэра Джорджа, он делал лишь беглые наброски с картин, привлекших его внимание, а уже дома заканчивал копии. Затем подделки шли торговцу картинами, а художник приступал к следующей работе.

Сириллу приводили в восторг творения отца.

– Это просто изумительно, папа! – восклицала девушка. – И все же то, что ты делаешь, дурно…

Но когда неделю спустя Франс передал ей деньги, которых хватило не только на то, чтобы уплатить по счетам, но и на лекарства для матери и еду для всей семьи, девушка почувствовала, что невольно радуется этому, хотя в глубине души и понимала, что сей промысел не совсем законен.

– Надо бы мне найти другого торговца, а это ох как непросто, – как-то признался дочери Франс Винтак.

– А что случилось с тем, кто всегда покупал у тебя картины? – поинтересовалась Сирилла.

– Я не хочу больше иметь с ним дело – он слишком хорошо меня знает, так как бывал в нашем доме и прекрасно помнит, что у нас нет ничего ценного.

– Тогда почему же он купил предыдущие картины?

Франс от души расхохотался.

– Он подумал, что я их украл, и поэтому не задавал никаких вопросов.

– О папа! Неужели тебе приятно, что кто-то считает тебя… вором?

– Да мне все равно! Пусть считает меня кем хочет, лишь бы исправно платил, – невозмутимо ответил Франс. – К несчастью, в последний раз удача от меня отвернулась. Мне пришлось довольствоваться значительно меньшей суммой, чем та, на которую я рассчитывал.

В голосе отца зазвучали сердитые нотки, и, чтобы его успокоить, Сирилла поспешила напомнить:

– Однако этих денег хватило, чтобы заплатить доктору и купить лекарства для мамы…

– А что, доктор был у нее сегодня? – перебил дочь Франс.

Сирилла кивнула.

– И что сказал?

– Что ей нужен отдых и нормальное питание. Еще он дал список новых лекарств, которые мы должны купить для мамы. Прежние что-то мало помогают…

Франс помрачнел и вышел из комнаты. Вскоре Сирилла услышала, как он поднимается по лестнице в спальню жены.

Лишь когда дверь за отцом закрылась, девушка дала волю своим чувствам.

– Мама ни в коем случае не должна догадаться, чем занимается отец. Она это не переживет… ее убьет одна только мысль, что он изготовляет подделки… попросту надувает тех, кто их покупает!.. Это ужасно, дурно, преступно… И все же я не представляю, как иначе нам выпутаться из того бедственного положения, в котором мы находимся.

Но и новые лекарства не принесли улучшения. Мать Сириллы таяла, как свеча. Оживлялась она лишь в те минуты, когда в комнату входил Франс Винтак.

Ее щеки озарялись слабым румянцем, и на какое-то мгновение на лице несчастной женщины проступали черты той юной девушки, которой она была когда-то.

Однако болезнь, увы, уже нельзя было победить. Все средства оказывались тщетными – бедная женщина слабела на глазах. И однажды утром Франс, проснувшись, обнаружил, что его любимая мертва.

Когда Сирилла узнала об этом, ей показалось, что свет померк. Мать была для нее всем – жизнью, счастьем, наконец, всем тем, что олицетворяло для девушки понятие «дом».

Лишившись горячо любимой матери, Сирилла почувствовала себя лодкой в бурном море, оставшейся без руля и ветрил, влекомой безжалостной волной неизвестно куда и не имеющей ни сил, ни умения пристать хоть к какому-нибудь берегу.

Горе Франса Винтака не знало границ.

День за днем просиживал он у себя в студии, уставясь бессмысленным взглядом на холст, натянутый на подрамнике, и время от времени дрожащей рукой пытался набросать на нем любимый образ, однако тут же сердито стирал рисунок, как будто эти жалкие линии были не в силах передать восхитительные черты его любимой.

– Он должен опять начать рисовать, – решительно объявила Ханна некоторое время спустя. – У нас нет ни гроша, и если вы не голодны, мисс Сирилла, то уж я точно хочу есть!

В глубине души Сирилла понимала, что служанка права.

Она осторожно и вместе с тем решительно намекнула отцу, что он должен вернуться к своему ремеслу, иначе они умрут от голода.

Вначале Франс категорически воспротивился совету дочери, заявив, что шел на обман только ради любимой, а теперь, когда ее не стало, он будет писать лишь собственные картины.

Однако за них удавалось выручить лишь несколько жалких шиллингов – сумму, которой едва хватало на покупку холста для следующей картины, а сами творения художника пылились в лавке очередного торговца.

В конце концов Сирилле пришлось пойти на отчаянный шаг – продать несколько милых вещиц, некогда принадлежавших ее матери: пеструю шаль, кружевной шарфик, меховую муфту.

Денег она выручила за них совсем немного, а когда и они кончились, девушка, собравшись с духом, направилась в студию к отцу для решительного разговора.

– Кто-то из нас двоих должен зарабатывать. Может быть, мне удастся устроиться на поденную работу, поскольку я слишком бесталанна, чтобы делать что-нибудь другое!

Франс Винтак, с трудом оторвавшись от горестных воспоминаний, поднял глаза на дочь с таким изумлением, словно видел ее в первый раз.

С самого детства Сирилла очень походила на мать, а по мнению Франса, более красивой женщины на свете просто не существовало.

Теперь же от недоедания и обрушившихся на нее несчастий черты лица девушки заострились, маленький подбородок выдался немного вперед, а глаза казались просто огромными на похудевшем лице. Сирилла не успела как следует причесаться, поэтому волосы свободно падали ей на плечи, словно сверкающее облако бледно-золотистого цвета, какой бывает у предрассветного неба.

В этих золотистых волосах кое-где проблескивали серебристые нити, как будто луна задержалась на небосклоне, хотя ей уже давно следовало бы уступить место дневному светилу.

Отец молча взирал на Сириллу, а та терялась в догадках, о чем он думает. Наконец Франс сказал:

– Еще когда твоя матушка была жива, я начал картину – копию Лохнера, – но никак не могу ее закончить! Один бог знает, удастся ли мне разгадать секрет этого гениального творения, но я попытаюсь…

– О чем ты говоришь, папа?

– Тебе нужны деньги, и ты их получишь, – сухо ответил Франс. – Завернись-ка вон в тот шелк и садись на возвышение.

– Ты хочешь сделать из меня… модель? – робко спросила Сирилла.

Франс даже не удосужился ответить. Сохраняя молчание, он установил мольберт, натянул на него незавершенный холст и усадил дочь так, чтобы свет из окна падал на ее роскошные волосы. И тут же приступил к работе.

Неземной облик мадонны, героини знаменитой картины Стефана Лохнера, странным образом напомнил Франсу покойную мать Сириллы. И теперь, изготовляя копию, он невольно стремился запечатлеть на полотне дорогие черты. Художник не сомневался, что на такую красоту найдется покупатель – ведь каждый разбирающийся в искусстве человек, доведись ему увидеть совершенство, не сможет устоять.

Франс не торопился. За то время, что он работал над копией с шедевра Лохнера, он успел сделать еще три картины.

Эти работы, которые сам художник презрительно именовал «халтурой», были копиями с картин из коллекции сэра Джорджа Бомона. Он продал их тому самому торговцу, который считал, что они украдены. Сделка оказалась удачной – по крайней мере Ханна перестала ворчать и жаловаться на отсутствие денег.

А тем временем художник продолжал работать над своим любимым детищем. Наконец – прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он начал картину, – Франс позволил Сирилле взглянуть на картину и попросил подойти поближе.

– Смотри внимательно, критикуй – ведь у тебя такой хороший вкус! Как по-твоему, чего здесь не хватает?

– Все просто великолепно, папа! – искренне воскликнула Сирилла. – Хотелось бы мне и в самом деле выглядеть так, как на этом полотне…

– В действительности ты еще красивее, – заверил ее Франс. – Но в данном случае меня интересует не то, как ты выглядишь, а какова получилась картина.

– Этот портрет – само совершенство, и ты прекрасно это знаешь! Но почему бы тебе самому не нарисовать такую картину, вместо того чтобы копировать чужую? Ты мог бы подписать ее собственным именем и наверняка прославился бы…

Наступило молчание – как видно, Франс был глубоко тронут искренней похвалой дочери. Наконец, овладев собой, он сказал:

– Хочешь знать правду?

– Что ты имеешь в виду?

– Я объясню тебе, чем отличается Лохнер и другие знаменитые художники, которыми уже много столетий восхищается весь мир, в том числе и мы с тобой, от обычных мазил вроде меня. Их мастерство нельзя превзойти, как бы ни старались копиисты, ибо в их творчестве есть искра божья, а она дается не каждому…

– Ты хочешь сказать, что они сродни музыкантам, которые виртуозно играют чужие вещи, но не в силах создать собственные шедевры?

– Совершенно верно! Композитор – это гений, так же как настоящий художник. А если в человеке нет божественной искры, его творение никогда не станет шедевром. То же и с моими картинами…

– Мне кажется, ты ошибаешься, папа. А впрочем, тебе виднее… И все же мне так нравится твоя картина! Позволь мне взять ее себе. Тогда я могла бы каждую минуту любоваться этой красотой!

Франс засмеялся.

– Для этого тебе достаточно посмотреть в зеркало, дорогая! А картину я тебе не отдам. Кто знает, может быть, благодаря ей мы разбогатеем…

– Каким образом? – удивилась Сирилла.

– Я отнесу ее торговцу картинами – не тому, с которым имел дело раньше, а другому. Его зовут Соломон Айзеке. Я слышал, что он приобретает картины для самого принца Уэльского.

– Но ты ведь не скажешь ему, что это подделка?

– Разумеется, нет! Я скажу, что унаследовал эту картину от предков. Она долгое время была в нашей семье, но теперь крайняя нужда заставила меня с ней расстаться.

Франс иронически улыбнулся, довольный своей выдумкой, и продолжал, обращаясь к Сирилле:

– Приготовь, пожалуйста, мой лучший костюм – тот, в котором, как считала твоя матушка, я выгляжу как настоящий джентльмен. Надеюсь, не вся моя одежда пострадала от моли!

– Как ты можешь так говорить, папа! – негодующе воскликнула Сирилла. – Ханна не допустит, чтобы это случилось.

Итак, облачившись в выходной костюм, Франс Винтак, похожий на истинного джентльмена, хотя и несколько старомодного, вышел из дома, унося картину якобы кисти Лохнера, а Сирилла, хотя в душе и не одобряла действий отца, горячо молилась, чтобы ему улыбнулась удача.

Ворчание Ханны становилось просто невыносимым – она постоянно жаловалась, что ей не хватает денег на еду, а поскольку Сирилла считала, что важнее накормить отца, чем поесть самой, она нередко оставалась без ужина, что постепенно привело к слабости и постоянным головокружениям.

Спустя некоторое время раздался стук в дверь. Догадываясь, что это вернулся отец, Сирилла вдруг поняла, что не в силах встать и открыть ему – она боялась, что сейчас увидит его на пороге с картиной в руке. Что, если ему так и не удалось ее продать?..

Однако Франс с ликующим криком ворвался в дом, подхватил дочь на руки и начал кружить, что, бывало, нередко проделывал во времена, когда она была еще маленькой девочкой.

– Мы выиграли! Выиграли! – кричал он вне себя от счастья.

– Ты продал картину? – неуверенно спросила Сирилла, едва дыша от волнения.

– Да, продал. Агент уверил меня, что сам принц Уэльский собирается ее приобрести. Ему нужен Лохнер для его коллекции, и Айзеке, натурально, горит желанием услужить Его Королевскому Высочеству!

– Мне нужны деньги! – тоном, не допускающим возражения, заявила Ханна из кухни.

– Потерпи немного, женщина, и ты их получишь! – торжественно пообещал Франс Винтак. – А пока бери все в кредит.

– Вы прекрасно знаете, что никто уже не верит мне в долг, – осадила его Ханна. – Если за вашу картину не заплатят в течение суток, мы умрем с голоду, помяните мое слово!

С этими словами она удалилась, с шумом захлопнув за собой дверь.

Франс и Сирилла молча переглянулись, и оба одновременно улыбнулись – им был хорошо известен крутой нрав служанки.

– Не печалься, девочка! – успокоил дочь Франс. – Айзексу так понравился мой Лохнер, что он дал мне несколько фунтов аванса.

– Ну папа! – укоризненно заметила Сирилла. – Почему же ты не сказал этого Ханне? Ты же видел, как она расстроена…

– Я хотел сам купить немного еды на эти деньги, – объяснил Франс, – но потом мне захотелось поскорее вернуться домой и обрадовать тебя этой новостью.

Сирилла молча улыбнулась.

Как это похоже на отца! Он нередко ведет себя как ребенок. Должно быть, это происходит потому, что он, будучи человеком искусства, живет в некоем иллюзорном мире. За эту восторженность, наверное, его и полюбила мать Сириллы.

А любила она его со всей страстью, на которую способны цельные натуры. Казалось, бедная женщина готова была принести любую жертву, лишь бы ее дорогой Франс был счастлив…

Тряхнув головой, чтобы отогнать эти непрошеные воспоминания, Сирилла с несвойственной ей практичностью вдруг предложила:

– Отдай эти деньги мне, папа. Я сама куплю все, что нужно. Если пойдешь ты, то наверняка не сумеешь угодить Ханне!

Франс с легкостью согласился на такой вариант.

Сирилла оделась и направилась в небольшую лавочку, расположенную в переулке рядом с улицей, на которой стоял дом Винтака, а Франс тем временем поднялся к себе в студию. Он собирался приступить к работе над картиной, которая, как надеялся художник, станет подлинным шедевром.