Страницы← предыдущаяследующая →
Бессмертие души столь важно для нас, затрагивает нас столь глубоко, что равнодушный отказ узнать, что с ней происходит, означает полную потерю мира эмоций.
Наш наипервейший долг вникнуть в смысл этого понятия – ведь от него зависит все наше поведение.
Вот почему я вижу существенное различие между теми, кто не нуждается в знании, и теми, кто изо всех сил стремится к познанию, ибо первые живут беззаботно и бездумно.
Их равнодушие к самим себе, к собственной личности, ее целостности возмущает меня. Изумляет и пугает: я считаю это чудовищным. И говорю это не из набожного рвения к духовному совершенству. Напротив, считаю, что это чувство должно быть присуще каждому человеку в его собственных интересах.
Блез Паскаль
Из диссертация Франсиса Разорбака «Эта незнакомка Смерть»
Мне было четырнадцать лет, когда Рауль зашел за мной домой и велел поторопиться. Мои родители заворчали. И не только потому, что было время ужина, но и потому, что они продолжали считать: Рауль Разорбак на меня дурно влияет. Но поскольку я за последнее время получил отличные отметки по математике, списывая у друга, они не могли препятствовать нашим встречам.
Однако велели быть осторожным и не терять головы. Завязывая мне шарф, отец шепнул, что именно ближайшие друзья приносят самые худшие неприятности.
А мать ехидно добавила:
– А я даю такое определение «другу»: тот, чье предательство вызывает наибольшее удивление.
Рауль потащил меня к больнице Святого Людовика, объяснив, что там только что создали службу для ухода за умирающими и коматозными больными. «Служба сопровождения умирающих» – так ее целомудренно обозвали. Она располагалась в левом крыле пристройки. Я спросил, что он собирается делать. Он резко ответил, что наше посещение станет превосходной возможностью узнать побольше.
– Побольше? О чем?
– Это же очевидно. О смерти!
Идея проникнуть в больницу меня не воодушевляла. Там было множество серьезных взрослых, и я бы удивился, позволь они нам устраивать там свои игры.
Но у Рауля Разорбака всегда хватало аргументов для возражений. Он сказал, что читал в газетах, как после комы люди просыпались и рассказывали потрясающие истории. Эти люди говорили, будто бы видели удивительные вещи. Они, правда, не видели ни лодок, ни змей, плюющихся огнем, а только влекущий к себе свет.
– Ты говоришь о впечатлениях на грани смерти, о том, что американцы называют NDE, Near Death Expericnce?
– Ну да. О NDE.
Все знали, кем были люди, познавшие NDE. Одно время они вошли в моду. Многие написали бестселлеры. Еженедельники печатали портреты авторов на обложке. Потом, как любая мода, она ушла. В конце концов, никаких доказательств не было, не было весомых свидетельств, только красивые истории, почерпнутые там и сям от разных людей.
Верил ли Рауль в подобные басни?
Он разложил передо мной вырезки из журналов, и мы присели на корточки, чтобы внимательно их изучить. Это были вырезки из известных журналов, которые проводили свои расследования строго и серьезно. Набранные жирным шрифтом, заголовки буквально кричали: «Путешествие за пределы смерти», «Свидетельство после комы», «Жизнь после жизни», «Я вернулся оттуда, и мне это нравится», «Смерть и дальше»...
Раулю эти слова казались окутанными особой поэтичностью. Ведь его отец был там...
В качестве иллюстраций публиковались размытые фотографии с наложенной аурой или репродукции картин Иеронима Босха.
Рауль в каждом тексте выделил желтым цветом отрывки, которые считал главными: «Согласно опросу Института Гэллапа восемь миллионов американцев утверждают, что познали NDE». «Опрос, проведенный в больничной среде, показывает, что 37% людей, побывавших в коме, утверждают, что путешествовали вне тела, 23% видели туннель, 16% притягивал к себе благотворный свет».
Я пожал плечами.
– Не хотелось бы лишать тебя иллюзий, но...
– Но что?
– Меня сбила машина. Я полетел вверх и потерял сознание, когда упал. Три часа без сознания. Настоящая кома. И я не видел даже тени туннеля и никакого благотворного света.
Он удивился.
– И что же ты видел?
– Ничего. Абсолютно ничего.
Мой друг посмотрел на меня так, словно я болел редкой болезнью, вызванной неведомым вирусом.
– Ты утверждаешь, что был в коме и не сохранил никаких воспоминаний?
– Именно так.
Рауль задумчиво почесал подбородок, потом радостно воскликнул:
– Я знаю почему!
Он выдержал долгую паузу и произнес фразу, над которой я позже долго размышлял:
– Ты ничего не видел, потому что... ты не был «достаточно» мертв.
Через час мы были у больницы Святого Людовика. Охранник в форме у ярко освещенного входа внимательно наблюдал за входящими и выходящими. Используя высокий рост, Рауль надел потрепанный плащ, чтобы казаться взрослее. Взял меня за руку, надеясь сойти за отца и сына, которые явились навестить выздоравливающую бабушку.
Увы, часовой оказался бдительным.
– Эй вы, крохи, есть другие места для игр.
– Мы пришли навестить бабушку, – жалобно заныл Рауль.
– Как ее зовут?
Рауль не колебался.
– Мадам Салипиано. Она в коме. Ее поместили в новое отделение сопровождения умирающих.
Гений импровизации! Скажи он Дюпюи или Дюран, это вызвало бы подозрение, но «Салипиано»... Достаточно странная фамилия, чтобы сойти за настоящую.
Охранник состроил соответствующую мину. «Сопровождение умирающих» – от таких слов любому станет не по себе. Он слышал о создании новой службы, об этом судачили в больничных коридорах, и он нас пропустил, чуть ли не извиняясь, что остановил.
Мы оказались в сверкающем лабиринте. Коридоры, коридоры... Мы тыркались в разные двери, открывая удивительный мир.
Я во второй раз в жизни попадал в больницу, но впечатление было столь же странным. Словно я, как взломщик, проник в храм белизны, где суетились колдуны в белом и юные обнаженные жрицы, прикрытые незапятнанными халатиками.
Все это походило на отрепетированный античный балет. Кареты «скорой помощи» подвозили жертвенные подношения, упакованные в окровавленные простыни. Юные жрицы распаковывали их, а потом увозили в комнаты, выложенные плиткой, где великие жрецы с квадратными масками на лицах и в прозрачных перчатках ощупывали и переворачивали их, словно читали предсказания.
Этот спектакль впервые подтолкнул меня к карьере медика. Запах эфира, медсестры, белые одежды, возможность по своей воле копаться во внутренностях современников – всё это было достойно интереса. Вот где таилась истинная власть! Я тоже стану белым колдуном!
Обрадованный, как гангстер, наткнувшийся на помещение с сейфами, Рауль шепнул мне на ухо:
– Тс-с... Сюда!
Мы толкнули застекленную дверь.
И едва не бросились назад, ошеломленные увиденным. Пациенты «Службы сопровождения умирающих» действительно были в плохом состоянии. Справа от нас беззубый старик, застывший с открытым ртом, наполнял воздух вонью в радиусе десяти метров. Рядом с ним худое существо неопределенного пола, не мигая, уставилось на какое-то коричневое пятно на потолке. Из носа текли прозрачные сопли, но существо даже не пыталось их вытереть. Слева лежала лысая дама с прядью крашеных светлых волос на морщинистом лбу. Она пыталась сдерживать постоянную дрожь левой руки, ухватив ее правой. Конечно, ей это не удавалось, и она поносила непокорную конечность, произнося непонятные слова, поскольку у нее вывалилась вставная челюсть.
Смерть, да простит меня Рауль, не имела отношения к богам, богиням, чудовищам и рекам, кишащим змеями. Смерть была именно тем, что мы видели: людьми, которые заживо гнили.
Мои родители были правы: смерть ужасна. Я хотел тут же смыться, но Рауль потащил меня к даме со светлой прядью.
– Простите, если мы вас беспокоим, мадам.
– Здрав... ствуй... те, – заикаясь, выговорила она. Душа ее дрожала, как и тело.
– Мы двое студентов из школы журналистов. Нам хотелось бы взять у вас интервью.
– По... почему у меня? – с усилием выдавила она.
– Потому что нас интересует ваш случай.
– Я.. не... представляю... никакого... интереса. Ухо... дите!
Сопливый вообще не реагировал. И мы направились к воняющему предку, который смотрел на нас, как на назойливых комаров. Он распсиховался, словно его оторвали от срочных дел.
– Что, что, что вы хотите от меня?
Рауль опять завел свою речь:
– Здравствуйте, мы учимся в школе журналистики и собираем материал о людях, переживших кому.
Старик с гордостью приподнялся.
– Еще бы. Я пережил кому. Пять суток в коме, и видите, все еще здесь!
Глаза Рауля вспыхнули.
– И как это было? – спросил он, словно обращался к туристу, только что вернувшемуся из Китая.
Старик недоуменно воззрился на него:
– Что вы хотите сказать?
– Что вы почувствовали, когда находились в коме?
Его собеседник явно не понимал, что от него хотят.
– Я пять суток был в коме. А в коме вообще ничего не чувствуют!
Рауль настаивал:
– У вас не было галлюцинаций? Вы не помните о свете, коридоре, о чем-то еще?
Умирающий разозлился:
– Нет. Кома вовсе не кино. Прежде всего тебе очень плохо. И когда приходишь в себя, все болит. Никакого удовольствия. Для какой газеты вы пишете?
Ниоткуда возник медбрат и тут же завопил:
– Кто вы такие? Зачем мучаете моих больных? Кто вам разрешил сюда войти? Читать не умеете? Разве не видели табличку: «Посторонним вход строго запрещен»?
– Ты и я против дураков! – крикнул Рауль.
Мы бросились бежать. И заблудились в выложенных плиткой коридорах. Мы пробежали через палату для пациентов с сильными ожогами, с моторными расстройствами и попали туда, куда попадать не следовало. Мы оказались в морге.
Трупы лежали в хромированных корытах, на их лицах застыла гримаса боли. У некоторых еще были открыты глаза.
Молодой студент пинцетом снимал с них перстни и обручальные кольца. Одно из них никак не хотело сниматься. Кожа вокруг металла разбухла. Тогда студент без малейших колебаний перекусил палец щипцами. Он с металлическим звоном упал на пол.
Я чуть не лишился сознания. Рауль выволок меня наружу. Мы едва держались на ногах.
Мой друг ошибался. А мои родители были правы. Смерть выглядела отвратительно. Не стоило на нее смотреть, приближаться к ней, говорить о ней и даже думать.
Страницы← предыдущаяследующая →
Расскажите нам о найденной ошибке, и мы сможем сделать наш сервис еще лучше.
Спасибо, что помогаете нам стать лучше! Ваше сообщение будет рассмотрено нашими специалистами в самое ближайшее время.