Рецензия на книгу Шильонский узник от schoegar
Поистине прекраснейшее произведение эпохи романтизма Джорджа Гордона Байрона, глубоко переосмысленное и так невыразимо точно переведённое Василием Андреевичем Жуковским — русским поэтом «тихой скорби и унылого страдания».
Нетерпеливо перелистывая страницы, отыскиваешь саму поэму только после «Сонета к Шильону» и объёмного, относительно данного произведения, «Предисловия». Думаешь: может, зря оно? Почему бы не прочесть только поэму? Но такое смешение прозы и поэзии, характерное для романтизма, цепко схватывает читательский дух и втягивает его в атмосферу прошлой эпохи, где о сугубо точных фактах и ситуациях в мире — прозой, а о чувствах — поэзией. Без этого никак, ибо всё внимание данный способ концентрирует на внутреннем мире человека.
В поэме присутствует реальное историческое лицо — Франсуа де Бонивар. Он повествует нам о своих страшных подземных муках отчаяния, словно далёкий друг сидит перед нами, глаза в глаза, и говорит сначала о настоящем, оценивая себя с точки зрения прожитых лет, а затем переводит рассказ в прошлое и концентрирует его на раскрытии своего внутреннего мира.
Это повествование-сравнение, повествование-противопоставление, потому что сюжетно все части произведения построены на антитезе: замкнутое и разомкнутое пространство, свет и тьма, жизнь и смерть… Она действительно помогает осознать в полной мере восприятие главного героя и его идеализацию мира — тот идеал, который рушится. Однако украшающая детализация не расширяет представления об этом, а абстрактно нам её представляет.
Несомненно, мысль приводит к тому, что первостепенна в человеческой жизни исключительна свобода — та, которую так трудно достигнуть, будучи в заточении, в состоянии безысходности, тоски, галлюцинаций… Идеал свободы, как и во многих произведениях того времени, сравнивается с пением и полётом птицы: она вольна совершать те действия, которые только пожелает — и воспарить до небес, и петь утешно-сладким голосом.
Только вот для человеческой реальности такая свобода невозможна. Это понимает и Байрон, и Жуковский… Кризис романтизма отразился и на этом произведении: «Когда за дверь своей тюрьмы На волю я перешагнул — Я о тюрьме своей вздохнул». Человеческое восприятие мира уже оценивается с точки зрения памяти, принятия и опыта: ведь человек, каков бы он ни был, привыкает к любой окружающей обстановке, если не может её изменить. Такая привычка уже более склона к отображению реалистического представления о жизни, и, дочитывая последние строки, противостояние стихотворное проецируется во внутреннюю борьбу читателя, ведь безвыходное принятие сложно осознавать, особенно романтически устремлённому сознанию.
