Жизнь и искушения отца Мюзика

Целая жизнь понадобилась отцу Мюзику для осознания того, что он делает что-то не так. Несколько случайностей, череда удач, длинная цепь снисхождения к самому себе – и вот он там, где есть: уединенный дом, одиночество и горчайшее чувство вины, вдвойне сильное потому, что ничего уже не исправить.

Эдмон Мюзик стал католиком почти случайно. В годы войны родители окрестили ребенка, надеясь, что у католика будет больше шансов выжить, чем у еврея. Так и случилось: маленький Эдмон остался в живых, чуть изменил свою еврейскую фамилию Мюзич на французский манер и стал священником, что, впрочем, «было всего лишь работой – не хуже и не лучше любой другой». В бога он никогда не верил и уж тем более не собирался лишать себя мирских радостей жизни. От благодарной возлюбленной отец Мюзик получил в пожизненное пользование прекрасный дом и необременительную службу. Музыкальная комната, богатейшая библиотека, соблазнительная рыжеволосая экономка – что еще нужно для приятного существования?

Но отца Мюзика все-таки настигло его еврейство. Не то чтобы внезапно – тревожные мысли и укусы чувства вины случались и раньше. Но нет никакого смысла отгонять их сейчас, когда жизнь подходит к концу. Отец Мюзик открыл дверь для вопросов, и они хлынули без всякого стеснения. Он стал католиком, чтобы выжить, но почему не вернулся в свою веру, когда опасность миновала? Как, когда католичество приросло к нему намертво, хотя он никогда в него не верил? Почему он был таким эгоистом? Тридцать лет он жил с Мод как муж с женой, пока ее дивные огненные волосы не поредели, а сама она не превратилась в крепко пьющую, отяжелевшую, припадающую на больное бедро женщину. Эдмон Мюзик не видел в том греха (может, его и не было), но почему он ни разу не подумал о Мод, которая всю жизнь должна была таиться, упустив возможность иметь настоящую семью, детей? Не то тревожит отца Мюзика, что он предал католичество, – оно и всегда было ему чужим. Главная вина, которую он на себе ощущает, - это предательство своего народа, всех тех евреев, которые страдали и умирали. Отступничество Эдмона Мюзика горше и страшнее еще и оттого, что бессмысленно: он отказался от своей веры и принадлежности ради ценностей, в которые не верил, которые всю жизнь были для него пустышкой, «просто работой» - удобной, комфортной, непыльной синекурой.

И вот сейчас он совсем один. Чувству вины дана полная воля терзать его: за красавицу маму, ушедшую сквозь печную трубу Освенцима; за бедную Мод; за весь еврейский народ, лишенный своих священных книг и рукописей, которые в изобилии хранятся в богатейших коллекциях католического мира. Отцу Мюзику некого винить, кроме самого себя. Был ли он плохим католиком? О да. Был ли он плохим священником? Надо подумать. Был ли плохим человеком? Нет, просто – человеком.

Роман на самом деле затрагивает много вопросов, связанных с католичеством, церковью и верой вообще. Злоупотребления служителей католической церкви, ханжество, добродушное попустительство – я не берусь обсуждать эти щекотливые моменты. Линия с неизвестными сонетами Барда прошла мимо меня, хотя вообще я люблю эту тему. Но здесь она показалась лишней. Для меня этот роман – о даром прожитой жизни, о неизбывном еврейском чувстве вины.