Адам и Ева

Ну что же Вы так, Михаил Афанасьич?
Я к вам снова прямиком с Тронных Игрищ, с новым наблюдением к этой Вашей пьесе, а Вы всё ещё мертвы и у меня нет возможности попытаться Вас успокоить. Что же Вы так?
Дамы пишут трогательно (с), ась? Отлично, оставим дам.

Всё это страшно, несомненно. Всё это в том неуловимом для пролетариата духе времени, о котором говорил некий забытый поэт, хранитель часов при Карлике за номером вторым, милейшем монархе, прозванный Шекспиром той эпохи (за это и забытым, очевидно).

Но к страху привыкаешь. Даже с этой Вашей, Михаил Афанасьич, феноменальной способностью передать в степени полнейшей жуткое чувство, замкнутое… Где бишь, врач тут Вы? Ну, скажем, за рёбрами. Даже это Ваше «дети лежат…», стоящее миллионов так пугающих меня в силу смешных обстоятельств сирен, даже универмаг с Адом в окнах – всё это проходит. Как и страдания, голод, мор – всё по этому Вашему другому совсем роману.

Так в чём же проблема? Человечность не проходит, вот мир и несовершенен. Ах, как мне нравится, Михаил Афанасьич, эта Ваша смелость – выводить на обозрение людей, о которых обычно не слагают саг – людей, которые просто хотят себе лично покойного счастья. Ну, возьмём те же Тронные Игрища, aka Game of Thrones. Все-то там хотят себе счастья, но оные игрища для них превыше. А переверните им душонки так, чтобы счастье это оказалось сверху, снимите грузики, что тащат к обратному, что они сделают? Разбредутся строить, любить и ловить неуловимое. Ну, какую чернь такое развлечёт? Но выньте из них это едва приметное, но где-то тлеющее мечтание о потерянном или невозможном ныне же счастье – Игра непоправимо потеряет в остроте. Жестоко, капелечку. А у Вас не так.

У Вас жесточе. Вы выводите на сцену тех беззащитных смельчаков, которым претит игра чужими жизнями.

Но вот что меня беспокоит: Вы вписываете сюда себя (Вам без этого сложно) в виде профессора, имеющего столько же отношения к литературе (зазвенело на меже!), сколько, собственно, химия. Но деньги и литература – всё ещё две единственные на свете силы. Хотите выписать мне свой личный апокалипсис и показать, на что похоже это их советское общество интеллигентскими Вашими же глазами – прошу, но химия? Впрочем, если литература – это «зазвенело на меже», а «Граф Монте-Кристо» (Христова гора!) сожжён, что ж тут неясного. Плохо без найденной нечаянно обгоревшей книги, где было о хитрости Змия. И кому нужны мосты? Мосты - это ведь не только конструкции. Это, положим, переводы, всякие там попытки не убивать из-за различности. Зачем они, если культуры вон какие разные? Тронь мостик пальцем - обрушат только за то, что по нему друг к другу можно попасть. Нет, мостов им не нужно. У них идеи есть.

Путанно вышло. Но что ж, мне потребовался почти месяц, чтобы моя на это Ваше несомненно страшное рецензия не состояла из вздрагиваний. Так что je vous écris, чего же боле. Спасибо, профессор.

Страшная книга. Просто страшная.

Началось всё с того, что глупые люди захотели от Булгакова милитаристскую пьесу в духе времени. Война летала в воздухе, ожесточение нарастало, и победа всеобщего коммунизма над одним каким-то «врагом» в целый свет величиной была популярным сюжетом.

Но люди-то глупые, от кого ж они хотели угара этого? Булгаков тогда был в тяжёлом витке неврастении. Сталину так и сказал, что кончился. Это припадки страха, припадки тоски, да он даже не боролся за эту пьесу, отдал, вернули, положил в стол. Что в таком состоянии вообще можно писать? О, многое и многое.

Можно написать о войне. Всех против всех. О летающей клубами по радио смерти можно написать. А ещё газ, газ был очень популярен тогда, и всё мы привыкли, что его видно или почувствовать можно, а если не можно? И название дать ему какое-нибудь славное. Почему бы не «солнечный»? Зачем солнце, когда есть солнечный газ?

Можно взять всю эту «героическую» ерунду, что ставили «о победе коммунизма», по названиям расставить в тексте, чтобы все понимали, о чём говорится. А потом собрать всех этих картонных паяцев, что выступали в этой ерунде вроде как героями – «отважных военных», «несгибаемых борцов», «боевых подруг», «сочувствующих» и «деклассированных». И их представить, только людьми, настоящими, такими, какие по улицам ходили. А по улицам ходили замученные и полубезумные от отсутствия жизни «боевые подруги», идиоты-«несгибаемые коммунисты», властительные «отважные военные», змии-«сочувствующие» и выпотрошенные морально и эмоционально люди, да «Таллеры» ещё, всех и всё знающие ГПУ-шники.

Можно ещё написать о людях. Ведь и они были, были. Профессор вот, к примеру. Он изобрёл луч, спасающий от газа, он уничтожил и сам газ, пусть в нескольких склянках. Но он смог. Он не хочет войны, он мира хочет. Чего же проще – раздать всему миру разом спасительные изобретения, и не будет войны, она станет невозможной. А чем его встречают живые наши паяцы? Тебя повествуют за изобретение луча и расстреляют за уничтожение бомб. Хотя чего «человеческий материал» зря переводить, тем более башковитый такой? Прилетит не волшебник, а как у Замятина, «Иегова на эаро», генеральный секретарь нового мира, и потребует послужить на благо разрушения. Самому можно и не служить, методы профессора успешно направили к разрушению другие. Кстати, адрес профессора, который всё вспомнить тот не может, это адрес Замятина в Ленинграде.

А можно написать про Адама и Еву, первых людей после «солнечного газа», оказавшихся вне своего придушенного рая в замечательном, пусть не саду, но лесу. И заключить, что Адам и Ева – это муж и жена, стало быть, не запись в загсе важна, а любовь. И первый человек – не Адам, не тот, кто сам себя выбрал, а тот, кто человек, профессор. Можно написать про зверя, который пришёл после того, как все сбросили оперение, и возглавил выжигальщиков. Про змея можно написать, который, конечно, «хитрее всех зверей полевых», но что эта хитрость, когда он, кроме ползания, мало что может. Можно написать про апокалипсис человечности.

И можно так составить эпиграфы, что остаётся только повторить – страшная книга.